Ну, а что мне говорил Человек в чёрном про возвращение? Он хотел прийти за мной, тогда, когда без него будет не обойтись. У меня сложилось отчётливое впечатление, что этот момент наступал уже минимум пару раз, но Человек в чёрном не появлялся. Я твёрдо решил, что когда вернусь (если вернусь, тут же сказал я сам себе), то непременно найду Светлану и постараюсь спасти от такого будущего. Хорошо бы спасти и Катю, если она уже родится к тому времени. Да что там мелочиться, нужно попробовать спасти всех, кого только удастся. Но как?

Уже знакомый мне лейтенант полиции стоял у входа в вагон, где наш патриотический сосед оживлённо беседовал с каким-то благообразного вида мужчиной с бородкой.

– Да как же вы не понимаете, что Петербургу был просто не нужен главный храм, построенный по католическому образцу! – гневно обращался к своему собеседнику интеллигент с рыжими усами. – Люди, приходя в православный собор, оказывались в католическом костеле! Исаакиевский собор до своей перестройки был кинжалом, воткнутым в самое сердце нашего общества…

– Я вам ещё раз повторяю, что религиозные диспуты запрещены правилами следования… – возражал полицейский. Сейчас его тон был менее напорист, чем во время транзитного путешествия по Литве.

– Начальник поезда уже сказал вам, что всё в порядке, так что будьте любезны не мешать нам, – отмахивался от него патриот с рыжими усами, поворачиваясь к собеседнику с седой бородкой клинышком. – …Неужели вы не видите того, что архитектор построил под личиной традиционного русского православного храма католическую церковь, из которой так и сквозит филиокве⁴? Вы понимаете, какой был нанесён удар по нашей духовности и традиционным ценностям?..

Спорщики не обратили на нас ни малейшего внимания. Пропустив дам вперёд, я ухватился за поручень и начал подниматься по ступенькам. Уже оказавшись в вагоне, я пробормотал сам себе:

– Это вопрос экуменического толка.

Вагон приятно встретил нас тёплым, но слегка душным воздухом. В коридоре было движение. Небритый мужчина в гамашах заливал кипятком из титана лапшу быстрого приготовления, и её резкий запах разносился вокруг. На одной из боковушек абсолютно по-домашнему расчёсывалась длинноволосая молодая девушка, одетая в спортивные брючки и футболку.

Мы сели в своём купе, не говоря ни слова. За нашим окном, в метре от поезда, виднелся зелёный бок товарного вагона. Грузовой состав стоял на соседнем пути. Белые трафаретные буквы извещали, что внутри находятся шестьдесят тонн зерна. Чуть ниже располагался стилизованный под колос логотип «АГРОПРОМ». Дальше снова шли трафаретные буквы, сообщавшие, что зерно является национальным достоянием России, и попытка кражи будет строго… Из окна последнюю строку не удавалось разглядеть, и я так и не узнал, что же строгое произойдёт в таком случае.

Вернулся сосед с побелевшим от холивара лицом. Резкими, рваными движениями он залез под простыню и уткнулся в книгу.

– Как он смеет!.. – донёсся страшный шёпот из-за кожаного переплёта. – Называть меня лимитой!.. Да мой род живёт в Колпино уже сотню лет!..

Вагон с зерном за окном медленно поплыл назад. Ах, нет, это, на самом деле, поехали мы. Поезд начал свой путь так мягко, что я даже ничего не почувствовал.

За окном боковушки появилось и тут же исчезло здание станции. Проревел гудок локомотива, и поезд начал набирать ход. Мелькнул какой-то переезд, где за шлагбаумом одиноко стоял грузовик. Вагон слегка качало в стороны. За окнами почти сразу начался лес. Снаружи уже было темно. Свет, падающий из окон, пропадал на ветках деревьев.

– Что-то всё равно есть хочется, – сказал я. – Пожалуй, я заскочу в вагон-ресторан и чем-нибудь подзакушу.

– Там же дорого! – сказала Светлана.

– Я посмотрю что-нибудь самое дешёвое, а то мне совесть не позволяет питаться только вашими припасами, – сказал я, поднимаясь с полки. – Я скоро вернусь.

У меня было искушение сообщить рыжеусому поборнику нравственности, что по сведениям локомотивной бригады где-то в нашем поезде притаился содомит, но я сдержался. Скорее всего, после этого он бы в ужасе забаррикадировался вместе с ханом Батыем до утра в вагонной уборной, а у меня были свои планы на эту маленькую комнату: после слов Светланы про «хитрого дельца банкира» мне хотелось пересчитать деньги. Сделать это в банке я не успел, а демонстрировать двести тысяч в плацкарте было бы слишком авантюрной идеей.

Я ещё не бывал в этом конце вагона. На стене одним краем держалась наклейка «Ведётся видеонаблюдение». Глазок камеры под потолком был наглухо замазан какой-то чёрной пастой.

Ватерклозет был свободен. Я перешагнул через порог и, захлопнув за собой дверь, повернул никелированную защёлку. Металл был холоден и твёрд.

Практически все детали поезда сделаны добротно. Металлический крючок для одежды вполне может выдержать вес пудовой гири. Окна представляют собой надёжную конструкцию, которая устоит даже перед ударом ноги. Верхние койки подвешены на металлических цепях, способных удержать на якоре небольшой катер. Ну, а замок вагонного туалета смотрится и ощущается так массивно, что его можно смело поставить на гаражную дверь. В эпоху хлипких пластмасс, гипсокартонных стен, мебели из прессованных опилок и натяжных полиэтиленовых потолков надёжность вагонных конструкций всегда вызывала у меня определённое уважение.

Мой взгляд скользнул по зеркалу над раковиной. Я был немного небрит, похож на панду из-за недосыпа, светловолос и заброшен в будущее. Последнее являлось не вполне очевидным.

Рядом с раковиной лежала стопка резаной газетной бумаги. На верхнем листке можно было разобрать следующие строки:

«…опровергло недобросовестные сведения западных СМИ о том, что под прикрытием ураганной погоды свыше тридцати российских танков ТН-40 якобы совершили рейд на территорию Эстонии. По словам пресс-секретаря Министерства Обороны, „в таком случае вся Прибалтика была бы наша…“»

С двери ватерклозета на меня строго смотрел президент. Большой ламинированный портрет лидера страны был украшен надписью:

ПРЕЗИДЕНТ ЛЮБИТ ТЕБЯ

Скептически пожав плечами, я открыл сумку и наконец-то приступил к пересчёту денег. Банкир любезно снабдил меня купюрами разных достоинств. За сорок лет казначейские билеты несколько изменились, обретя странную яркость красок. Пятисотрублёвую банкноту украшал крупный портрет Петра Великого в кричащих кислотно-фиолетовых цветах. Прохладно-зелёный цвет тысячерублёвой стал ядовито-броским. Ярослав Мудрый казался заточённым в малахитовой шкатулке. Новую купюру номиналом в две тысячи я рассмотрел повнимательнее. На ней в малиново-бордовых тонах был изображён Минск. Вишнёвая, словно раскалённая в печи статуя Франциска Скорины распахнула руки, приветствуя меня. Я покрутил в руках пачку доселе незнакомых банкнот и пролистал их. Двадцать Минсков слились в один. После сегодняшнего дня новыми деньгами меня уже было не удивить, и я продолжил подсчёт. Пятитысячная купюра почти не изменилась, разве что приобрела морковный цвет. Добавив несколько абрикосовых сторублёвок сдачи с чая и овсяного печенья, я подвёл баланс. Сто девяносто тысяч восемьсот сорок рублей. Банкир не обманул меня. С металлических червонцев в обе стороны зорко смотрел двуглавый медведь, оберегая монеты.

Я ещё никогда не держал в руках столько денег. Моим рекордом были двадцать тысяч, которые мне одномоментно выплатили за полтора месяца работы. Большая в десять раз сумма казалась чем-то невероятным. Я почувствовал себя олигархом. Это ощущение не могло ослабить даже осознание того, что такое невообразимое богатство директор провинциального мясокомбината зарабатывает всего за месяц. Я держал в руках состояние, смутно ощущая лишь слабую тень тех колоссальных возможностей, что давали мне эти ярко раскрашенные банкноты, похожие на фантики.

Я положил несколько разменных купюр в пустующий после ночных прогулок кошелёк и убрал остальные деньги в сумку к загранпаспорту. Прикоснувшись к нему, я внезапно вспомнил, что обе мои соседки упоминали про московские визы. Надо было посмотреть, есть ли что-то подобное у меня в паспорте. Я бегло пролистал документ.

Сейчас я был гораздо внимательнее, чем тогда, утром, на берегу Преголи, и сразу же заметил небольшую графу «Личный номер», набранную мелким шрифтом в самом верху, между строками «Тип» и «Фамилия». В ней стоял прочерк; возможно, поэтому она и не бросалась в глаза. Будь там вписано жирными цифрами что-то наподобие «39-30-585-125», я бы сразу обратил на это внимание. Итак, я был человеком без номера.

На одной из страниц был вклеен визовый бланк совершенно неизвестного мне образца. Единственными знакомыми мне элементами являлись отечественный триколор и уже ставший привычным двуглавый медведь. Я пробежал глазами по тексту.

РАЗРЕШЕНИЕ НА ВЫЕЗД

С ТЕРРИТОРИИ ПОГРАНИЧНОГО СОЮЗА

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

И

МИНСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ РЕСПУБЛИКИ

Бланк был заверен чьей-то похожей на спираль подписью и большим круглым штампом красного цвета, на котором, что меня удивило, был изображён двуглавый орёл. На этом оттиске не было ни единой буквы.

Ручку двери кто-то дёрнул. Я с сожалением прекратил разглядывание бумаг и, спешно убрав паспорт в сумку, покинул места общего пользования.

Что же, московской визы у меня не было, но обнаруженный вместо неё бланк вселял оптимизм. Невзирая на определённую строгость законов России будущего, у меня имелся документ, позволяющий выехать из страны. Я сознательно не задавался вопросом, удастся ли мне воспользоваться этим разрешением – как я мог заметить, законы будущего обладали определённой гибкостью в своём правоприменении.

Наступило время отправляться в вагон-ресторан. С каждой минутой всё отчётливее хотелось есть. Несмотря на мой богатый опыт железнодорожных путешествий, я обычно воздерживался от посещений вагона-ресторана. В этот раз у меня с собой не было еды, но зато в изобилии имелись деньги.

Тамбур встретил меня холодом, грохотом и лязгом. У вагонной двери в обнимку стояла парочка. Кажется, моё появление заставило их прервать поцелуй. Увы, плацкарт неудобен ни для пересчитывания денег, ни для любви. Миновав ещё один вагон, где с полок торчали чьи-то ноги, завёрнутые в простыню, словно в портянку, я добрался до цели.

Вагон-ресторан был почти пуст. За одним из столиков сидели двое мужчин затрапезного вида – один в полосатой тельняшке, второй в футболке с надписью «30 лет Госгвардии». Мужчины пили пиво неприятно-жёлтоватого оттенка.

– До чего страну довели, слов нет, – откровенным тоном жаловался человек в футболке. – Вышел на пенсию по выслуге лет, думал, заживу нормально. В том году говорят: денег нет, убираем надбавку за разгон уральских митингов. В этом году убрали надбавку за безупречность службы. Прихожу на вокзал, бесплатные билеты тоже отменили! А в следующем году, говорят, начнут брать коммуналку!

Я прошёл мимо отдыхающих. На спине жалующегося пенсионера-гвардейца был изображён свирепого вида двуглавый медведь, сжимающий в лапах резиновые дубинки. Под рисунком шёл лозунг:

НЕДОВОЛЬНЫХ НЕ БУДЕТ

– Ты представляешь? – доносился до меня голос гвардейца. – Я в молодости измесил весь Урал, пройдя его со щитом и дубинкой. Мне в Челябинске булыжником ногу сломали. За разгон Миасса дали орден. А теперь у меня полпенсии будет за квартиру уходить? Это вообще куда годится? До чего страну довели проклятые либералы!

Я взял с буфетной стойки меню в обложке терракотового цвета. Неразборчиво бубнил чёрно-белый телевизор, подвешенный под потолком. Экран был скрыт помехами: вместо изображения шёл «снег». Я давно не видел подобного.