Цитаты из книг автора «Борис Носик»

потом, всего через семь лет, вдруг опрокинулся «рыжий мясник». Оказался не вечным. Может, его подручные помогли ему совершить этот переход в лучший мир.

двадцати годам страха Анны Ахматовой еще десять лет страха: итого тридцать – верните ей эти годы! Снова пошли ночи, полные бессонного ужаса… «Помоги, Господь, эту ночь прожить», – писал ее друг Осип Мандельштам. К страху за жизнь прибавлялся страх за сына, которого гноили в лагерях…

Завидные эти мероприятия добавили к пер

Эльза Триоле, неплохо через близкую к советским органам сестричку Л. Брик осведомленная о советских делах, писала, что «нежный садовник Фадеев» вырывает «сорную траву» – Ахматову, Зощенко, «театральных критиков», «космополитов» – из плодоносящих грядок казенной литературы. Газета «Леттр франсез», позавидовав ахматовской судьбе, претендовала на помощь товарища Жданова и его твердую «спасительную руку»:

Одинокая Анна Ахматова слышала все это ежедневно – по радио и на улице. «Гость из будущего» прислал к ней для моральной поддержки в ее нашпигованный микрофонами дом своих наивных студентов. Она смотрела в пустоту и разумно молчала в их присутствии. В странах «будущего» ее история наделала немало шума. В души самых подозрительных из левых интеллектуалов (простите за тавтологию, ибо слова эти в ту счастливую пору были синонимами) закралось подозрение, что в странах победившего социализма нет абсолютной свободы творчеств

Ах это, – сказал я, – конечно, читал. Какой все-таки хулиган Зощенко! – Но Ахматова… – сказал он с надрывом. – Да, – сказал я радостно, гордясь своей осведомленностью. – Она мечется между иконами и будуаром…

мудрость ждановской абракадабры, голосует за исключение своей подруги… Он «должен» спасти свою ненаписанную книгу о Толстом, спасти свое место завкафедрой, спасти семью… Он ничего не спас, и в том же году потерял место, и не написал книгу, и умерла жена, и сам он был включен в новую группу для битья вместе с другими литературными евреями; в отличие от простоватого Гитлера, Сталин не называл их так грубо – они назывались у него то «безродными космополитами», то еще элегантней – «группой театральных критиков». «Об А. А. сведения печальные, – пишет он в конце августа, – плохо с сердцем, совсем одна. Я не могу пойти после того, как принимал участие в голосовании». Да он и так не пошел бы… Но кто бросит камень в старого профессора? Ему было страшно. А уж как страшно было ей…

дерзновенно извинившись на трибуне, что ему все-таки не все легко «принять» насчет нехудожественности Ахматовой, однако воспев, как по

буржуазно-дворянская поэтесса, декадентствующая, пессимистичная: «Одним словом – смертный приговор».А ведь незадолго до этого автор дневника встретил Анну Андреевну в гостях и, вернувшись домой, записал:«Ахматова была простой, веселой, чудной. Читала стихи, пила. Ржавеет золото и истлевает сталь,Крошится мрамор: к смерти все готово.Всего прочнее на земле печальИ долговечней – царственное слово. Это конец одного ее нового стихотворения… Ее сборник подписан к печати… Необыкновенная женщина – как Россия. И ни один человек, конечно, ничего не стоит перед ней – прежде всего как человек».

Погром начался на самом верху. Труженик Сталин «побеседовал» с редакторами ленинградских журналов. Потом Жданов полтора часа оглашал погромную резолюцию. И вот 14 августа 1946-го года… В газетах – постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», ленинградское общегородское собрание писателей в Смольном – погром, погром, запах крови и мочи… Об Ахматовой говорили, как пишет в своем дневнике (очень лояльном – на случай обыска, как все тогдашние дневники) старый поклонник Ахматовой и автор первой восторженной книги о ее творчестве Б. М. Эйхенбаум, ч