В Европе времен конца «кватроченто» – как называли в Италии XV век, с 1400-го по 1499-й – имелось две системы, претендовавшие на универсальность, – папство и империя. Империя, собственно, носила название Священной Римской империи германской нации и покрывала собой Германию и большую часть Италии. Были, конечно, и другие агрегаты мощи, но они на универсальность никогда не посягали. Скажем, король Франции удерживал владения герцогов Бургундии, Нормандии, Бретани. В Испании сложилось обьединенное государство, состоящее из унии четырех отдельных королевств: Кастилии, Арагона, Леона и Наварры. Так что и Франция, и Испания в систему светской империи не входили – но в духовных вопросах подчинялись главе универсальной единой Церкви, Папе Римскому.
Но в Англии стараниями Томаса Кромвеля был принят так называемый Акт об ограничении апелляций (Parlament Act Restraining Appeals), преамбула к которому в приблизительном переводе, опускающем формулы и образные речения, гласила следующее:
«…поскольку из разнообразных старинных и подлинных грамот и хроник проистекает, что это названное королевство, Англия, всегда было Империей и управлялось единой Главой Государства, Королем, обладавшим достоинством носителя Имперской Короны, то ему подобает оказывать почтение и повиновение в мере, следующей сразу после Господа…»
Теоретическую подготовку этого заявления обеспечил Томас Кранмер, тот самый тихий интеллектуал из Кембриджа, который предложил перенести борьбу за развод из папского суда в университеты. Он и вправду нашел несколько старинных работ, посвященных приоритету светской власти над духовной, – и с множеством натяжек их приспособили к делу. Было заявлено, что власть английских королей, будучи имперской по сути, подобна власти Константина Великого и распространялась и на Церковь и что так было издавна – но впоследствии развратившаяся церковная иерархия узурпировала права имперской власти. Так что ничего нового, собственно, не предлагается – надо только вернуть дела Церкви к их прежней первозданной чистоте.
Никакого места для Папы Римского в этой схеме не оставалось. Томас Кромвель шел тем же путем, что и Мартин Лютер, но с важнейшим различием: если Лютер полагал веру «…делом совести христианина в следовании истинному Евангелию…», то Томас Кромвель ставил веру в ведение английской Короны. Король Генрих VIII теперь требовал для себя не только полной независимости в вопросах светского правления, но и полной независимости в вопросах доктрины Церкви – и получал полные права не только в светской, но и в духовной сфере.
В такой системе не было места не только для «Папы Римского», но и «для совести христианина». То, что дело к этому и идет, было ясно еще до принятия акта. Именно поэтому в 1532 году были приняты некоторые меры, направленные на «укрепление вертикали».
Томаса Кранмера, например, сделали архиепископом Кентерберийским – и он разом, минуя все промежуточные ступени, стал примасом английской церковной иерархии.
A Томас Кромвель получил сразу несколько назначений. Например, сравнительно маловажный пост хранителя королевских драгоценностей. A заодно – и работу клерка регистрации документов, скрепленных королевской печатью. В 1533 году к этим обязанностям добавился и пост казначея (Chancellor of the Exchequer), и в результате в его руках оказались одновременно ключи и к ежедневному общению с королем, и к государственной документации, и к казне. Немало, a уж для человека уровня Томаса Кромвеля – более чем достаточно.
Но тем не менее он позаботился и о том, чтобы у него не возникало проблем в судебном ведомстве. В те времена во главе этой организации стоял важный сановник, носивший титул лорда-канцлера. Долгие годы им был кардинал Уолси, но, конечно, в самом начале своего падения он был смещен с этого поста королем, и заменили его лицом понадежнее, не священником, а мирянином, превосходным юристом, известным к тому же своим скептическим отношением к Церкви. Это был Томас Мор, тот самый, которому Эразм Роттердамский посвятил свою «Похвалу Глупости» с ехидными словами в адрес верховных понтификов. Так вот, в 1532 году Томас Мор ушел с поста лорда-канцлера в отставку. Ссылался он на слабое здоровье…
На самом деле у него проблемы были не со здоровьем, a с совестью…
Джон Фишер, епископ Рочестерский, был человеком твердым и на любые полумеры смотрел в высшей степени неодобрительно. В своем служении в качестве епископа он заботился не о пышности, а о своей пастве, говорил, что не золотые сосуды служат делу веры, а праведная жизнь, носил власяницу, спал на соломенном матрасе, а трапезы в полагающемся ему по сану пышном дворце вкушал в одиночестве. Компанию ему составлял только череп, поставленный на стол как символ быстротечности земной жизни, да еще иной раз монах, читающий ему вслух устав ордена грегорианцев. И с такой же бескомпромиссной твердостью он отверг меры короля Генриха по организации своего развода с женой – отвержение авторитета Папы Римского он счел подрывом устоев Церкви и ересью. И пошел по этому пути так далеко, что даже послал императору Карлу Пятому секретное письмо с призывом использовать силу против короля Генриха, раз уже увещевания делу не помогают.
Весной 1534 года он был схвачен и помещен в Тауэр по обвинению в государственной измене.
Буквально на следующий день сэр Томас Мор, бывший лорд-канцлер, последовал за ним. Он был вызван к Томасу Кранмеру, архиепископу Кентерберийскому, из своего дома в Челси, который считался чем-то вроде платоновской Академии Англии. По крайней мере в этом был уверен друг сэра Томаса Эразм Роттердамский. Уже несколько недель его близкие уговаривали Мора принести клятву в том, что он принимает новый закон о наследии. По этому закону брак короля Генриха VIII с Катериной Арагонской аннулировался и признавался несуществующим – что делало Марию Тюдор, дочь Генриха, незаконнорожденной.
Сэр Томас последовал приглашению «…посетить архиепископа…», но не сомневался, что домой он уже не вернется. И действительно, разговор во дворце Ламбет, резиденции архиепископа, пошел по совершенно неудачному руслу. Сэр Томас Мор с готовностью признал новые правила престолонаследия – собственно, их признал даже Джон Фишер. Но он отклонил все самые вежливые просьбы и уговоры Томаса Кранмера поклясться в том, что признает верховенство короля Англии, Генриха VIII, над Папой Римским в делах доктрины Церкви и истинной веры.
Для Кранмера клятвы в признании закона о престолонаследии было достаточно. Он умолял короля удовлетвориться этим – но король Генрих не был расположен ни к каким компромиссам. Рождение дочери вместо долгожданного сына привело его в очень дурное расположение духа, и он то и дело впадал в такую ярость, что не хотел слушать никаких уговоров…
В 1966 году в Англии был поставлен фильм о Томасе Море, назывался он «Человек на Все Времена». Фильм замечательный, он получил от американской Академии киноискусства целых шесть «Оскаров». Роль короля Генриха VIII в нем сыграл Роберт Шоу, и сыграл он ее совершенно блестяще. Король появляется в доме Мора с якобы не объявленным заранее визитом – так, друг навещает друга, мимоходом и невзначай… Но на самом деле, конечно, все подготовлено заранее – и король прибывает не один, а с блестящим антуражем, и сэр Томас, извещенный загодя, уже успел подготовить достойную встречу и угощение. И вот королевский кортеж прибывает по воде – дом Томаса Мора стоит на Темзе, как и полагалось для резиденции важного человека. Король ведет себя дружелюбно и непринужденно, говорит о чем угодно, вплоть до исполняемой его музыкантами песенки, и очень мило смущается, когда сэр Томас высказывает мнение, что музыка хороша и что сочинил ее, вероятно, сам король?
А потом между гостем и хозяином начинается серьезный разговор.
И идет этот разговор хуже некуда. Король, который предположительно собирался поговорить со своим другом наедине, на лужайке, вдруг срывается в такой крик, что его прекрасно слышно даже его свите, удалившейся по его желанию в дом поодаль. Он требует подчинения. «Зачем ему это надо?» – спрашивает один из персонажей пьесы Томаса Кромвеля. И тот, истинный ученик Макиавелли, отвечает ему, что король – совестливый человек и хочет поступать по правде и справедливости и что если его действия будут одобрены таким достойным человеком, как сэр Томас Мор, то король убедится, что он прав.
А если они не будут одобрены, то король убедится, что сэр Томас Мор – изменник.
Томас Мор – такой, каким он представлен в пьесе, – просто восхищает. Он такой славный человек. Достоинство, простота, глубокий ум – и даже негромкий мягкий юмор. И вообще – Томас Мор понимает человеческие слабости и относится к ним снисходительно. Например, спрашивает слугу, подающего ему бутылку: «Вино хорошее?» Слуга, понимая подтекст вопроса, отвечает якобы честно: «Ну откуда же мне знать?» Сэр Томас смотрит на слугу, слуга смотрит на сэра Томаса – и видно, что они понимают друг друга…
Ну конечно же, слуга вино попробовал, и, конечно же, это известно его хозяину, но они оба знают, что слугу, конечно, простят…
Но Мор забывает и о юморе, и о снисходительности, когда отказывает дочкиному обожателю в ее руке. Обожатель – лютеранин, это опасно. A сэр Томас не хочет беды ни ему, ни своей дочери. И еще сэра Томаса Мора беспокоит его душа. Он не может принести ложной клятвы – и даже угроза смерти его не пугает.
Ему предлагают жизнь и спасение от казни – лишь бы он согласился признать развод короля Генриха законным. Он не соглашается, но прячет свои принципы за стеной молчания. Прекрасный юрист, он на молчании и строит свою защиту – ибо «…молчание есть знак согласия…», следовательно, сомнение суда должно быть разрешено в пользу молчащего, и требовать от него произнесения требуемой судом клятвы излишне. Но его надежная защита разрушается показаниями лжесвидетеля, найденного обвинением. Томас Мор идет на эшафот. И убил его Томас Кромвель. Он – злодей, напоминающий Ричарда Третьего в трактовке Шекспира.
Это он нашел надежного свидетеля, Ричарда Рича, который показал в суде то, что ему было велено показать. Кромвель в пьесе, обращаясь к Ричу, говорит ему примерно следующее:
«…мы, администраторы, служим королю и делаем возможным все то, что ему желательно. Это так просто…»
Пьеса написана просто великолепно. Диалоги строятся по всем правилам поединка, так, что совершенно захватывают зрителя. Это выглядит как притча – мудрый, спокойный, гуманный человек идет на смерть, защищая свободу своей совести.
И когда уже потом обнаруживаешь сведения, согласно которым сэр Томас Мор занимался расследованием дел о лютеранской ереси, испытываешь некоторое потрясение. Расследование, как правило, заканчивалось костром.
Примем во внимание, что до того, как Томас Мор принял на себя обязанности лорда-канцлера, в Англии за сто лет было сожжено за ересь около 30 человек. А при нем, при самом его активном участии, за два года, с 1530-го и по 1532-й, сожгли шестерых[12]. Как раз за то, за что сам он стоял до конца, – за желание поступать по совести.
По-видимому, дело обстояло все-таки посложнее, чем оно представлено в пьесе.
Когда на континенте Европы возникло движение, которое позднее протестанты назовут Реформацией, а католики – «лютеровской ересью», Мартин Лютер вполне серьезно рассчитывал на поддержку таких людей, как Эразм Роттердамский и Томас Мор. Разве не они жестоко высмеивали роскошь и продажность церковных иерархов, разве не они смеялись над невежеством монахов и нелепыми суевериями верующих в чудеса?
Но из его попытки подключить к движению Реформации имена известнейших, славных по всей Европе гуманистов ничего не вышло. Томас Мор увидел в движении Лютера раскол и гибель христианского мира. Если каждому будет позволено толковать Священное Писание на свой лад, не считаясь с авторитетом папства, разве это не поведет к распаду единого учения и единого христианства? Он считал, что такую угрозу можно отразить только войной, – и потому без всяких колебаний отправлял на костер людей, которые и виновны-то были только в том, что стояли за Библию на английском.
Король в такие тонкости не вникал. Он ничего в церковной доктрине менять не хотел, но терпеть диктат Церкви даже в вопросах совести он тоже не собирался. Когда Папа Римский Павел Третий возвел сидевшего в Тауэре епископа Фишера в кардинальское звание, Генрих воскликнул, что отправит в Рим его голову – пусть они там и увенчают ее красной шляпой кардинала.
За словами последовали и дела. 4 мая 1535 года трое монахов-картезианцев, отказавшихся признать верховное главенство короля над Церковью, были казнены казнью, полагавшейся по закону государственным изменникам: их повесили, сняли с веревки еще живыми и выпотрошили. Их внутренности были сожжены перед их глазами, а сами они разрублены на части.
Руку одного из них прибили к воротам его монастыря как угрозу и напоминание о том, чем грозит неповиновение.
О проекте
О подписке