VII

Жара действительно была сумасшедшая. Выйдя из кондиционированного салона автобуса, я был буквально оглушен навалившейся духотой. Город располагался на выжженных склонах кратера, находящегося намного ниже уровня моря. Внизу синело озеро. Солнце стояло прямо над головой. Прячась в узкой тени зданий я устремился к озеру. Побережье представляло собой сплошную цепочку ресторанов и кафе. На воде у берега стоял большой старинный парусный корабль так же приспособленный под ресторан.

Кучки туристов, разинув рот внимали экскурсоводам, a по зеленоватой глади

озера co скалистым противоположным берегом, скользил парусник с надписью «Лодка Иисуса», полный распевающих религиозные гимны, американских пенсионеров. Изнывая от невыносимой жары я, не снимая джинсов и майки, распугав разноцветных рыбок, плюхнулся в прохладную воду с пирса, где, несмотря нa надпись запрещающую купание, резвились стайка мальчишек. Немного освежившись, отправился осматривать жилье. Солнце, стоящее прямо над головой, мгновенно высушило одежду и принялось поджаривать кожу. Карабкаясь по крутым улицам со скудной растительностью, я начал понимать, почему квартиры тут стоят дешево. Намучившись вволю, осмотрев несколько типовых коробок, решил, что только рожденный нa экваторе, мог бы прожить здесь какое-то время не превратившись в шашлык.

Вернувшись на автобусную станцию я, спасаясь от пекла, прыгнул в первый попавшийся отходящий автобус, лишь бы оказаться поближе к кондиционеру. Автобус ехал до Хайфы.

Надо сказать, что всю страну с юга на север можно проехать за 5—6 часов поэтому, прибыв в большой северный порт Хайфу, я обнаружил солнце почти в той же самой точке небосвода.

Правда легкий ветерок и обилие зелени смягчали зной, который не шел ни в какое сравнение с адским пеклом в Тверии.

Позвонив по телефону землякам из России живущим в Хайфе и, не застав никого дома (день был рабочим), решил прогуляться вдоль берега. Я родился и всю жизнь прожил в городе у моря и поэтому при любом удобном случае стремился к голубым просторам, скучая по свежему дыханию волн. Даже глядя с балкона снимаемого нами жилья на дальние холмы, все представлял себе, что за ними раскинулось море, напоенное соленым ветром и криками чаек.

По автостраде проносились автомобили с наглухо закрытыми черными окнами оснащенных кондиционерами салонов, оставляя за собой звуковой шлейф из орущих не невероятной громкости музыкальных систем. Слева от автострады на зеленом от деревьев склоне горы тянулись улицы с коробками домов. У подножия среди экзотических цветов тянулось кладбище с белыми обелисками непривычной восточной формы. Справа за бетонным забором какого-то заводика виднелась синь моря.

Я, задумавшись, шел вдоль забора ощущая себя затерянной песчинкой в чужом мире, которому нет до меня никакого дела. Вдруг из открывшихся в ограде ворот вырвалась толпа людей и чуть ли не бегом ринулась впереди меня по тротуару. Первой моей мыслью было – воздушная тревога! Не имея с собой радио, я вполне мог не знать о ее объявлении. Тем более, что мысль о возможной бомбежке или еще о каких-либо военных или террористических действиях со стороны враждебного арабского окружения, подспудно хранилась в глубине сознания. Не долго думая я ринулся вслед за толпой, как мне казалось к бомбоубежищу. Но, обогнув наконец закончившийся забор, мы оказались на большой автостоянке, где люди бросились к своим автомобилям и, мгновенно трогаясь, стали вливаться в поток транспорта на автостраде. Моментально образовалась приличная пробка и, добежавшие последними надолго застряли, пропуская выехавшие перед ними автомобили. От души отлегло, пробка на дороге – не война! Я зашагал дальше, посмеиваясь над своей тревогой и вспоминая, что пробки по рассказам знакомых – это бич, вынуждающий водителей отправляться на работу чуть ли не на два часа раньше и возвращаться неизвестно когда.

Средиземное море было ярко синим с белопенной кромкой прибоя вдоль песчаного пляжа. Мелкий коричневый песок казался каким-то маслянистым. Времени окунаться уже не было, постояв у воды, я поспешил к своему автобусу, испытывая угрызение совести за свою оказавшуюся долгой отлучку от семьи и поклявшись себе в ближайший же выходной вывезти жену с сыном на море, тем более что Мишка уже давно об этом просил.

VIII

Автобус, плавно покачиваясь, мчался по автостраде. Рядом со мной сидел молодой парень в военной форме. Постепенно познакомились, разговорились. Саша оказался земляком. Приехал из России три года назад по обучающей программе «Наале». Четыре месяца учил язык для поступления на подготовительные курсы в Хайфский технион. Жил в общежитии в комнате на четверых, душ и туалет в коридоре. Кормили в основном овощами. Гулять без денег особенно негде, поэтому целыми днями зубрили слова нового для себя языка. Распорядок был монотонным: утром на занятия, в обед назад в общагу, после обеда снова на занятия. Через полгода стал понимать местных, но сам говорил с трудом. Отношения между приезжими из России и израильтянами были непринужденными, дружескими. В интернате жили около 150 человек, приехавших со всех концов бывшего Союза. В других городах подобные интернаты вмещали более тысячи человек со всего мира.

Саша рассказывал охотно, посматривая в окно на проплывающий мимо пейзаж. Через год в августе поступил в технион на факультет электроники. Экзамены сдал легко, получил комнату в общежитии, но жить в ней не стал: хватило по горло таборной жизни в интернате. Вместе со знакомыми ребятами снял отдельную квартиру. Вскоре ребята ушли в армию, не взяв отсрочку на учебу. Жить стало просторней. Проучился год, во время учебы подрабатывал садовником у местного коренного жителя израиля – «сабры», учеба хоть и оплачивалась государством, на еду денег почти не оставалось. Хозяин относился очень хорошо, во многом помогал. Летом пошел работать столяром на завод. Платили по миниму – 14 шекелей в час (около 30 рублей). Работал с 6 утра до 19 часов, стараясь заработать сверхурочные. Изготовляли двери, оконные рамы.

На втором курсе решил взять академический отпуск и пошел в армию. Сначала направили в тыловые части (что-то вроде российского стройбата) автомехаником. С 8—00 до 16—00 -ремонт машин в гараже, а потом дежурство по базе на кухне или на уборке помещений. На сон отводилось лишь 6 часов. Народ был разношерстный, в основном местные, из России почти никого. Много было всякой швали, воровали у своих же ребят, дрались, когда никто из командиров не видит, но дедовщины как таковой не было. Каждый за себя, как в джунглях. «Губы» тоже не было. Провинившихся оставляли без увольнительных или отправляли в военную тюрьму.

Командиры – в основном сверхсрочники, отпахавшие по три года на передовой, к тыловикам относились с пренебрежением. Им, жившим в палатках и блиндажах под огнем противника, было неприятно слушать нытье по поводу разбитых стекол в комфортных солдатских домиках.

Кормили хорошо и платили, как одиночке, 1400 шекелей в месяц на квартиру и расходы. Через четыре месяца подал рапорт на перевод в боевые части, но получил отказ. Примерно раз в две недели на выходной отпускали домой. Однажды после увольнения решил не возвращаться к этой шушере. Приехала военная полиция. Разговаривал с офицером через закрытую дверь. Он очень удивился, что я прошусь в боевые части, тогда как многие, наоборот, стараются попасть в тыловики – «джобники», так как из боевых частей можно уйти только по окончанию срока службы или по здоровью. Офицер пообещал помочь: привез в главное управление, но не арестовал, а через знакомых оформил перевод в боевые части морской пехоты.

После недельного отпуска с новым потоком молодого пополнения прибыл в город Кциот, в пяти километрах от египетской границы. Привезли ночью. Утром, когда проснулись, были поражены открывшейся картиной: насколько хватало взгляда, простиралась песчаная пустыня с редкими чахлыми кустиками. Казалось, что это инопланетный пейзаж из фантастического фильма. Стоял январь, температура ночью падала до ноля градусов, а днем поднималась до плюс пятнадцати. Дожди то срывались на пять минут, то неделю лили, как в тропиках.

Жили в палатке на двадцать человек, спали на раскладушках, впритык друг к другу. Новобранцев было около 250 человек. Из России – человек 70. Местные «сабры» относились к россиянам очень хорошо. Зная, что многие живут без родителей, они, возвращаясь после очередного увольнения, привозили гостинцы и щедро делились ими со всеми. В отгул отпускали каждую неделю. Выдали старое, списанное оружие со спиленными бойками, чтобы не имея навыков обращения, случайно не подстрелили друг друга. Постепенно привыкали к нарядам и армейской жизни, охраняли базу. Командиры шутили: скоро начнется обучение, тренировки и кроссы, к концу службы будете шутя пробегать по 100 километров с полной выкладкой.

Две недели отдыхали, а потом начался ад. Подъем в 4 утра, кросс, отжимание. Не так дыхнул – отжимайся, что-то не так сказал – все отделение отжимается. Выдали боевое оружие, стали ездить на стрельбище. Обращение, как в американской армии. Словесное психологическое давление: вы не солдаты, а строй навозников, салаги дерьмовые… Никто не знал имени командира – обращаться можно было только – «командир». Он гонял всех, как сидоровых коз. Подкрадывался к караульному сзади и гаркал в ухо, а когда перепуганный солдат оборачивался, то никого не видел, так как командир, поворачиваясь вместе с ним, уже опять был за его спиной. Уставали так, что перестали ездить в отпуск. Некоторые срывались, пытались стрелять в ненавистного командира, но старый «волк» всегда успевал укрыться и снова, как ни в чем не бывало, гонял отделение.

Три человека составляли звено, три четыре звена – класс. Командир класса занимался проблемами воинов. С ним можно было разговаривать более менее свободно, но все равно по стойке смирно.

Каждую неделю – марш бросок от 50 километров и все дальше и дальше. Стреляли из любого оружия, знали вооружение противника. Через четыре месяца сумасшедших тренировок – экзамен на сплоченность: «40х40х40». Марш-бросок на 40 километров, на спине привязана металлическая плита в 40 кг. Бежали ночью по берегу Средиземного моря, ноги на 40 см в воде. Если отстанешь и упадешь, самому встать невозможно – захлебнешься. Бежали плечом к плечу в полной тишине, если кто-то падал, сосед хлопал по плечу рядом бегущего и они вместе помогали товарищу подняться. Рядом по берегу на джипе ехала группа страховки. Если кто-то не добежит, проваливаются все и следующий экзамен через месяц будет уже: «50х50х50». Но все добрались благополучно, хоть и наглотались воды.

Весь класс получил неделю отпуска. Дней пять лежали пластом. Когда собрались после отпуска в части, всех построили и объявили, что планка поднимается: мы теперь дерьмовые салаги, а сосунки, и это было очень приятно. Теперь можно было смотреть на грудь командира, а не на его ботинки как раньше (за взгляд на колени лишали отпуска). Дистанция между нами и бывалыми воинами чуть-чуть сократилась. Мы думали, что раньше был ад, но он только начинался…

Я завороженно слушал Александра, рассматривая фотографии, которые он достал из своей необъятной сумки.

…Утром весь класс, нагрузившись скарбом, ушел в пустыню. Шли много часов, наконец командир, оглядевшись, сказал: «Здесь будет лагерь». Разбили палатки, поставили охрану и ушли еще дальше в пустыню. Здесь жили и тренировались. Поддерживаемые вертолетами, ходили в атаку на макеты базы и танков противника. Отрабатывали атаки днем и ночью до изнеможения. Хотя технике безопасности уделялось большое внимание, появились первые ранения: отрикошетившие от камней пули достали двоих. В палатки возвращались за неделю раза два, отсыпались по десять часов, и снова уходили на тренировки. Регулярно бегали марш-броски за награду – кокарду или значок, или право на лазерный прицел.

Через два месяца продвинутых тренировок бежали марш-бросок за фиолетовые береты: 70 км плюс 5 км с носилками. Каждый час останавливались для питья. Бежали девять с половиной часов, последние два часа разрешили разговаривать и петь песни. И когда уже не оставалось никаких сил, кто-то крикнул: «Вперед, за беретами!». И пришло второе дыхание. Как оказалось, мы пробежали 82 км и еще 10 км с носилками. Каждый бежал с полным боекомплектом. У меня был пулемет – 55 кг. На месте прибытия нас ожидал огромный костер с большими горящими буквами: «Тяжело в учении – легко в бою!» Суворовский девиз.

Всех построили и командиры объявили: «Вы теперь не «сосунки», а бойцы, ваш коэффициент 0,7 (в обычных частях коэффициент – 0,5 а у тыловиков – 0,2). Вы теперь такие же нормальные люди, как и ваши командиры, и можете подойти к любому из них, хлопнуть по плечу и спросить: «Как дела?»

Оставался последний экзамен – высадка морской пехоты с катеров. В полной темноте за пятьсот метров от берега всех высадили в воду, показали рукой примерное направление куда плыть, и дали команду захватить береговую полосу.

Плыли с полным боевым комплектом по-собачьи. Берега не было видно. Долго думали, что сбились с направления и плывем в открытое море. У каждого на шлеме был датчик: если голова погружалась в воду больше, чем на пять секунд, включался радиосигнал для спасателей, которые плыли рядом на резиновых лодках. Легче всех было плыть санитару. Его сумка, полная бинтов, держалась на плаву, и многие уставшие цеплялись за санитара. Почти у каждого был прибор ночного видения или лазерный прицел.

Добрались до берега и тут же поползли в атаку на макеты танков и шарики, изображавшие террористов. При попадании из винтовки шарики лопались. Каждый старался отстрелять как можно больше патронов, чтобы потом было легче нести снаряжение.

Учеба закончилась, всех распределили по ротам, и потекла обычная служба – четыре месяца занятий и четыре месяца на границе.

– Хоть я и хотел быть пулеметчиком, – продолжал свой рассказ Саша, – меня послали на курсы медбрата. Это были очень престижные курсы, так как профессия годилась и для гражданки, а по окончании выдавался диплом международного образца (Саша достал пластиковую карточку с двумя красными звездами Давида и с фотографией на обратной стороне.)

Я был одним из первых российских ребят, попавших на эти курсы. Двое были отчислены, так как требовалось очень хорошее знание языка и способность быстро конспектировать лекции.

Учили биологию, анатомию, пригодились знания из школьной программы. Учились выносить раненых с поля боя, делать перевязки и уколы. Тренировались друг на друге, исколов все доступные и не доступные части тела. После окончания курсов вернулся в свою часть, а через месяц выехали на ливанскую границу.

Жили в бетонных бункерах без окон, спали в бронежилетах. Жара стояла до 50 градусов, воду привозили на пол часа в день. Форма на всех пропиталась потом и задубела. Казалось брось – и расколется на кусочки. Оружие носили на боевом взводе. Ездили вдоль границы на броневике, обходили колючую проволоку, сидели в засадах. Время от времени со стороны Ливана пытались прорваться террористы «Хэзбола», очень хорошо вооруженные с хорошей боевой подготовкой. На базах в Ливане с малых лет растят фанатиков, которые, обвешавшись гранатами, пытаются пробраться на территорию Израиля, чтобы взорвать как можно больше неверных и тем самым приблизить себя к Аллаху. Но до границы они не доходят. Их останавливают засады и патрули, и тогда они взрываются с большой силой и случается даже ранят кого-либо из солдат. На границе идут постоянные перестрелки. Противник, как правило, в атаку не ходит, совершая партизанские наскоки. Открывают огонь из минометов, и пока их не засекли, удирают на базу, зачастую оставив после себя гранату на взводе для спешащего к нарушителям границы патруля. Стреляют из далека по домикам базы пограничников или по машинам, подвозящим продовольствие.

Как-то, просидев в засаде 36 часов, увидел трех террористов пробиравшихся через заграждения. Командир скомандовал: «Залп!». Все восемь человек из засады открыли огонь, изрешетив нарушителей пулями. Когда вернулись на базу, все восемь человек, оказавшиеся необстрелянными бойцами, были в шоке. Руки и колени тряслись, убийство людей, даже террористов, давалось не легко.

Базы ООН, разбросанные вдоль границы, в случае перестрелки стараются прекратить столкновение, требуя отчетов по каждому случаю, а ночью вывешивают осветительные ракеты.

– Но, – добавляет Саша, – в секторе Газа служить еще труднее, потому что там жители палестинских территорий забрасывают солдат камнями и бутылками с зажигательной смесью, а стрелять во время беспорядком можно только резиновыми пулями, да и то не выше колен. На сегодняшний день я вынес 12 раненых. Осталось служить еще год и 10 месяцев. Но так как я одиночка, мне полагается отпуск на Родину раз в год и скоро поеду в Россию проведать маму.

…Автобус прибыл на центральную станцию в Тель Авив, заехал по пандусу на третий этаж и открыл двери. Мы с Сашей распрощались, обменявшись адресами. Он оставил мне на память свою фотографию. Мальчик из России, сжимая американскую винтовку, стоит среди египетских песков, защищая Государство Израиль.