В скором времени из недр подвала появился человек среднего роста, среднего возраста и средней внешности. На нем был немятый комбинезон зеленого цвета, из-под которого выглядывал нелинялый бежевый свитер с теплым высоким воротом, на руках – новенькие рабочие рукавицы, на голове – бейсболка под цвет комбинезона. Через люк ему подали шланг, конец которого он, в свою очередь, подал Вадику, и Вадик, сунув в горловину цистерны медный наконечник, приготовился держать его так долго, как потребуется.

Потребовалось – долго. Руки затекли, но Вадик не сдавался и подмены не просил. У него вообще не было привычки сдаваться и просить подмены. Из цистерны поднимался одуряющий запах спирта.

Солнце между тем поднялось довольно высоко и припекало, не встречая сопротивления. Закрутив «барашки» на крышке горловины, Вадик спустился с бочки – совершенно пьяный. Хотелось даже не курить, а есть и спать. Когда они тронулсь в путь, Лешка вынул из бардачка «тормозок»: хлеб, сало, соленые огурчики. И скомандовал: «Закуси!» Все у него было предусмотрено, у змея!

Вадик поел и задремал в теплой зиловской кабине – да что там «задремал»! – заснул крепким сном, обмякнув на сиденье и склонив большую голову на худое Лешкино плечо.

И ему ничего не снилось.

К таможне подъехали к вечеру. Стремительные южные сумерки окутали дорогу, и шлагбаум, и дом таможни, и домик пограничников. Уличное освещение долго не включали, медлили, и жизнь возле таможни протекала при свете автомобильных фар и карманных фонариков. У шлагбаума образовалась очередь – машин пятнадцать. Некоторые проскакивали быстро – минут за десять, с иными же разбирались подолгу:

Личный паспорт, путевой лист, техпаспорт транспортного средства, накладная на груз.

Лешка сказал тихо:

– Молодой, Харитоныча позови.

Парень кивнул и растаял в темноте. Лешка выпрыгнул из кабины, помахал руками, разминаясь, покурил на вольном воздухе. Через некоторое время появился пожилой таможенник, толстый, с обвислыми усами. Лешка, держа в левой руке документы, правую молниеносно сунул в карман и извлек оттуда нечто, завернутое в целлофан. Рука его там, внизу, ткнулась в руку Харитоныча и в то же мгновение оказалась свободной от предмета, так что можно было вынуть изо рта сигарету и стряхнуть пепел.

– Добро, – сказал Харитоныч, – ехай.

Шлагбаум послушно поднялся, и бензовоз покатил дальше в ночь.

– Ну ты даешь! – восхитился Вадик, – нуты даешь, змей!

– Учись, пока старики живы! – самодовольно усмехнулся Лешка.

Хорошо было рядом с Лешкой, надежно! С Лешкой, например, был связан светлый период жизни – период видеопроката. Видеокассеты только-только появились тогда на белый свет, и появились они, конечно же, на одесском Привозе. Личных же видеомагнитофонов не было ни у кого не только в частном секторе, но и во всем городе Братство. Оснастившись, Лешка пошел в клуб, который, как и город, назывался «Братство», и взял в аренду репетиционную комнату, чтобы демонстрировать там желающим гражданам видеофильмы. Между прочим, в договоре, в графе «Цель аренды», Лешка указал: «Культурное обслуживание». Вот он и обслуживал граждан культурно, усадив их на жесткие казенные стулья, которые стаскивал изо всех буквально помещений. И был у Лешки помощник, который расставлял стулья и «обилечивал» граждан посетителей репетиционной комнаты. Он как раз из армии вернулся, и у него были корочки киномеханика. Киномехаником в этом самом клубе «Братство» он и устроился. И как славно было! Вадика абсолютно все уважали: и добропорядочные зрители кинотеатра, и шебутные зрители видеосалона. Здоровались на улице! Причем не только знакомые, но и незнакомые тоже. А город Братство не такой уж маленький был. В нем много проживало совершенно не знакомых Вадику людей. И многие из них при встрече улыбались и говорили «здрасьте».

Лешка крутил видушку и по сельским клубам. В этих случаях Вадик внизу афишки делал приписку: «Порнушка. До 16…» После цифры 16 рисовал дорожный знак «остановка запрещена»: круг с красным ободком, перечеркнутый красным же крест накрест. Народ сельский приходил на зрелище дружно. Мужики сидели, насупившись, не переговариваясь, не глядя друг на друга, – переживали молча. Молодежь порой выкрикивала остроты по поводу происходящих на экране непристойностей, как бы показывая, что ей все нипочем, и на нее даже не цыкали. Комсомольские работники и милиционеры проходили бесплатно. Партийные же секретари и председатели колхозов зрелище игнорировали. И когда менее ответственные товарищи пересказывали им увиденное, отпускали резко отрицательные реплики, но дослушивали все до конца. Кстати сказать, льготы работникам милиции сослужили свою службу. Сережа Григорян, старший сержант милиции, отозвал однажды Лешку в сторону и, раскуривая сигарету, сказал:

– Как другу, слушай, делаю намек. Тебя накрыть хотят за порнушку. Свет вырубят на подстанции и прилетят.

– Спасибо, друг! – Лешка пожал сержантскую руку, благодарно заглядывая в глаза.

– За что спасибо, слушай: – удивился Сережа Григорян. – Я ничего не говорил!

И укатил на служебном мотоцикле «ИЖ-750».

Капитан осветил его фонариком.

– Стой здесь, никуда не уходи, – строго приказал он. – Сейчас свет дадут – посмотрим, что за кино ты кажешь, Борисенко!

– Да куда ж я уйду, – широко улыбнулся Лешка и развел длинными руками: дескать, вот он я, весь перед вами, кушайте меня с маслом.

Толстый человек Блинов ушел между тем звонить по телефону, и свет в клубе и близлежащих хатах действительно скоро появился.

– Ну, включай! – распорядился капитан, не скрывая предвкушения скорой победы над тлетворной буржуазной порнографией.

– Есть включать! – по-военному отозвался Лешка и нажал на клавишу.

Надо сказать, что никакой такой особенной порнографии на экране не возникло. А возник большой приморский валун, а на валуне очаровательная девушка в летней маечке, поющая знакомую до слез песню:

 
Где-то на белом свете,
Там где всегда мороз,
Трутся спиной медведи
О земную ось…
 

Любимая миллионами кавказская пленница пела и танцевала твист на большом камне где-то возле Черного моря.

Что касается народа, населявшего маленький зал, то он в абсолютном большинстве не понял, что ему подменили кассету. Танцевала кавказская пленница достаточно эротично, так что народ принял эти кадры за очередной фрагмент наблюдаемой порнушки, которая в сценарной части была эклектична и непредсказуема. Вскоре публика вошла во вкус знаменитой комедии и, увлеченная игрой наших самых лучших артистов, мало-помалу забыла про обнаженные груди и томные вздохи. Претензий к «кинщику» у публики не возникло. Не возникло, как ни досадно, претензий и у капитана Оноприенко, он только вывел Лешку на улицу и спросил подозрительно:

– Не подменил кассету?

– Так видак же без тока не открывается!

– Вот именно, что не открывается, – задумчиво произнес капитан и уехал на «УАЗике». Лешка посмотрел вслед машине. Ее заметно кренило влево: за рулем сидел толстый человек, младший сержант Вова Блинов.

Однако Лешка в скором времени бросил видеопрокат. Он понял, что его все равно рано или поздно обложат, поймают, все отберут, да еще и подведут под статью. Слишком это дело было денежным, чтобы набирающие силу группировки оставили его в покое – одного без какой бы то ни было «крыши». А под «крышу» Лешка не хотел. Он продал свой видик и потихоньку занялся контрабандой. Благо город Братство был расположен у самой границы с Брянской областью, то есть с Россией.

Вадик тогда очень расстроился и сказал Лешке: «Весь кайф поломал, змей», имея в виду свою собственную красивую жизнь при видеосалоне. Только и осталась в памяти о тех денечках золотая цепь на длинной жилистой Лешкиной шее – одна такая во всем частном секторе. Было бы и Вадику себе приобрести тогда – не на сто, конечно, десять граммов, как у Лешки, а хотя бы дутенькую, граммов на двадцать – все была бы вещественная память, не только словесная.

Вскоре Вадик уволился из клуба и устроился на работу в таможню. Но, как уже было рассказано, ненадолго.

Тем временем автоцистерна миновала межтаможенную зону и пристроилась в очередь к следующему шлагбауму – уже российскому.

– Чего везешь? – строго спросил российский таможенник.

– Пустая, – лаконично ответил Лешка и нахмурился. Беда была в том, что это был не тот таможенник. Совершенно посторонний страж экономической границы вовсе не тот, с которым Лешка договаривался неделю назад.

Страж постучал по цистерне связкой ключей.

– Непохоже, что пустая.

Вадик свято верил в Лешку. Он верил в ум, реакцию, изворотливость и наглость своего старшего брата. Эти полезные качества еще ни разу не подводили его на извилистых дорогах перестроечных махинаций. Но тут Вадик оробел.

Вот она, цистерна, а вот он, таможенник – что тут придумаешь? Ничего. Ровным счетом ничего.

Лешка, конечно, тоже запаниковал. Но не окончательно. И когда таможенник спросил: «Ключи от верхнего люка есть?» – Лешка слегка приободрился. Он моментально уловил нежелание таможенника, чтобы ключи были: новенькая форма, молодые усики, стреляющий в ноздри парфюм, шикарная грива под фуражкой, отмытая и расчесанная, весь облик кричал о каких-то частных планах господина российского таможенника, не связанных непосредственно с немедленным исследованием подозрительной цистерны. И Лешка дерзко заявил:

– Нет у меня никаких ключей. Хочешь – открывай.

– Добро, – сказал таможенник, втискиваясь третьим в кабину. – Трогай!

– Куда? – поинтересовался Лешка.

– Давай потихоньку, покажу. Вот сюда заворачивай, – через некоторое время сказал таможенник, – туточки мы тебя и пристроим… Эй, отворяй! – Он высунулся из кабины перед старыми скрипучими воротами с ржавыми армейскими звездами на створках.

Заспанный сторож, не спеша, раскрыл ворота.

– Вот Александр Кузьмич, – сказал таможенник, выскакивая из кабины и отряхиваясь, – сторож автобазы.

Александр Кузьмич улыбнулся помятым лицом.

– Сейчас мы с тобой, Кузьмич, опломбируем крышку этой цистерны, а завтра комиссия осмотрит и составит акт.

С этими словами таможенник достал из кармана широких брюк тряпочку, в которую были завернуты пломбир, пломбы, проволочки и небольшие плоскогубчики. И не поленился забраться вместе с Кузьмичом на цистерну.

Через двадцать минут все было кончено. Криминальный автомобиль водворен на открытую стоянку. Таможенник удалился, торопливо отряхиваясь, а Александр Кузьмич затянулся подстреленной у Лешки сигаретой. Лешка, впрочем, тоже закурил и с рассеянным видом поглядывал вокруг, будто происходящее его не трогало. Вадик же мысленно готовился к худшему, прикидывая, в какой роли он в ближайшее время окажется: свидетеля или соучастника таможенного преступления. Лешка между тем присел по-южному обычаю на корточки и стал в таком положении смолить и разглядывать окурок. Сторож Александр Кузьмич тоже для компании к нему присоединился. И так они оба сидели под брюхом цистерны и внимательно курили – уже по второй, между прочим, сигарете. Надо заметить, что если внимательно курить, глядя в одну точку, то можно до чего-нибудь интересного доглядеться и до чего-нибудь полезного додуматься. Например, доглядеться до того, что под брюхом цистерны имеется настоящий эллипсообразный сливной лючок на восьми болтах, и додуматься до того, что он-то как раз и не опломбирован и, значит, может быть вскрыт без юридических последствий.

– Лопату, топор, кирку, ломик, что там у тебя еще имеется! – распорядился Лешка.

– Слушаюсь! – словно бравый ефрейтор, рявкнул сторож. Чутье бывалого солдата подсказывало ему, что пахнет серьезной выпивкой. Через минуту он приволок к месту действия весь пожарный инвентарь. Копали и долбили долго. Спрятать в еще не прогретую землю цистерну спирта было делом нешуточным.

Опустим подробности дренажных работ и предъявим утомленному таможенной рутиной читателю уникальную, строго говоря, картину. Крупным планом – недооткрученная до конца крышка сливного люка, а общим планом – неподвижная автоцистерна, которая хлещет в несколько струй спиртом, напоминая гигантскую корову, справляющую малую нужду. Особо выделим давно переполненные невеликие емкости: суповую кастрюлю, солдатский чайник и конусное пожарное ведро, – да фигуру плачущего сторожа Александра Кузьмича, который ни разу не испытывал подобного потрясения в своей некороткой жизни, учитывая даже перестройку и смену государственного флага.

За слитый спирт Лешка расплатился золотой цепью, и Вадику грустно было смотреть на его крепкую шею, не отчеркнутую благородным металлом. Тем более что от цепочки осталась размытая белая полоска.

Весна, однако, разгоралась быстро, солнце все сильнее припекало, легко проходя сквозь негустые облака, и белая полоска заштриховалась легким загаром, и шея, слава Богу, стала плавно соединяться с торсом без наводящей на дурные мысли разделительной линии.

За отсутствием бизнеса братья помогали родителям по хозяйству: вырыть, прибить, починить, провести свет, а то и покормить скотину. Кой-какая худоба водилась в доме Борисенко: жить в частном секторе и не держать хозяйства – такое и в голову не приходило, будь ты хоть почтальон, хоть врач, хоть кто угодно. Зарплаты и пенсии были малы и выдавались нерегулярно, так что именно приусадебное хозяйство являлось смыслом жизни и деятельности населения частного сектора. В особенности – в переходной период перестройки одной жизни в другую. И хоть в углу двора Борисенко стоял крепко сбитый сарай-мастерская со смотровой ямой, что говорило об индустриальном, в сущности, направлении, в другом углу, в прилепленных к дому холодных сенях топтался конь Серко и жевал свою бесконечную жвачку. У Серко были доверительные отношения с отцом семейства. Конь и человек понимали друг друга, как, казалось, могли бы понимать друг друга только два человека или две лошади. Если, например, ночью Серко охватывала жажда, он бил копытом в стенку, и отец вставал безропотно, будь то ночь-заполночь, погода-непогода, и, громыхая ведром, шлепал в сапогах на босу ногу к водонапорной колонке. Серко же в свою очередь покорно выслушивал хозяина, когда тот по пьяному делу жаловался ему на несуразности жизни. Иногда отец, расчувствовавшись, целовал коня в мягкие черные губы, и Серко не отворачивал морды, хоть и не любил запаха перегара. Домой с любого места Серко вез отца всегда самостоятельно – вожжи здесь были не нужны. Причем если отец был весел, Серко тоже шагал весело, иногда переходя на легкий бег и радостно пофыркивая. Если же отец пребывал в печали, конь чувствовал его настроение, тащил телегу бережно, ровным ходом, не шарахаясь от внезапных шумов в виде, например, пролетающего мимо разбитого на сельских ухабах мотоцикла.

По характеру Серко был трудолюбив и весел. Серый, неказистый, с мощно развитой грудью, он веселился от работы и, казалось, не знал усталости. Пахать, правда, ему не приходилось – не та все-таки на дворе стояла эпоха, но возить случалось помногу, и его это ничуть не удручало. На выпасе любил побегать, отвлекаясь от основного занятия, а будучи стреноженным, смешно прыгал, изображая что-то вроде комического галопа. Например, когда приходил за ним хозяин и тихонько подзывал, протягивая щедро посыпанный солью хлеб, Серко приближался к нему именно такими смешными скачками…

Вадик, когда размышлял изредка о себе, всегда удивлялся, до чего же они с Серко похожи: оба оптимисты, подвижные, трудолюбивые, без затей. Вообще-то Вадик давно заметил, что любой человек похож на какое-нибудь животное: он, допустим, – на коня, Лешка – на гуся (гуси тоже были в хозяйстве), Аделаида… Вадику не хотелось обижать в своих мыслях Аделаиду, но перед самим собой лукавить не приходилось. Аделаида была похожа на корову. Произнеся мысленно это сравнение, Вадик мысленно же добавлял: «…на корову в хорошем смысле слова». Нечто теплое, парное, с огромными печальными глазами…

А Манька была похожа на козу. На козу? Нет, на козочку, пока еще на козочку – радостное и нахальное существо. Тем более что любую козу в округе звали Маней: «Маня-Маня-Маня!»

Манька явилась во двор Борисенко с двумя сообщениями: во-первых, она сдала математику на пять. Во-вторых, толстый человек, младший сержант милиции Вова Блинов купил машину «Жигули ВАЗ-2106», проще говоря – «шестерку». Это последнее сообщение было развернутым. «Шестерка» – скорей старая, чем новая. К тому же – битая. У нее выбита фара, смято крыло и не открывается водительская дверь. А главное – не заводится двигатель.

– А в остальном, – заявила Манька, поблескивая глазами, – машина неплохая, руль работает. И Вова спрашивает, возьмется ли Лешка починить транспортное средство.

Вадик смотрел на Маньку, и его переполняли смешанные чувства: ему казалось, что с каждым сданным экзаменом Манька становилась взрослей и привлекательней. И как-то неловко было оттого, что Манька приходилась дочерью не кому-нибудь, а Аделаиде. Аделаида при случайных встречах приветливо улыбалась и намекала на перегоревшие пробки, но Вадик намеков как бы и не понимал, отделывался общими шутками, на его собственный взгляд, остроумными. Но было ему немного все-таки совестно перед Аделаидой, и продолжалось это до одного случая. А случай был вот какой. В быстро сгущающихся сумерках недалеко от дома Аделаиды Вадик встретил однажды не кого-нибудь, а толстого человека, младшего сержанта Блинова. Он был в штатском, двигался целеустремленно, оттопырив нижнюю губу и неся в руке измятый букет васильков. Вадик окликнул его и простодушно спросил: «Куда?»

– Так, в одно место, – уклончиво ответил толстый человек, идущий прямиком к дому Аделаиды. Тут уж Вадик кое-что смекнул и вздохнул облегченно.

Насмотревшись на Маньку, Вадик взглянул на Лешку и увидел, что Лешка приосанился, оживился и разулыбался, блестя фиксой. И Вадик подумал, что Лешка радуется подвернувшейся солидной халтуре. Вадик тоже обрадовался, потому что кто же у Лешки будет подручным? – Вадик. И кое-какая копеечка ему тоже достанется.

– Пошли, – сказала Манька, – притараним тачку. Тут недалеко.

Через некоторое время на дороге, изредка напоминавшей о том, что когда-то она была асфальтированной, появился битый автомобиль. Он медленно, но верно двигался вперед. Перед автомобилем с буксировочной лямкой, перекинутой через плечо, двигался его хозяин – толстый человек Вова Блинов. Он тащил свою собственность, подавшись вперед, наподобие бурлака со всемирно известной картины. Его необъятное туловище обтягивала шикарная майка фирмы «Адидас», с глубокими вырезами и белой пижонской каймой. Плоть в вырезах кипела потом. Трусы той же фирмы съехали под живот и не придавали фигуре изящества. Сзади машину толкали братья Борисенко. Рулила же Манька, очень довольная своим положением. Как-никак, она сидела на мягком сиденье, а трое мужиков катили ее, как какую-нибудь принцессу. Такая у нее получилась премия за пятерку по математике.

– Но, милай! – раздалось сзади, и мимо процессии прогромыхала телега, груженная мешками с семенной картошкой. Отец Борисенко сидел посреди телеги, свесив ноги в кирзовых сапогах и облокотившись на мешок, как на подлокотник кресла. Он озорно помахал рукой, а Серко радостно заржал, поднял хвост и лупанул круглыми рыхлыми яблоками, как из гранатомета.

– Во дает! – Не без досады заметил Вова Блинов.

– Не тужи! – откликнулся Лешка. – Сделаем твою тачку – будет резвее любого коня!

Сколько Вадик работал у Лешки на подхвате, столько удивлялся Лешкиному уму. Лешка, во-первых, знал досконально, где и что расположено, как и к чему крепится, какие болты-гайки, и, во-вторых, ясно понимал, что и как работает. Что от чего зависит.

– Профессор! – восхищался Вадик.

– Да, что касается «классики», я – вроде профессора, – скромно соглашался Лешка. Под «классикой» подразумевались модификации «Жигулей» – с первой по седьмую.