Девушка была поражена. Многие годы отец не говорил с ней командным тоном. И как это их невинный визит вдруг перерос в открытый конфликт? Она подошла к отцу и обратилась к нему, понизив голос:

– Ты же позволишь цыганам остаться на ночь, не правда ли? – Для нее это стало вдруг чрезвычайно важно. – Уверена, их вожак вовсе не намеревался оскорбить нас. Папа, тебе же известно, как сильно их образ жизни отличается от нашего. Возможно, он и не осознавал, что говорит недипломатично. Пожалуйста, не суди его поспешно.

Выражение лица Клиффа несколько смягчилось.

– Ты слишком добра, на свою беду. Уверяю тебя, этот человек держался грубо умышленно. Но я не стану относиться к нему с предубеждением.

Испытывая небывалое облегчение, девушка повернулась к цыгану, собираясь улыбнуться ему, но он одарил ее таким пронзительно-враждебным взглядом, что ее намерение тут же испарилось. Выражение лица мужчины было хищным, и можно было даже решить, что в его голове бродят самые непристойные мысли касательно ее. Ариэлла судорожно сглотнула, не в силах отвести взгляд.

– Мы цыгане, – ей, и только ей сказал Эмилиан. – Я не нуждаюсь в вашей защите, и мои люди тоже.

Итак, он слышал ее слова, обращенные к отцу. В этот момент она позабыла, что рядом с ней по-прежнему стоит Клифф, а молодой цыган окружен четырьмя приятелями. Казалось, что они остались наедине. Каждой клеточкой своего тела она ощущала источаемую им невероятную притягательность. Сердце ее быстро и почти болезненно колотилось в груди, и ей стало казаться, что она слышит и биение сердца Эмилиана тоже, хотя они стояли на значительном расстоянии друг от друга.

– Прошу прощения, – хрипло прошептала она. – Да, вы цыгане, мне это отлично известно.

Она медленно опустила ресницы, но была почти уверена, что он продолжает смотреть на нее, хотя наверняка сказать не могла. По телу ее пробежала дрожь, оставив странное ощущение в желудке. Тело испытало новое, неведомое прежде томление.

Клифф выступил вперед.

– Возвращайся домой, Ариэлла, – резко приказал он.

Отец был разгневан потому, что этот цыган позволил себе слишком откровенно пялиться на нее.

– Почему бы нам обоим не отправиться домой? – предложила она. – Уже поздно, да и ужин стынет.

Клифф продолжал холодно смотреть на Эмилиана, не обращая на слова дочери ни малейшего внимания.

– Я и так был слишком добр, позволив вам остаться на моей земле на ночь. Но взгляды свои обращайте на тех, на кого позволено, – женщин вашего племени.

Цыган пожал плечами.

– О да, вы очень добры, – с издевкой произнес он. – Но благодарности ожидать все же не стоит.

Ну почему он напрашивается на конфликт? – недоумевала Ариэлла. Зачем держится столь враждебно?

– Помните, что утром вы должны уехать, – непреклонным тоном произнес Клифф. – Идем, Ариэлла.

Уходить девушке не хотелось, но и оставаться причин не было. Отец уже отвернулся, а она все продолжала беспомощно смотреть в глаза цыгану. Он тоже смотрел на нее. Ни один мужчина прежде так на нее не смотрел. Ариэлла вдруг с ужасом осознала, что означает такой взгляд.

Этот мужчина не похож на прочих. Ей захотелось убежать от отца и вернуться к нему.

На губах цыгана появилась тень улыбки, словно он понимал, какое влияние имеет на нее.

Отец взял ее за руку и потянул за собой. Ариэлла отвернулась, и в этот момент раздался протяжный женский крик.

Девушка снова обратила взор на Эмилиана.

– Что это? Кто-то ранен? – чуть слышно спросила она.

Он схватил ее за руку и прошептал в ответ:

– В вашей помощи она точно не нуждается, gadji.

Ариэлла едва могла дышать, всем своим существом ощущая прикосновение его большой, сильной, горячей ладони. Дыхание мужчины омывало ей щеку, и их бедра соприкасались. В следующее мгновение он отпустил ее.

Все произошло так быстро, и это ошеломило девушку. Эмилиан жестко сказал:

– Мы сами позаботимся о своих. – Подняв глаза на Клиффа, он непреклонно добавил: – Уведите прочь свою принцессу-дочь и объясните ей, что мы не жалуем gadjos. Утром мы продолжим путь.

– Я могу послать за доктором, – дрожащим голосом предложила девушка, но отец осадил ее.

– Именно так вы, цыгане, и должны относиться к моей дочери – как к принцессе. Не смейте и пальцем ее снова касаться! – бушевал он.

– Отец, перестань! – вскричала потрясенная Ариэлла, все еще отчетливо ощущающая прикосновение Эмилиана. – Он не хотел обидеть меня, я уверена! Случившееся – полностью моя вина.

Но раздосадованный Клифф снова не услышал слов дочери.

– Проследите, чтобы ничто и никто не пропал посреди ночи. Если будет похищена хоть одна лошадь, корова или овца, я привлеку к ответственности вас лично, vaida.

Эмилиан сухо улыбнулся в ответ, но ничего не сказал.

Ариэлла поверить не могла, что ее отец может говорить столь угрожающе. Спотыкаясь, она побрела за ним, но все же не смогла побороть соблазна и еще раз обернулась.

Неподвижный, как каменное изваяние, vaida взирал на них. Даже на расстоянии, отделяющем его от них, девушка ощущала силу его презрения – и некую решимость, понять которую было выше ее сил. Он отвесил ей поклон столь же элегантно, как это сделал бы кавалер на балу, но глаза его при этом светились дьявольским огнем, что несколько портило впечатление. Глубоко вздохнув, Ариэлла продолжила путь.

Что же он за человек? – недоумевала она.

Эмилиан не сводил глаз с удаляющегося gadjo и его прекрасной дочери. Все его существо переполняла ненависть к де Уоренну, а в голове звучали отголоски слов, которые девушка сказала в защиту его непочтительного поведения. Его терзали гнев и внутренние противоречия. Он не нуждается в защите ни этой девушки, ни какого-либо иного gadjo. К чему ему ее доброта? До доброты ему нет никакого дела.

Чресла его налились силой. Для человека его положения Ариэлла действительно была все равно что принцесса – красивая, идеальная дама голубых кровей, которой он никогда не будет представлен в свете. Однако, несмотря на социальные различия, взгляд ее был исполнен того же вожделения, что и у всякой иной женщины, мечтающей провести с ним ночь, – как будто ей не терпится сорвать с него одежду и покрыть поцелуями его тело.

У Эмилиана вырвался невеселый смешок. Любовниц-gadjis он менял почти с такой же частотой, как одежду. Все эти жены и вдовушки пользовались им исключительно для удовлетворения собственной похоти, он же ими – в гораздо более изощренных целях. Он испытывал удовлетворение от осознания того, что спит с супругой соседа, который презрительно смотрит на него сверху вниз. Да, его воспитывал англичанин, и он являлся didikoi – полукровкой– но budjo^[8] было у него в крови с самого рождения. Человек, скосивший траву у соседа и продавший ему же эту траву, считается у цыган ловкачом. Украсть то, что принадлежит другому человеку, да еще и извлечь из этого выгоду, прежде чем вернуть владельцу, – это отличное мошенничество. Каждый цыганин с молоком матери впитывает budjo. Budjo – это насмешка, месть за несправедливое отношение к цыганам во всем мире.

Он мог бы развлечься с дочерью де Уоренна, если бы только пожелал. Представив, какой податливой она станет в его руках, Эмилиан испытал новый неистовый прилив возбуждения. Он ни секунды не сомневался в собственном умении убеждать, как не сомневался и в том, что Клифф де Уоренн не колеблясь убьет его, едва узнав об этом.

Искушение было велико, потому что девушка очень красива. Он знал, что, покинув его ложе, она станет шептаться о нем за его спиной. Все женщины одинаковы. Его пассии не могли дождаться удобного момента, чтобы обсудить с подругами достоинства своего цыганского любовника – как будто племенного жеребца выбирали. Дочь де Уоренна была незамужней, но, судя по тому взгляду, которым она с ним обменялась, не такой уж неискушенной. Эмилиан решил, что было бы любопытно уложить ее в постель.

При этой мысли он почувствовал легкий укол, словно шестое чувство старалось предостеречь его, но он не мог бы сказать наверняка.

– Эмилиан.

Молодой человек поспешно обернулся, обрадовавшись, что его размышления прервали. Но его мгновенное облегчение сменилось беспокойством, едва он увидел серьезное лицо дяди.

– Женщина?

– Моя жена. Она рожает младенца, – пояснил Стеван.

Эмилиан немедленно ощутил разлившееся в груди тепло. Восемь лет назад он уже встречался с другими детьми дяди, но не мог бы ответить, сколько их всего и как их зовут. А теперь на подходе еще один.

Молодой человек испытал небывалый прилив эмоций. К глазам его подступили слезы, сердце наполнилось радостью. Как же много времени провел он вдали от своей семьи! Роберт, который всегда презирал и унижал его, конечно, не в счет. Стеван и его дети, Райза, Джаэль – вот его настоящая родня. Несмотря на то что он didikoi, эти люди безоговорочно приняли его, невзирая на его нечистую кровь, в отличие от англичан, которые так никогда и не стали считать его своим. Даже у Эдмунда были сомнения. В таборе Эмилиан не чувствовал себя изолированным или одиноким, не ощущал различий, не был чужаком.

Стеван обхватил себя руками за плечи.

– Ты стал совсем взрослым. Джорди говорит, у тебя богатый дом.

– Это я сделал его таковым, – честно ответил Эмилиан, вытирая глаза. Он не мог вспомнить имени жены Стевана, и ему было за это очень стыдно.

Стеван улыбнулся:

– Много budjo, а?

Молодой человек ответил не сразу. Он сделал имение процветающим не с помощью цыганского budjo, а ценой упорной работы, как истинный англичанин. Но дяде о своем честном напряженном труде он говорить не стал, предпочтя списать все на мошенничество.

– Да, очень много budjo, – солгал он.

Стеван кивнул, но улыбка его померкла.

Эмилиан напрягся. Чувствовал он себя так, словно сотни ножей впивались ему в чресла.

– Зачем ты искал меня? – поинтересовался он.

Стеван замялся, не зная, как лучше ответить, и в этот момент из-за кибиток выпорхнула молодая цыганка, взметнув вихрь своих ярко-красных юбок. Она была босиком. Замерев неподалеку от них, вскричала:

– Эмилиан! – и густо покраснела.

Он тут же узнал черты лица Райзы в ее молодом привлекательном личике и задохнулся от изумления, понимая, что перед ним его сестра, только теперь ей не двенадцать, а двадцать лет.

Радостно улыбнувшись, цыганка бросилась в объятия брата.

Эмилиан и сам не сумел сдержать улыбки, искренней и открытой, которая не появлялась на его губах уже много лет и которая зарождается в сердце. На мгновение он привлек девушку к себе, наслаждаясь крепким объятием совсем иного рода, нежели с одной из его многочисленных любовниц, которые ничего для него не значили.

– Джаэль! – воскликнул он, отпуская сестру и не переставая улыбаться. – Ты стала совсем взрослой! И такой красавицей! Я поражен.

– Ты бы предпочел, чтобы я превратилась в дурнушку? – со смехом отозвалась она, отбрасывая назад волны густых черных волос, в которых поблескивали темно-рыжие всполохи. Глаза ее были цвета янтаря.

– Никогда! – сказал он и поинтересовался, почти страшась услышать ответ: – Ты замужем?

Девушка отрицательно покачала головой:

– Нет здесь желанного мне мужчины.

Эмилиан не сумел бы сказать, обрадовали его слова сестры или нет.

Стеван ворчливо добавил:

– Много достойных цыган просили ее руки, но она всем отказала.

– Когда я захочу выйти замуж, сразу же пойму это, но пока такого желания у меня не возникало. – Она прикоснулась к лицу брата. – Ты только посмотри на себя! Совсем стал как gadjo! Да еще и богач к тому же – так Джорди говорит. Но разве могут деньги заменить просторы дорог и сияние звезд над головой?

Улыбка Эмилиана поблекла. Хотя ребенком он много раз пытался сбежать из Вудленда, в конечном счете он все же решил остаться. После смерти Эдмунда он не раздумывая вступил в наследство имением. Что ему было ответить сестре? Сейчас, находясь в кругу своей настоящей семьи, молодой человек начал сомневаться в правильности принятых им решений.

– Я полукровка, – сказал он, стараясь придать своему голосу веселость. – Вудленд – хорошее место, но все же я тоскую по дорогам и ночному небу. – Едва слова слетели у него с языка, он с болью осознал, насколько они справедливы. Ему действительно недоставало Джаэли, Райзы и дяди, но до настоящего момента он этого не осознавал.

Сестра подергала его за рукав:

– Так поехали с нами, хоть на время.

Эмилиан колебался. Искушение было слишком велико.

Стевана также, казалось, переполняли сомнения.

– Джаэль, тебе же известна поговорка: у полукровок и сердце пополам. Не думаю, что наш образ жизни долго будет радовать твоего брата. – Он посмотрел на племянника. – Его воспитали как gadjo. Наша жизнь лучше, но он этого не понимает.

Заслышав слова дяди, Эмилиан напрягся. Зов дорог призывно звучал в ушах, но у него имелись определенные обязательства. Молодой человек представил себя склонившимся над рабочим столом, до рассвета разбирающим бумаги или стоящим поодаль от прочих дам и джентльменов в большом зале, куда он явился ради заключения выгодной сделки. Потом он вспомнил, что делал вчера: проводил время в постели жены соседа, доводя их обоих до исступленного восторга. Из таких простых событий – дел имения и любовных похождений – и складывалась его повседневная жизнь.

– Возможно, так и есть, – медленно протянул Эмилиан. Его слова вовсе не означали, что он согласен отправиться странствовать с табором.

Джаэль чуть не прыгала от нетерпения.

– Какой у тебя странный акцент! Совсем не цыганский, Эмилиан!

Он покраснел. На своем родном языке он не говорил вот уже восемь лет.

Стеван прикоснулся к его руке, привлекая внимание.

– Не хочешь ли поговорить со своей сестрой?

Эмилиан посмотрел на девушку, лучащуюся счастьем и энтузиазмом. Он не хотел разочаровывать ее и надеялся, что ее добродушие пребудет с ней до конца ее дней. Молодой человек поймал себя на мысли, что мечтает показать ей Вудленд, пока kumpa’nia не уйдет на север. Он мог бы так много предложить ей теперь – вот только она предпочитала жить среди цыган.

Он как наяву видел сестру в своем доме gadjo, облаченную в платье gadji. Эмилиан напрягся, потому что это было неправильно. Он в упор посмотрел на дядю.

– У нас с Джаэлью вся ночь впереди – и еще много времени для разговоров в будущем. – Он улыбнулся девушке. – Может быть, мне удастся найти тебе мужа, jel’enedra^[9].

Она состроила гримасу:

– Благодарю, но нет. Я стану охотиться в одиночку – и выбирать буду по своему вкусу.

– Ах, какая независимая! – поддразнил он. – Устроишь облаву, значит?

Она наградила его взглядом, в котором застыла боль. Джаэль вовсе не была наивной девственной изнеженной английской розой.

– Когда он появится, я поохочусь на него. – Привстав на цыпочки, она чмокнула брата в щеку и убежала.

Эмилиан молча воззрился ей вслед.

– Не беспокойся, – произнес Стеван, – она гораздо менее искушенна, чем хочет казаться, и просто играет в женщину, вот и все. Иногда мне кажется, что ей все еще пятнадцать лет.

– Но ей гораздо больше лет, – сухо возразил Эмилиан. Цыганские понятия об этике и морали сильно отличались от принятых в мире gadjos. Было бы странно узнать, что Джаэль – невинная девушка, когда речь заходит о страсти. – Ей уже пора выходить замуж, – отрезал он. Он не хотел, чтобы его сестрой воспользовались, а после выбросили за ненужностью, как произошло с их матерью.

Стеван рассмеялся:

– Ты говоришь как самый настоящий брат!

Эмилиан не улыбнулся в ответ. Он выжидал.

Его дядя тоже посерьезнел.

– Идем со мной.

Он повиновался, терзаемый дурным предчувствием.

В ночном небе сияли тысячи звезд, а деревья что-то тихонько нашептывали, когда они проходили мимо.

– Ее здесь нет, – произнес молодой человек. Это не было вопросом.

– Нет.

– Она мертва?

Стеван остановился и положил обе руки на плечи племяннику.

– Да, Райзы больше нет в живых. Мне очень жаль.

Эмилиан больше не был двенадцатилетним мальчишкой и не имел права плакать, но на глаза его навернулись слезы. Его мать мертва. Райза умерла – и его не было рядом с ней. Она умерла – а он не видел ее долгих восемь лет.

– Что случилось, черт подери?

– Что всегда случается с цыганами? – вопросом на вопрос ответил Стеван. – Она предсказывала судьбу на ярмарке в Эдинбурге. Одной леди очень не понравилось ожидающее ее будущее, и она вернулась со своим джентльменом и потребовала обратно свой шиллинг. Твоя мать отказалась вернуть деньги. Вокруг стала собираться толпа, и вскоре все уже кричали на Райзу, обвиняя ее в мошенничестве, попрошайничестве и краже их денег. К тому времени, как я обо всем узнал и поспешил к ее прилавку, люди принялись закидывать ее камнями. Райза пыталась укрыться за столом, используя его на манер щита, иначе она давно была бы мертва.

Эмилиан стоял неподвижно, и перед его мысленным взором предстала ужасная картина: его мать съежилась за хлипким деревянным столом, используемым для игры в карты.

– Я продрался сквозь толпу, и в меня тоже полетели камни, – продолжил рассказывать Стеван. – Я схватил Райзу – она была ранена в голову, Эмилиан, и истекала кровью. Закрывая ее своим телом, я попытался увести ее. Она шагала с таким трудом, что я на мгновение выпустил ее. Я почти успел подхватить ее, но она все же упала и ударилась головой. Больше она не встала.

Молодой человек хотел кивнуть, но обнаружил, что не в силах пошевелиться. Он представлял свою мать лежащей на булыжной мостовой, взгляд ее широко раскрытых глаз устремлен в пространство, из раны на голове течет кровь.

Стеван обнял его.

– Райза была хорошей женщиной и очень сильно любила тебя. Ах, как она тобой гордилась! Господь наделил нас хитростью, чтобы мы могли приспособиться к жизни в мире gadjos. Однажды они заплатят. Они всегда платят. Мы заставляем этих дураков заплатить. – Он зло сплюнул себе под ноги. – Я рад, что ты воспользовался budjo, чтобы обхитрить gadjos и разбогатеть! – Он снова сплюнул, придавая таким образом своим словам большую убедительность.

Эмилиан осознал, что плачет. Он не плакал с той самой ночи много лет назад, когда его силой вырвали из материнских объятий и цыганской жизни. Его запер какой-то англичанин, клявшийся, что отвезет его к его отцу-gadjo. Он был закован в цепи, как люди, которых видел время от времени направляющимися на виселицу – некоторые из них были цыганами, другие нет. Он плакал от страха и одиночества, но, устыдившись собственной слабости, сумел осушить слезы до того, как тот ужасный англичанин вернулся. Сейчас же его слезы рождались в его израненном сердце. Боль была столь ошеломляющей, что грозила в любую секунду разорвать Эмилиана на части.

Его не было рядом с матерью, чтобы защитить ее, уберечь ее. Он утер слезы.

– Когда?

– Месяц назад.

Он с трудом мог дышать. Ее больше нет. На место скорби пришло чувство вины.

Месяц назад он был с головой погружен в дела gadjo. Он перестраивал свою беседку gadjo. Дни и ночи напролет проводил в постели своей любовницы-gadji.

А все потому, что он решил остаться жить с Эдмундом, когда мог бы оставить его.

Он предпочел мать отцу – а теперь Райза мертва.

– Они всегда платят, – яростно повторил Стеван.

Эмилиан всем сердцем желал, чтобы убийцы получили по заслугам. Он ненавидел их всех. Всех до единого. На глаза снова навернулись слезы, слезы бессилия. Он не знал ни одного убийцы, которого мог бы покарать. Ну почему его не было рядом с матерью, чтобы спасти ее? Чувство вины подтачивало его, как червь, а ярость наполняла невиданной силой. Будь прокляты эти gadjos, подумал он. Будь они все прокляты.

Потом мысли его обратились к де Уоренну и его дочери.