Я посоветовала т. Штернберг написать об этом в Заккрайком и, будучи сама в Тифлисе, вспомнила свой разговор со Штернберг и спросила тебя, получено ли какое-нибудь заявление крайкомом. Ты ответил отрицательно, а затем через несколько дней после моего возвращения в Москву получила от тебя телеграмму с извещением, что Сеф категорически все отрицает, и ты просишь меня написать, что я и делаю».

Горячеву и другому члену Партколлегии по Закавказью Вацену написала письмо и сама Штернберг (оно поступило адресату 19 октября): «В ответ на ваше отношение… от 14/IX – 1936 г…. считаю необходимым сообщить следующее:

Будучи в командировке в Тифлисе в последних числах сентября 1935 года (в связи с вопросом о реконструкции Гори и создании там сталинского музея. – Б. С.), я была у т. т. Сефа и Янушевской, и в беседе со мной по вопросу о книге тов. Берия «По вопросу об истории большевистских организаций Закавказья» Янушевская в довольно откровенной форме дала понять, что этот доклад т. Берия является результатом работы Сефа. Эта постановка вопроса заставила меня насторожиться.

По приезде в Москву в беседе с т. Райской М. Я., членом партии с 1918 г. (Зав. китайским сектором Ленинской школы в Москве) о книге т. Берия, она мне сказала, что Янушевская, будучи в Москве, ей также сказала, что книга т. Берия – это результат работы Сефа. Эту антипартийную болтовню мне удалось узнать из двух источников в Тифлисе, Москве, и для меня совершенно ясно, что эти разговоры значительно шире.

Сеф член ВКП(б), б. эсер, был в ленинградской оппозиции и в 1926 г. выслан из Ленинграда;

Янушевская член ВКП(б), также была в ленинградской оппозиции и в свое время выслана.

Считаю эти разговоры антипартийными, злостной клеветой на лучшего ученика т. Сталина т. Берия. Мной об этих разговорах было подано заявление на имя секретаря ЦК ВКП(б) т. Ежова в апреле или марте 1936 года и тов. Шацкой – инструктору ОРПО я сказала значительно раньше (сейчас же по приезде).

Примечание: Подавая заявление на имя секретаря ЦК ВКП(б), я не считала возможным в свое время послать копию в Закавказский крайком…

Парторг «Минусазолото», член ВКП(б) с 1919 г. Штернберг».

Ранее секретарь Закавказской контрольной комиссии Кудрявцев направил письмо в Особый сектор ЦК ВКП(б) И.И. Шапиро, который был по совместительству помощником Ежова: «По сообщению тов. Шацкой – инструктора ОРПО ЦК ВКП(б) в апреле 1936 года бывший работник ЦК ВКП(б) тов. Штернберг было подано вам заявление об антипартийной болтовне работника Закпарторганизации тов. Сефа по поводу книги тов. Берия «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». В связи с расследованием этого дела Заккрайкомом ВКП(б) прошу Вас, если можно, прислать копию заявления тов. Штенберга (так в документе. – Б. С.) или сообщить результаты заявления тов. Штенберга».

На этом письме Ежов 16 августа наложил резолюцию: «Дать материал мне».

И первое заявление Штернберг, датированное 10 апреля 1936 года, тотчас нашлось. Оно гласило: «Считаю необходимым довести до вашего сведения следующее:

Будучи в командировке в Тифлисе при встрече с Янушевской Л. – членом партии (женой Сефа), последняя мне заявила при разговоре о докладе и книге т. Берия, что этот доклад т. Берия является результатом работы Сефа. И дальше после этого уже в Москве при разговоре с т. Райской (членом ВКП(б)) я узнала, что Янушевская и т. Райской говорила, что доклад т. Берия является результатом трудов Сефа.

Сеф был эсер, активный участник контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группы в 1926 г. в Ленинграде, сослан из Ленинграда в 1926 г.

Янушевская Л., жена его, также была в этой контрреволюционной группе и также выслана из Ленинграда в 1926 г. Сейчас эти люди, которые активно боролись против нашей партии, распространяют клевету, что он, Сеф, освещает историю нашей партии и одной из организаций, выращенной непосредственно тов. Сталиным.

Считаю, что Сеф, сохранивший себя в рядах нашей партии, до настоящего времени продолжает свою гнусную работу и клевещет на одного из учеников т. Сталина т. Берия.

Полагаю, что эта клевета имеет организованный характер, так как я одна имела возможность слышать эту клевету из двух источников».

Штернберг явно находилась под сильным влиянием Берии, в свое время поразившего ее проектом реставрации сталинского домика Гори и превращения родины вождя в настоящий международный туристический центр. Ее первое заявление было неприкрытым доносом против бывшего оппозиционера Сефа, посмевшего покуситься на авторитет верного ученика Сталина. Но простодушная Штернберг (простодушие замечательно сочеталось с подлостью) на этот раз просчиталась. Рассчитывая защитить Лаврентия Павловича от наветов Сефа, она невольно оказала ему медвежью услугу. Ежов сразу сообразил, что дыма без огня не бывает, что вряд ли жена Сефа вдруг ни с того ни с сего стала рассказывать каждому встречному-поперечному, что ее муж, а вовсе не Берия, создал эпохальный труд «К истории большевистских организаций Закавказья». В те годы партийные вожди первого ряда еще сами писали собственные доклады и статьи. Хотя вожди второго ряда – секретари обкомов и республиканских парторганизаций уже начинали пользоваться услугами спичрайтеров. Дальше мы увидим, что бериевский доклад был плодом коллективного творчества. Но Лаврентий Павлович как раз стремился пробиться в первый ряд вождей – тех, чьи портреты несут на московских демонстрациях. И то, что его уличат в присвоении авторства не им написанного текста, было серьезной угрозой.

Вероятно, Ежов сразу оценил значение компромата против одного из наиболее видных региональных руководителей и сосредоточил все материалы об «антипартийной болтовне» Сефа и Янушевской в своих руках. Характерно, что второе заявление Штернберг, написанное в октябре 1936 года, уже куда более спокойное по отношению к Сефу и его жене. Может быть, ей дали понять, что надо немного умерить пыл. Ежову-то важнее было не осудить чересчур разговорчивого спичрайтера, а держать на крючке главу Заккрайкома. Но тогда дело Сефа и Янушевской своего развития не получило. Берия находился в явном фаворе у Сталина, а Ежов, только что, 26 сентября 1936 года, назначенный наркомом внутренних дел, еще не видел в Берии опасного для себя человека. Эх, знал бы Николай Иванович где упасть, соломки бы подстелил!

Пока все закончилось печально только для Сефа. Ранее, после высылки из Ленинграда, Семен Ефимович публично осудил свои прежние оппозиционные взгляды и продолжал относительно успешную карьеру. В 1927–1930 годах он – редактор закавказской краевой газеты, в 1930–1932 годах – заведующий культпропагандистским отделом Фрунзенского райкома Москвы, в 1932–1933 годах – заместитель директора Института красной профессуры. Затем Сеф возвращается в Закавказье. В 1933–1934 годах он – заведующий культпропагандистским отделом Закавказского крайкома, а в 1934–1935 годах – второй секретарь Бакинского горкома партии. В это время отношения Берии и его спичрайтера по какой-то причине разладились, и в карьере Сефа произошел слом. Его перебрасывают с партийной работы на гораздо менее престижную хозяйственную. В 1935–1936 годах он – председатель Закавказского Союза потребкооперации, а в апреле 1936 года его назначили уполномоченным наркомата легкой промышленности при Совнаркоме Закавказской Федерации. Вероятно, это назначение никак не было связано с заявлением Штернберг, датированным 10 апреля 1936 года. Ведь ему был дан ход только в августе – сентябре. А вот какой-то конфликт, происшедший между Берией и Сефом в 1935 году, по всей вероятности, подвигнул обиженного Семена Ефимовича и особенно его супругу, переживавшую за карьеру мужа, к неосторожным разговорам. Мол, Лаврентий Павлович попользовался плодами чужого труда, а теперь сплавил Семена Ефимовича на потребкооперацию. В общем, поматросил и бросил. Эти разговоры услышала Штернберг, которая как раз тогда побывала в Тифлисе. И, пусть с опозданием, но решилась написать донос. Последствия же для Семена Ефимовича оказались трагическими.

Сефа сняли с работы, исключили из партии, а в 1937 году арестовали и расстреляли (при Хрущеве реабилитировали). О судьбе Людмилы Павловны Янушевской у меня сведений нет. Скорее всего, ее арестовали вместе с мужем, но, как члена семьи «врага народа», могли не расстрелять, а отправить в лагерь. Неизвестно, дожила ли она до реабилитации.

Замечу, что по своей номенклатурной должности – уполномоченный наркомата легкой промышленности по Закавказью – Сеф вовсе не обязательно подлежал репрессиям. Правда, его и его жены участие в зиновьевской оппозиции оставляло им немного шансов уцелеть. Бывшие оппозиционеры репрессировались в первую очередь.

В Закавказье Лаврентий Павлович принял активное участие в терроре 1937–1938 годов, широко применял санкционированное Ежовым и Сталиным избиение подследственных. На февральско-мартовском пленуме 1937 года он сообщил, что только за последний год в Грузию вернулись почти полторы тысячи меньшевиков, дашнаков и мусаватистов, причем «за исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остаются врагами Советской власти, являются лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу… Мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами».

А 17 июля 1937 года Лаврентий Павлович докладывал Сталину о разоблачении очередного «заговора»: «В Аджарии раскрыта контрреволюционная организация, связанная с турецкой разведкой и ставящая своей целью присоединение Аджарии к Турции. Организация вербовала себе сторонников и последователей в деревнях Аджарии, увязывая свою работу с эмигрантскими элементами, находящимися в Турции. Показаниями почти всех арестованных председатель ЦИК Аджарии Лордкипанидзе Зекерия изобличается в том, что он является руководителем этой контрреволюционной организации и связан с турецким консулом в Батуми и турецкой разведкой. Прошу санкционировать его арест. В настоящее время Лордкипанидзе находится под наблюдением для предотвращения возможного бегства за границу. В ближайшие дни представлю кандидатуру аджарца на пост председателя ЦИК Аджарии». Сталин оставил резолюцию: «Т. Берия! ЦК санкционирует арест Лордкипанидзе». Ясно, что ни с каким ЦК он не советовался, а единолично решил судьбу несчастного Зекерии, который ни с какой разведкой связан не был, а от аджарских эмигрантов мог ждать только смерти. Но она настигла Лордкипанидзе от рук «своих».

В Грузии Берия как глава местной парторганизации творил то же самое, что в 1937–1938 годах творили по всей стране другие секретари обкомов и республиканских парторганизаций, ничем особенным не отличаясь ни в лучшую, ни в худшую сторону. Тем более что контрольные цифры, сколько расстреливать, а сколько сажать, задавались из Москвы. Самодеятельность же местных чекистов и партсекретарей, равно как и прокуроров, составлявших на местах Особые тройки, была очень ограниченна и распространялась лишь на самые низшие ступени номенклатуры. Сколько именно невинных душ загубил тогда Лаврентий Павлович в Грузии, данных нет, точно так же, как нет раскладки числа расстрелянных по другим областям и республикам. Конечно, местный секретарь, получив общую директиву из центра репрессировать всех бывших акционеров, дворян, поляков, кулаков и иные неблагонадежные категории населения, мог кого-то из списка кандидатов в ГУЛАГ или на расстрел изъять, хотя и рисковал, что в будущем его обвинят в том, что покрывает врагов народа. Можно было, конечно, и добавить кого-то, если только кандидат на пулю занимал не слишком видное положение и его казнь не требовалось согласовывать с Москвой. Тех же Бедию или Сефа, например, Берия при желании вполне мог добавить в список обреченных на смерть. Но не исключено, что они попали туда и без его участия, просто как бывшие оппозиционеры. А уж Лаврентий Павлович, даже если бы узнал об этом, наверняка не проявил бы никаких стараний, чтобы спасти от «вышки» болтунов-спичрайтеров.

Сколько именно людей отправил на смерть Берия в Грузии, повторяю, пока точно не известно. Учитывая общую численность населения СССР в тот момент – около 170 млн человек, и численность населения Грузии – около 3,5 млн человек, можно предположить, из общего числа 682 тыс. человек, расстрелянных по политическим мотивам в 1937–1938 годах, на долю возглавлявшейся Берией республики придется около 9,6 тыс. человек. Но это только в том случае, если допустить, что репрессии распределялись по территории страны абсолютно равномерно. Между тем, несомненно, что по крайней мере в столицах, Москве и Ленинграде, концентрация расстрелов была значительно выше – ведь здесь отстреливали не только местную, но и общесоюзную норму. С учетом этого реальное число казненных в Грузии могло быть на 2–3 тысячи меньше, достигая 6–7 тысяч человек. Примерно такая норма осужденных на смерть – несколько тысяч человек была де-факто установлена для секретарей обкомов и большинства республик, занимавших свои посты в 1937–1938 годах. Только для Москвы и Ленинграда, а также такой крупной республики, как Украина, она достигала уже нескольких десятков тысяч казненных. При этом выполнение нормы само по себе отнюдь не давало гарантии на то, что соответствующий чиновник уцелеет.

Согласно оперативному приказу народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» от 30 июля 1937 года, для Грузии были установлены лимиты: 2000 – по 1-й категории и 3000 – по 2-й категории (заключение в лагерь). Ранее, 10 июля, по запросу Политбюро руководство Грузии отправило в Москву предложения о репрессировании 1419 человек по 1-й категории и 1562 человека по 2-й категории, но в столице эти лимиты значительно увеличили. 30 октября 1937 года Берия направил записку Сталину, жалуясь на «чрезмерную затяжку в рассмотрении подготовленных для судебного разбирательства следственных дел» и попросив создать Специальную тройку, которая могла бы рассмотреть дела троцкистов и правых шпионов – террористов общим числом 3415 человек. К тому времени прежний лимит был превышен на 236 человек. 31 января 1938 года Политбюро утвердило дополнительный лимит для Грузии в 1500 человек по 1-й категории, а 2 апреля – еще 1000 человек по 1-й категории и 500 – по 2-й. Эти лимиты включили как избыток по первоначальному лимиту, так и большую часть предложенного Берией нового лимита. Таким образом, в рамках приказа № 00447 в Грузии были расстреляны около 4500 человек и около 3500 человек были отправлены в лагеря. Кроме того, в рамках «сталинских расстрельных списков» на 44,5 тыс. человек, фигуранты которых подлежали суду Военной коллегии Верховного суда СССР, в Грузии были расстреляны 3028 человек, что дает Грузии третье место (после Москвы и области – 7312 и Украины – 4132 человека). Однако, судя по записке Берии от 30 октября 1937 года, большинство этих лиц в действительности были расстреляны по приговору «тройки» в счет лимитов 1938 года, поскольку подготовка дел для рассмотрения Военной коллегией требовала слишком много времени. Кроме того, в Грузии некоторое число людей были расстреляны в 1937–1938 годах по приговорам «двоек» в рамках операции НКВД «по национальным контингентам». Однако учитывая, что основная часть фигурантов этой операции была представлена в Грузии «персидскими подданными», которые просто высылались за границу, и что немцев, поляков, литовцев, латышей, эстонцев и финнов, наиболее пострадавших от расстрелов в ходе этой операции, в Грузии по сравнению с другими республиками было немного, число расстрелянных из числа «национальных контингентов» могло составить несколько сот человек. Всего в Грузии в 1937–1938 годах, по нашей оценке, могли быть расстреляны 5–5,5 тыс. человек, или до 0,8 % всех расстрелянных в СССР по политическим статьям в этот период. Доля же Грузии в населении СССР в конце 1938 года составляла около 2,1 % населения.