Слава богу, что у него остался спорт, который теперь стал всей его жизнью. Первый разряд по футболу давно был неважен. Ещё в Минске он начал заниматься боевым самбо. Кувырки через голову, назад, вперёд, рывки, захваты: каждую тренировку у Саши шла носом кровь. Потом это прошло. Ему раньше казалось, что он никогда не сможет сделать человеку больно, считал себя для этого слабым. А тут у него вдруг получилось. Но тут нужно было чувство меры, но мера – это такое растяжимое понятие. Один раз Саша провёл приём и у противника разъединились суставные поверхности колена. «А ничего, Сань, это болевой приём, бывает, ты правильно его провёл, технически грамотно», – вот что сказал тогда тренер. Саша видел, что партнёру очень больно, переживал, но тут не барышни кисейные, тут бойцы. Всё правильно. Он и сам потом даже не мог сосчитать собственные травмы. Порванные мышцы и сухожилия он даже и не помнил. На обоих коленях были удалены мениски, пару раз он перенёс сотрясение мозга, выбивал большой палец на руке, повредил запястье. Но это было в прошлом. Саша перешёл в карате, которого как бы не существовало. Инструктора преследовались как гомосексуалисты или спекулянты. Считалось, что это не спорт, а убийство, и его распространение наплодит хулиганов. В начале 90-х так, к сожалению, и случилось. Однако в КГБ не дураки сидели, сотрудников стали негласно обучать. Андропов сам подписал приказ о внедрении карате в систему комитета. На приказе был гриф «совершенно секретно». И опять Саше повезло: его послали на Кубу изучать «оперативное карате», под руководством кубинского мастера Рауля Рисо. 78 год, их всего-то было 30 человек. В школе готовили спецназ для службы в Анголе и Никарагуа. Вот это была работа! Учили убивать без оружия. Он – офицер КГБ и ему положено по долгу службы, а вот правильно, что другим этого всего уметь не нужно. Что ж, коричневый пояс – это щекотало Сашино самолюбие. Его из группы получили только пять человек. Саша сам собою любовался. Пик формы и всё впереди!

Он потом несколько раз был на Кубе, выучился немного по-испански, полюбил сигары и трубки. Как же Саше там нравилось! Режим был довольно свободным. Вечером они с ребятами сидели на террасах кафе, цедили через соломку мохито и дайкири. Никакой грубой водки и тёмного тяжелого опьянения. Музыка, загорелые девушки в коротких светлых сарафанах. Девушки на него призывно смотрели, но только он не смел ничего себе позволить. Ставки были слишком высоки. Так бы и жил в Гаване, но в Москве его ждали дела.

Несколько раз Саша побывал в Японии. Там вот расслабиться не получалось, всё было слишком серьёзно. Японцы вообще серьезный народ, Саша так и не понял, понимают ли они вообще шутки. Да кто они-то? Те японцы, которых Саша знал, были сенсеи, которые научили его, что недостаточно только уметь бить, бой – это искусство. Он не шкуру в бою должен защищать, а мораль, справедливость и честь. Тренер – это учитель, послушание ему беспрекословно. Саша с наслаждением выучил массу экзотических слов: джесиндо, дзесинкан, тентайтенхо, сенчинсугикобо, хапоно ката… пинананы и найфанчины. Каты-позы: кенчикоате но ката, ката Эйленхо, Бо-Но ката, Ананку но ката, Вашу, Шинто, кайшикен. У каждой каты свой номер. Саша мог бы говорить об этом часами, да только было особо не с кем.

Сейчас после увольнения из органов он и сам не знал, о чём ему было приятнее вспоминать – об оперативной работе или о боях. Теперь ему казалось, что бои в его жизни сыграли большую роль. А что, Саше было чем гордиться: обладатель 4 дана дзюсимон шорин рю и окинава годсурю. Для непосвящённых это непонятные слова, но для тех, кто понимает… это звучит очень серьёзно. Когда Саша ещё служил, им не разрешали участвовать в открытых соревнованиях, для КГБ – карате не спорт, а сотрудники – не спортсмены. Да их и нельзя было выпустить, один раз попробовали на внутренних соревнованиях Динамо, но ужаснулись неумолимой статистике: на 119 участников пришлось 101 обращение к врачу, 52 нокдаунов и 11 глубоких нокаутов. Кому нужны были эти гладиаторские бои с таким исходом. Саша не знал, что делать. Ему хотелось учить других тому, что он умеет, но карате попытались запретить. Инструкторы открывали подпольные секции, стали работать каскадёрами. Саша до поры молчал, он знал, что бывшее начальство его просто посадит, учитывая его опалу. При этом ему было известно, что некоторые бывшие сотрудники и ногтя его не стоящие зарабатывают в подпольных секциях очень приличные деньги.

Потом запрет был снят, и Саша наконец стал тренером. Его стали повышать в звании, но это было ещё до увольнения. На пенсию он вышел полковником, хотя не считал, что это справедливо, хотел «большую» звезду и её отсутствие на парадном мундире, который Саша надевал раз в году на День чекиста, продолжало его злить, родная «контора» обошлась с ним несправедливо.

Тренировал он мастеров спорта, не ниже. Тогда ещё Саша сам выходил на татами. Приятное ощущение неуязвимости в толпе, но он не имел права применять свои навыки против обычного человека, он и не собирался, но всё-таки один раз пришлось это сделать.

На Манежной площади он оказался случайно. Ходил с женой в магазин «Подарки», а потом забрели на какой-то митинг. Кажется, это был День города при Ельцине. На площади толпились люди, с импровизированных эстрад пели, то здесь, то там виднелись милиционеры, и опытный Сашин взгляд отметил кое-где дежурных штатных сотрудников Комитета. Послышались крики, громкая ругань, боковым зрением Саша увидел клубок дерущихся тел. Он стоял совсем близко от чужой потасовки. Жена стала тянуть его за рукав, но Саша подошёл ближе, схватил за плечо коренастого татуированного парня, который с остервенением был своими коваными ботинками кого-то на земле:

– Парни, прекратите, как вам не стыдно. У людей праздник. Что вы не поделили?

– Эй, дядя. Ты что, тоже захотел? Нарываешься? Иди своей дорогой, пока цел. Это наши дела, пошёл вон, а то схлопочешь.

– Не надо, парень, так со мной разговаривать. Никогда не поступай опрометчиво.

– Что? Иди ты х… Не лезь к нам. В последний раз говорю. Давай по-хорошему, пока я добрый.

– Я сейчас милицию позову. Вы нарушаете порядок.

Саша стал оглядываться в поисках милиционеров, но странным образом все они куда-то подевались. Драка разгоралась. Чёрт знает что. В этот момент парень выкрутил Саше руку, и тогда уже больше не рассуждая, не стараясь усовестить противника, Саша провёл молниеносный приём, у парня сразу хрустнул плечевой сустав, он дико заорал от боли. «Боже, что я делаю? Будут неприятности». – «Саш, не надо, пошли быстрей отсюда!» – громко кричала жена. Парни, человек в общей сложности десять, стали сужать вокруг Саши круг. Мгновенный выпад и ближний парень провёл против Саши не очень правильный, низковатый Ёко, удар ребром стопы. Саша среагировал на автомате: перенёс вес тела на сзади стоящую ногу, и Ёко не достиг цели. Нападающий даже не смог удержать равновесия. Пока круг не замкнулся, Саша сделал несколько шагов назад и прислонился спиной к боку эстрады. «Они каратисты, но плохие, ещё и хулиганы, надо беречь спину». Саша встал в боевую стойку, в его арсенале были десятки болевых приёмов, но разве сможет он соразмерить свою технику с техникой этих идиотов. Чуть не тот угол наклона, не та глубина и он их убьёт. Двоих-троих точно успеет, и тогда прощай карьера. Никто не встанет на его защиту, это нормально. Контора не прикроет, нечего на это рассчитывать. «Саша, пойдем…» – жена тоже всё понимала. «Оставь ты это дерьмо. Подумай о нас, Саш». Саша, как ему казалось, легонько ударил высокого чернявого парня в цепях и наколках, потом ещё другого, этого гораздо сильнее, потому что в руке у него он увидел нож. Оба лежали на земле. Надо выбираться. Вокруг них толпа поредела, люди испугались. Черт, испугались его. И что полез? Не дай бог на службе узнают! Им не докажешь, что им угрожали, он полез… Не имел права, а полез. Идиот. Жена тащила его за руку к переходу, Саша послушно пошёл за ней, и обернувшись увидел, что вокруг лежащих на земле парнях опять стянулся народ и подошли дежурные оперативники. Спускаясь в переход, Саша боялся услышать: «Гражданин, гражданин, остановитесь, предъявите документы», – но никто их не остановил. В вагоне он полностью расслабился. И что на него нашло. Он был не на службе, удостоверения у него с собой не было, да даже если бы и было, то что? Он не имел права применять свои профессиональные навыки вне рамок спецоперации. Сейчас бы составляли протокол, а он бы сидел в наручниках в автобусе. Ужас.

Такая ситуация сложилась с Сашей только раз в жизни и оставила самые неприятные воспоминания. Карате сделало его смелым, уверенным в себе, он умел делать то, что практически никто, кроме нескольких десятков товарищей, делать не умел, это было приятно. Не стал он инженером, что ж, инженеров тысячи, а таких как он несколько десятков на планету. Саше было приятно так думать. А ещё на его карате ловились женщины. Они видели его на татами. Да куда бы они от него делись? Координированный, твёрдое пропорциональное тело, прыгучесть мячика, растяжка, как у танцора, молниеносная звериная реакция. Вот какой он тогда был.

С женщинами у него вообще-то всё началось поздно, после двадцати. Всё-таки его воспитали в строгости, и Саша очень долго боялся не понравиться родителям, разочаровать их. Он рос романтическим юношей, мечтал о любви, да о любви, а не просто о сексе. Ему даже само слово «секс» казалось неправильным, каким-то грязным. Он понимал, что несовременен, втайне гордился своим рыцарством, но собственная неопытность тяготила его, начала казаться стыдной. Он понимал, что женщины – это потрясающее приключение, без которого нельзя обойтись, нельзя жить. Тем более, что его развитое спортивное сильное тело требовало своего. Саша хотел близости с женщиной, ждал её, но жизнь его была уже настолько упорядочена, что случай не представлялся.

В июле Саша отпраздновал двадцатилетие, а в августе попал в Сочи, где поселился у друга из института, денег ни на какие путёвки не было. Вот там он и познакомился с тёткой, он её потом так мысленно и называл, намного старше, может, лет на двадцать. Саша несколько раз приходил к ней в Дом отдыха, где они украдкой, в отсутствии соседки, предавались любви на узкой скрипучей кровати с панцирной сеткой. Тётка висла на нём, пыталась уговорить его ходить с ней на пляж, вечером в кафе, но Саша отговаривался, показываться с ней на людях ему особо не хотелось, разница в возрасте была слишком очевидной. Потом она уезжала, и он проводил её на вокзал, донёс чемодан до перрона. В Самаре тётку встречал муж, фотографии которого она Саше показывала. Никто никого не обманывал: Саша для тётки был курортным романом, а она для него пробой пера. Проба пошла Саше на пользу, он как-то успокоился. Зимой этого же 71 года он попал с травмой в больницу и там познакомился со своей будущей женой. Его ровесница, стройная яркая брюнетка, немного экзотичная, совершенно неславянского типа. Саша тогда ещё не знал, что ему такие и будут нравиться. Она стала считаться его невестой, провожала в армию, дождалась, в 72-м у них родился сын Денис. Саша женился не потому что она залетела, а потому, что любил. Когда он привёл свою девушку знакомиться с родителями, пришла и её мать. Он помнил тот вечер: бутылка водки, винегрет, колбаса, они принесли торт. Будущая тёща судорожно схватила рюмку, и они все увидели, как у неё тряслись руки. Она почти не ела. Типичное поведение алкоголика. К концу вечера всё стало совсем плохо, и когда Саша, проводив свою будущую жену до метро, вернулся домой, родители принялись отговаривать от женитьбы. Мама говорила, что надо подождать, а папа всё повторял, что она алкоголичка. Саша видел, но значения этому не придавал. Он же не на маме женился, а на дочке. Жить они пошли к её родителям, так как свои дали ему понять, что у них не получится, чтобы Саша даже не рассчитывал. Ну, что ж, Саша стал жить с её матерью и отчимом. Счастлив он был недолго. Марина напивалась пивом, которое отчим приносил из ларька в большом бидоне. На Сашины просьбы не пить, Марина отвечала, что она – кормящая мать, а пиво – первое средство для молока. Мама была права: жена любила выпить, быстро пьянела и делалась неприятной. Саша старался не обращать внимания. Марина была красива, на неё оглядывались мужчины. Но это было на улице, а в компании друзей он её не водил, не мог контролировать, сколько она пила. Маленький сын всё чаще и чаще проводил время у его родителей, которые печально на него смотрели, но ни разу не вспомнили о своём «мы тебе говорили». Они, конечно, обо всём догадались, но молчали. Маленького Дениса с ясельного возраста отдавали на пятидневку. Саша мучился, что редко видит сына, что ему плохо в яслях, но Марине это было, похоже, всё равно. Она стала куда-то исчезать, не ночевала дома. В 76 году Саша понял, что с него хватит. Перед этим он с большим трудом и унижениями определил жену на лечение, но она приехала домой буквально через пару дней, пьяная и дурно пахнущая. Саша ударил её и в тот же вечер ушёл. Он ехал на метро к родителям и обдумывал, как бы ему от Марины избавиться, но оставить за собой сына. Это было нелегко, так как предусматривало лишение её по суду материнства. Пришлось докладывать о своих семейных проблемах на службе. Было стыдно, но выхода Саша не видел. Контора и помогла ему всё решить в свою пользу. Достали справки, свидетельские показания, экспертные заключения, Марину лишили родительских прав, на суде она плакала. Саша испытывал к ней гадливое чувство и совершенно алкашку не жалел. Он похудел, почернел, измотал себе все нервы, но Денис стал жить с его родителями, ходил в английскую школу, из которой его пришлось вскоре забрать: не потянул. Никаких отношений Саша с бывшей женой не поддерживал. Потом, лет через десять, он узнал от сына, что она умерла. От жизни с Мариной у него остались такие горькие, тяжкие воспоминания, что он даже на похороны не пошёл. Она давно уже была для него чужим и крайне неприятным человеком. А с Денисом он всегда страшно мучился. От армии он его спасать не стал, не счёл нужным. Денис служил в Уссурийске, женился там на удэгейке, что Сашу раздражало, хотя он и не любил себе в этом мелком расизме признаваться. Денис какое-то время прослужил сверхсрочником, что его, по Сашиному мнению, никуда не продвигало. В детстве он предлагал ему Суворовское, но Денис категорически отказывался. Сам устроился слесарем в свой же ЖЭК. Саша боялся только одного, как бы сын не спился. Слесарская должность казалась Саше неприемлемой, и он настоял, чтобы Денис пошёл служить в милицию. Вот он до сих пор и служил в ментовке, дослужившись аж до сержанта. Саша злился, негодовал, удивлялся, что парню ничего не надо. Устроил его в Институт МВД в Питер, но Денис учёбу быстро бросил. Да что про него говорить: неудачник, позор семьи, хотя… какой семьи? Это он сам и виноват, связался с алкашкой, будь она проклята, а ведь родители ему говорили. Сын был Сашиной болью, его было не за что уважать, а что это за мужчина, которого нельзя уважать! Впрочем, что теперь говорить. Хоть есть внучка Настя, большая уже девка, биатлонистка. Саша сам её учил стрелять, водил в тир. Девчонка закончила школу, Саша сразу предложил ей Академию ФСБ… не захотела, в МИФИ… не захотела, а ведь он уже нажал на нужные рычаги, вот стыд какой, но что можно сделать. Нет, и старшей внучкой Саша не мог гордиться: вот стала она кандидатом в мастера, а дальше? А дальше… всё бросила, спорт разонравился. Ну как так можно?

Жену Нину ему бог послал. Какое счастье, что она у него есть. Красивая, умная, спокойная, тоже сотрудница, во всем его понимающая. А всё у него с Ниной чуть не сорвалось. Приехал он в конце 70-х в Махачкалу на очередные массовые беспорядки, а там… девушка, подруга друзей, красавица-лезгинка. Они сидели одни на террасе, Саша осмелел, брал её за руку и шептал: «Ханум, только скажи, что ты хочешь, я всё для тебя сделаю». Откуда-то это «Ханум» вылезло? Сашина служба уже так давно была связана с Кавказом, что он, видя все пороки и болезненные проблемы этого края, научился любить его. У России не могло быть таких красивых страстей, честности, мужественности, а там всё это было, ничем не замутнённое. Мужчины были смелыми бойцами, прямыми, готовыми на всё, чтобы спасти честь своего клана, женщины были нежными и спокойными, созданными, чтобы быть женой и матерью. А больше им было ничего не надо, и хорошо, что так… Саша смотрел на лезгинку, её глаза блестели, ближе подвинуться она не решалась. За руку брать её, скорее всего, тоже не следовало. Саша чувствовал, что за зашторенными окнами никто не спит, друзья доверили ему девушку, дочь близких знакомых, он – друг, они ему доверяют, но… зачем он с ней там в темноте сидит. Нельзя, нехорошо. Саша и сам чувствовал, что зря он так себя ведёт, у них другая культура, но он уже завёлся, девушка ему нравилась. Они разошлись по своим спальням, и засыпая Саша решил на ней жениться. А Нина? А что Нина? Не могла она сравниться с его лезгинкой, с которой его не ждала бы московская обыденность. Саша лежал без сна, в его голове не было конкретных планов на будущее, а была только неистовая сжигающая страсть, которая, он чувствовал, принесёт ему горе, но совладать с ней он не мог и не хотел. Наутро хозяева, пряча глаза, попросили его как можно быстрее уехать…

– У нас так не принято, Саша. Уезжай!

– Как у вас не принято? Почему я должен уезжать?

– Ты обидел девушку… так нельзя. Мы не хотим тебе неприятностей.

– Как я её обидел? Что я ей сделал? Я женюсь на ней.

– Саша, не надо. У нас не так, как у вас. Пожалуйста.

– Я пойду к её отцу. Я знаю, как принято.

– Нет, никуда не ходи. Её за тебя не отдадут. Это уважаемая семья, ты их обидел.

– Да, ладно. Не обижал я их.

– Саша, мы не хотели тебе говорить, но пойми, если ты не уедешь, её братья тебя просто убьют. Мы просили их тебя отпустить, ты наш друг. Мы поклялись, что ты уедешь.

– Да, никто меня не убьёт. Глупости.

– Саша, тебя найдут зарезанным и расследование ничего не даст. Уезжай в Москву.