Гефель подал Цвайлингу вещевой список.

– Кстати, насчет моли, – сказал Цвайлинг. – Она должна была отправиться с этапом, не так ли?

Он высунул кончик языка. Гефель секунду помедлил с ответом.

– Так точно, гауптшарфюрер!

– А теперь вы должны помалкивать, и другие тоже.

– Так точно, гауптшарфюрер!

Цвайлинг скривился.

– «Так точно, так точно!» – передразнил он. – Нечего нам притворяться друг перед другом. Через неделю-другую американцы будут здесь, и тогда вы возьмете свою моль на руки и скажете американцам: «Вот этим мы обязаны нашему гауптшарфюреру…»

– Так точно, гауптшарфюрер! – с трудом выдавил из себя Гефель.

Цвайлинг отбросил дружеский тон.

– Ну что вы заладили свое «так точно»! В конце концов, это безумие, что я… Если история выплывет, все вы загремите в карцер. Мне-то ничего не будет. Надеюсь, это вам ясно?

– Так точно!

Цвайлинг проигнорировал непроницаемость Гефеля:

– Вы что думали, я дам вам попасться?

Гефель больше не мог уклоняться от вопроса и неохотно ответил:

– Это было очень благородно с вашей стороны, гауптшарфюрер.

– Не так ли? – Цвайлинг облизнул губы. – Надеюсь, вы не забудете об этом.

– Да, гауптшарфюрер…

Этот разговор заставил Гефеля почувствовать отвращение, но что ему оставалось отвечать? Внезапно ему стало противно и от самого себя, а это дело с ребенком казалось теперь грязной сделкой.

Цвайлинг откинулся в кресле со словами:

– Стало быть, скажите своим, чтоб держали язык за зубами.

– Так точно, гауптшарфюрер!

Пиппиг принес мальчику чашку жидкого кофе, куда добавил несколько ложек свекольного сока. Малыш сделал глоток и отодвинул чашку.

– Мне это тоже не понравилось бы, – озабоченно вздохнул Пиппиг.

– Что же мы давать для малютка? – Кропинский беспомощно пожал плечами. – У него такие тонкие ручки, такие тонкие ножки!..

Пиппиг ощупал худенькое тельце.

– Н-да, в чем только душа держится!

– Малютка надо иметь хлеб, белый хлеб, и сахар, и молоко.

Пиппиг рассмеялся.

– Молоко? Ты что, Мариан! Не могу же я кормить его грудью.

Кропинский озабоченно покачал головой. Пиппиг потер стриженый затылок и вдруг выпалил:

– Ну ясно! Малышу нужно молоко.

– Откуда ты взять?

Но у Пиппига, по-видимому, уже возник план, а если он на что-либо решался, то без колебаний.

– Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи! – задорно произнес он, подсел к ребенку и ласково потрепал его ручонки. – Вот увидишь, мой маленький, завтра дядя Пиппиг пойдет на большой луг, там много коров, и они делают «му-у»… –    Мальчик улыбнулся. Пиппиг, обрадовавшись, взял его личико в ладони. – Ты еще научишься у нас смеяться, малыш! – И, хитро подмигнув недоумевающему Кропинскому, ткнул его пальцем в плечо. – А ты завтра покормишь его грудью, понятно?

В канцелярии Гефель не стал распространяться об изменившейся ситуации. Ребенок останется на складе, все понемногу улаживается, объяснил он, многозначительно кивнув в сторону кабинета Цвайлинга.

– В лагере не болтайте о том, что у нас тут…

Конец фразы он заменил выразительным жестом. Этим все было сказано.

Один только Розе заворчал, ему это не понравилось. Пиппиг пришел как раз, когда заключенные ополчились на Розе и перешли к оскорблениям:

– Ах ты, слюнтяй! Паразит! Мусульманин! Только попробуй проболтаться кому-нибудь, и мы тебя так отделаем!

Пиппиг протиснулся сквозь толпу разъяренных заключенных.

– Что тебе сделал этот ребенок? – спросил он Розе, который, в отличие от остальных, сидел за столом и демонстративно работал.

Розе враждебно взглянул на Пиппига.

– Ничего он мне не сделал, – возразил он, – но когда это выйдет наружу…

Пиппиг непринужденно склонился над письменным столом Розе.

– Если это выйдет наружу, значит, один из нас проболтался…

– Ты что, на меня намекаешь? – возмутился Розе.

В ответ Пиппиг многозначительно ухмыльнулся.

Гефель не хотел, чтобы между этими двоими дошло до ссоры. Оттеснив Пиппига в сторону, он сказал примирительно:

– Да не бойся ты так, Аугуст, доверься нам.

Остальные не отступались:

– Если с нами слишком опасно, он может поискать себе другое место!

– Я не дам себя прогнать! – бурно запротестовал Розе.

На что некоторые из заключенных презрительно рассмеялись:

– Конечно, он рад, что нашел себе здесь тепленькое местечко.

– Я всего лишь выполняю свою работу! Ясно вам? – Розе привстал и ударил кулаком по столу.

Ссора становилась опасной.

– Никто тебя не прогоняет, – Гефель усадил Розе обратно на стул. – Спокойно, товарищи! Розе не доносчик.

– Зато слюнтяй, – продолжали издеваться они.

Жест Гефеля смягчил Розе. С мрачным видом он вернулся к работе. Только руки дрожали, когда он писал.

По окончании работы в блоке Гефель сидел в канцелярии за столом. Пиппига не было. Многие уже улеглись спать. Позади Гефеля, сгрудившись в кучку, несколько человек перешептывались.

У капо вещевого склада путались мысли, теснило грудь. Как все сложно! Он подпер голову руками и закрыл глаза. Бохову придется дать отчет, это ясно. Хватит ли у него мужества на это? Может, надо было спрятать ребенка и никому об этом не говорить? Ни Бохову, ни Кремеру? Унылые думы одолевали Гефеля. Но вот до его слуха долетел шепот.

У Оппенгейма американцы создали новое предмостное укрепление. Танки прорвались на восток! Их авангарды достигли Майна у Ганау и Ашаффенбурга. Восточнее Бонна маневренные бои. Гарнизон Кобленца отведен на восточный берег. В Бингене уличные бои.

Гефель прислушался. Вот они уже где! Как быстро!

«Ребенка просто надо спрятать…» – шептал ему внутренний голос. Он открыл глаза.

Действовал ли он хладнокровно и разумно? Он последовал велению сердца. Не устоял под напором чувств. Значит, сердце оказалось сильнее рассудка? И одновременно он задумался: а у Бохова, получается, рассудок сильнее сердца?

Чувство – рассудок, рассудок – чувство…

Думы Гефеля скользили, как корабль без руля. Измученный, он придумывал себе тысячу оправданий. Что бы он сделал, если бы увидел в реке тонувшего ребенка? Конечно, не задумываясь, бросился бы в быстрину, и ничто не могло бы быть более естественным. Разве не чувствовал бы он то же гнетущее чувство вины, пройди он как трус мимо тонущего ребенка, заботясь лишь о собственной безопасности? То же чувство вины, которое испытывал перед ребенком, спрятанным в том углу, когда еще был готов выполнить приказ Бохова? Разве не появился бы из глубины и безмолвия перст, указующий на него?

Вот и всё! По сути, всё оказалось просто.

Гефель глубоко вздохнул и поднялся, готовый пойти к Кремеру, чтобы рассказать хотя бы ему.

В третьем бараке помещались «прикомандированные», то есть заключенные, работавшие в офицерской столовой кельнерами или на кухне, а также обслуживавшие эсэсовцев в качестве портных, сапожников, посыльных и уборщиков.

– Здорово, Карл!

Пиппиг подсел к работавшему в эсэсовской кухне Вундерлиху и хитро ему подмигнул. Вундерлих, зная, с кем имеет дело, поинтересовался:

– Чего тебе?

– Молока!

– Молока? – Вундерлих рассмеялся удивленно. – Зачем?

– Чтобы пить, балда!

– Тебе лично?

Пиппиг сделал вид, что обиделся.

– Я бы выпил пива, если бы оно было. – Он притянул Вундерлиха к себе и шепнул ему на ухо: – У нас ребенок.

– Что-о?

– Тс-с!

Пиппиг осторожно огляделся и, обняв за плечи Вундерлиха, шепотом посвятил его в тайну.

– Да, Карл, малышу нужно молоко. Вот такие у него ручки, вот такие ножки. Как бы кроха не скапутился… Так что, Карл, договорились – два стакана!

Вундерлих задумался.

– А как ты пронесешь молоко через ворота?

Значит, он согласен! Пиппиг просиял.

– Это уж моя забота.

– А если тебя накроют?

Пиппиг рассердился.

– Я – Пиппиг-цыпик, я не тужу и себя покажу!

Вундерлих засмеялся. Но задача была не из простых: как Пиппигу добраться до молока? Наконец решили: Пиппиг придумает какое-нибудь дельце с выходом за ворота, ну хотя бы понесет старую одежду в эсэсовскую швальню. Итак, молоко требовалось доставить в швальню.

Вундерлих оглянулся и кивком подозвал одного из посыльных.

– В чем дело? – спросил тот, подходя к столу.

– Послушай, завтра с утра зайдешь ко мне и отнесешь в швальню бутылку молока. Руди за ней придет.

Посыльный протянул Пиппигу руку.

– Здорово, Руди!

– Здорово, Альфред!

Для посыльного такое поручение было пустяком. Он мог свободно ходить по всей территории.

– Будет сделано! – сказал он без лишних вопросов, так как даже необычное дело всегда выполнялось как само собой разумеющееся.

– Нужно еще предупредить Отто, – сказал Вундерлих и направился с Пиппигом в другой конец барака.

Отто Ланге, капо эсэсовской швальни, в прошлом портной, попавший в лагерь «за распространение слухов», стоял у громкоговорителя и слушал передачу последних известий.

Вундерлих отвел его в сторону.

– Завтра утром я пришлю тебе бутылку молока. Пиппиг зайдет к тебе за ней.

Портной кивнул и провел пальцем по верхней губе – привычка, оставшаяся еще с «воли», когда он носил усы.

– Имей в виду, – наставлял Пиппиг портного, – я притащу тебе старые пальто. Ты затребовал их у нас, понятно?

Ланге кивнул:

– Давай тащи!

Какой сложный путь, чтобы раздобыть пол-литра молока. И несмотря на готовность всех участников, – путь опасный. Если Пиппига накроют у ворот, все лопнет. Он отправится прямиком в карцер. Повезет – получит двадцать пять ударов по заднице. Примите с благодарностью. Весьма обязан. Все ради мальчугана. Не повезет – отправят в крематорий, и дело с концом. Но Пиппиг не трусил. При всевозможных отчаянных проделках, на какие он пускался, его не покидал оптимизм: бог не оставит в беде вольнодумца. Прощаясь возле барака, Вундерлих напомнил:

– Смотри, не попадись, цыпик!

Пиппиг собрался было возмутиться, но Вундерлих со смехом махнул рукой:

– Знаю-знаю, ты себя покажешь!..

Пиппиг, довольный собой, удалился. Вернувшись в барак, Вундерлих встретил санитара из эсэсовского лазарета.

– Слушай, Франц, можешь прислать мне завтра утром немного глюкозы?

Санитар с сомнением покачал головой.

– Глюкозы? У нас у самих ее почти нет.

– Мне для товарища.

– Одну коробочку, не больше, – вздохнул санитар. – Пришлю с посыльным.

Вундерлих похлопал Франца по плечу.

Кремер сидел над сводкой для утренней поверки, когда вошел Гефель. Опустившись на табурет, он закурил. Кремер быстро взглянул на него.

Гефель молча курил.

– Сошло благополучно?

– Один там, в колонне, нес мешок за спиной, наверно, и был тот самый поляк? – спросил Кремер, продолжая писать.

Гефелю достаточно было кивнуть, и Кремер был бы удовлетворен. Но Гефель не откликнулся и упорно глядел в пол. Кремер удивился.

– В чем дело?

Гефель раздавил каблуком окурок.

– Должен тебе кое-что сказать…

Кремер отложил карандаш.

– Ты что, не отдал ребенка?

Гефель посмотрел ему в лицо.

– Нет.

Наступило молчание.

– Послушай!..

Кремер вскочил, подбежал к двери и открыл ее. Он по привычке хотел проверить, нет ли посторонних. В канцелярии было пусто. Кремер закрыл дверь и прислонился к ней спиной словно в поисках опоры. Засунув руки в карманы и сжав губы, он смотрел перед собой. Гефель ожидал бурной вспышки и намеревался изо всех сил защищаться.

Но Кремер сохранял странное спокойствие, и прошло немало времени, прежде чем он заговорил.

– Ты не выполнил указания!

– И да и нет! – Под пристальным взглядом Кремера Гефель растерялся. – Да, увы, Вальтер.

Кремер ждал, что Гефель продолжит, но тот молчал.

– Ну? – спросил наконец Кремер.

Гефель перевел дух.

– Случилось кое-что…

Запинаясь, он поведал Кремеру, что произошло между ним и Цвайлингом. Гефель полагал, что это будет и объяснением, и оправданием.

Кремер дал ему договорить. На скулах старосты заходили желваки, он долго молчал даже после того, как Гефель окончил свой рассказ. Его лицо посуровело, зрачки сузились. Наконец хриплым голосом он проговорил:

– Сам-то ты веришь этому?

К Гефелю уже вернулась прежняя уверенность, и он сердито ответил:

– Я тебе не вру.

Кремер оттолкнулся от двери, прошелся несколько раз по комнате и сказал, обращаясь скорее к самому себе:

– Конечно, мне ты не врешь, но… –    Он остановился перед Гефелем. – Но, может быть, ты врешь себе?

Гефель недовольно пожал плечами, тогда Кремера прорвало, и он почти перешел на крик:

– Ты связался с негодяем! Цвайлинг самый настоящий негодяй! Он только и ждет, чтобы мы прикрыли его с тыла!

Гефель, решив принять вызов, горячо возразил:

– Зато теперь он у нас в руках!

Кремер саркастически рассмеялся.

– У нас в руках? Андре, дружище, сколько времени ты в лагере? Всего полгода, не так ли? – Он повертел большим пальцем. – Тыл он сумеет прикрыть и своими дружками. Так или этак, смотря, куда ветер подует. Стоит им отбросить американцев километров на пять, как наш Цвайлинг опять петухом заходит. Вот тогда он прижмет тебя к ногтю, да и мальчонку тоже. Ах, Андре, что ты натворил!

Гефель поднял руки. Казалось, он хочет заткнуть уши.

– От того, что ты сказал, мне еще труднее.

– А от того, что ты сделал, еще труднее нам! – парировал Кремер холодно.

Гефель простонал:

– Не мог же я ребенка…

– Ты должен был вернуть ребенка тому, кто взял на себя заботу о нем. Вот что тебе было приказано. Но ты сделал по-своему. Ты нарушил дисциплину!

– Если мы выйдем отсюда живыми, я отвечу перед партией, на этот счет можешь быть спокоен, – возразил Гефель.

Кремер твердо посмотрел ему в глаза.

– Партия здесь!

Гефель хотел было резко возразить, но сдержался.

Под тяжелым взглядом Кремера он опустил глаза. Как ни мучительно это было, он не мог не признать, что Кремер прав. Тем не менее все в нем восставало, когда он думал о том, что должен был предоставить ребенка его судьбе. Он как бы сопротивлялся невидимой мощной руке, которая грозила воткнуть ему в сердце ключ и запереть его. Он чувствовал себя виноватым и перед ребенком, и перед партией. Голова его поникла.

– Я не мог иначе… не мог, – тихо проговорил он. В голосе его звучали мольба и горечь.

Кремер в эту минуту любил Гефеля и понимал его страдания, но он взял себя в руки.

– Не когда-нибудь, а здесь и сейчас надо это уладить, – твердо произнес он.

Оба помолчали. У Кремера между бровей легла глубокая складка. Он беспокойно заходил по комнате, словно в поисках выхода из ситуации.