Глава 2

– Ну наконец-то, – сказал Волков и протянул руку капитану Пруффу.

Тот пожал руку и сразу спросил:

– Раненые, которые мне встречались по дороге и которых я опросил, говорили, что мужики нас ждали. Ждали и крепко побили?

– Да, устроили нам засаду, Бертье погиб, Гренер тоже, погиб ротмистр Хилли.

– Это молодой такой? Из стрелков?

– Да. Роха и Брюнхвальд ранены, второй роты нет, она была в голове колонны. Арбалетчики сбежали. В общем, мы угодили в засаду.

– Засаду? Но ведь вы выставляли разъезды!

– То и удивительно, никто из кавалеристов ничего не видел, пока на нас не обрушились батальоны хамов. Впрочем, это уже прошлое, пойдёмте, я покажу вам, что вам надобно сделать.

Волков обернулся и увидал всё ещё растерянного Рене, что был тут же.

– Капитан, прошу вас продолжить работы, займите уже своих людей, дайте им лопаты, чтобы мысли дурные к ним в головы не лезли, – едко произнёс полковник.

Рене пытался ему что-то ответить, но Волков его сейчас даже слушать не хотел, он жестом велел удалиться. Капитан поклонился и ушёл. После кавалер заговорил с ротмистром Вилли:

– Ротмистр, отберите среди своих стрелков десять самых надёжных человек с самым надёжным сержантом…

– Сейчас всё сделаю, а зачем они вам?

– Для моей охраны, – отвечал полковник, – сзади у меня глаз нет, а одного Максимилиана может быть мало. Думаю, что солдатики теперь на меня будут злы.

– Я могу быть при вас, полковник, – сразу вызвался Вилли.

– Вы должны быть при своей роте, у меня и так не хватает офицеров. Пришлите мне десять людей и сержанта.

После они с Пруффом пошли по лагерю.

Как ни устали, как ни злы, как ни голодны восемь сотен людей, но сила это немалая и сделать они могут многое, если есть воля, что сможет их объединить и сподвигнуть на усилия.

Стена из кривоватых брёвен уже перегородила дорогу с востока, оставив проезд для телег. Перед стеной полсотни людей уже копали ров. А сам частокол уже повернул на запад и шёл над лесом, которым густо порос спуск к реке.

Волков вывел Пруффа на дорогу. Как раз луна вышла, река блестела серебром в её свете.

– Вот, – сказал полковник, – это брод, я хочу, чтобы ваши пушки не дали завтра ни одному мужику перейти его.

– Завтра? – спросил капитан. – Думаете, что они пойдут уже завтра?

– Думаю, что они начнут утром, они слышат, что мы укрепляемся. Я бы на их месте тянуть не стал.

Они пошли обратно в лагерь. Волков привёл артиллериста в северо-восточный угол лагеря.

– Насыпьте здесь земли столько, чтобы вы могли стрелять поверх частокола по переправе.

– Насыпать придётся немало, – говорил Пруфф.

– Да, немало, – согласился кавалер.

– Надеюсь, вы дадите мне хоть тридцать сапёров.

– Нет, все сапёры ставят частокол или окапывают его.

– Но мои люди выбиваются из сил, они весь день и полночи тащили пушки, – в голосе Пруффа опять слышалось привычное недовольство.

– Капитан, сапёров лишних у меня нет, из трёх сотен их осталось чуть больше сотни, и те уже с заката рубят лес и копают канавы. Придётся вам справляться самим.

– Я не успею до рассвета! – уже раздражённо говорил капитан.

– Объясните своим людям, что если они не успеют до рассвета, то к полудню им уже некуда будет торопиться, их всех перережут мужики.

Слушать, что там скажет ворчливый капитан, кавалер не стал, он повернулся и пошёл прочь.

Не прошёл он и десяти шагов, как услыхал знакомый и очень взволнованный голос, сначала даже не мог вспомнить, кто его кличет.

– Господин! Господин!

– Это брат Ипполит, – сразу признал монаха Максимилиан. Он светит ему фонарём. – Ипполит, мы здесь!

Монах подбегает к Волкову, на нём длинный кожаный фартук, руки грязные, засохшая кровь чёрными точками покрывает и лицо его, и горло, кажется, он недавно плакал.

– В чём дело? – довольно холодно спрашивает кавалер, его раздражал даже тон, которым монах его звал.

– Господин, – монах чуть обескуражен его тоном, – они у меня умирают.

– Кто?

– Раненые, некоторых мы даже не успеваем осмотреть. Умирают, даже когда мы их лечим, когда зашиваем раны.

– Что, все умирают? – у Волкова защемило сердце.

– Нет-нет, слава Создателю, не все, но многие, уже шесть человек померло, я…

– Что? – сквозь зубы, но негромко сказал кавалер, не дай Бог солдаты услышат то, что им слышать нельзя. – Всего шесть? И ты прибежал ко мне пожаловаться, или чтобы я тебе слёзы утёр? Ты в своём уме, дурень учёный? Ты когда сюда ехал, о чём думал, думал тут желтуху да золотуху лечить?

– Но они умирают, их ещё целые телеги, я не смогу всех спасти, и помощники мои не смогут, я не думал, что так будет, понимаете, раньше в других ваших битвах так много раненых не было.

– Иди, дурак учёный, и спасай людей… Спасай людей, спасай тех, кого можешь точно спасти, а уж потом других, иди и делай то, на что Бог тебя сподобил.

– Я просто…

– Прочь! – заорал Волков. – Прочь отсюда, вернись на своё место, и зашивай в людях дыры, связывай кости, как тебе дано, а тех, кого подлечил, укладывай в телеги и отправляй в Бад-Тельц, пусть один из твоих лекарей с ними поедет, дай ему денег, чтобы размещал раненых у селян. Иди!

Монах только смог кивнуть и убежал в темноту. А Волков опять почувствовал, как кольнуло в груди. И боль ниткой протянулась в левую руку до самого безымянного пальца. Он сжал левый кулак.

«Левая рука слабая. Вот и болит. Надо прилечь, что ли. Поспать хоть час-два».

Но его окликнули.

– Господин полковник, – обратился к нему немолодой сержант, Волков помнил его ещё с Фёренбурга, там он был простым стрелком, которому ещё и оружия не хватало.

– Тебя Вилли прислал?

– Да, сержант Хольц, ротмистр говорит, вас надо охранять.

– До утра точно придётся, – отвечает кавалер, а сам морщится от неприятных ощущений в груди. Хочется приложить к беспокоящему месту руку, разгладить его, да попробуй ещё. Там кираса, кольчуга и стёганка, не дотянешься.

– Не беспокойтесь, господин. Мы вас убить не позволим, – заверил сержант.

– Отлично.

Он огляделся, ища себе место для лежанки. И тут Волков увидал в одной из телег молодого своего оруженосца Курта Фейлинга. Он сидел в пустой телеге в обнимку с флагом, который так и никому не отдал, и что-то грыз.

– Сдаётся мне, что вы так и не выполнили мой приказ? – сказал он молодому человеку без всякой злости. – Вы так и были с ротой Брюнхвальда до конца?

Фейлинг перестал жевать. Смотрел на полковника с трепетом.

– Думается, что знаменосцем вам быть рановато, это звание ещё нужно заслужить, – произнёс Волков залезая в телегу и садясь рядом с мальчишкой, – будете и впредь моим оруженосцем. Надеюсь, Максимилиан научит вас ухаживать за доспехом и за моими конями.

– Ухаживать за конями я умею, кавалер, – с радостью отвечал Курт Фейлинг.

– А шлем с меня снять сможете?

– Конечно.

– Ну так снимайте.

Молодой человек сразу привстал, стал отстёгивать ремни, что крепили шлем к горжету. Это у него получилось почти сразу.

Волков повалился на что-то мягкое, положил секиру под правую руку:

– Максимилиан, сержант Хольц.

Те сразу подошли.

– Мне нужно поспать хоть немного, думаю, на рассвете мужики начнут дело, хочу быть бодрым к тому времени.

– Я разбужу вас, – заверил его Максимилиан.

– Я пригляжу за вами, – обещал сержант стрелков.

«Хорошо, что пришёл Пруфф, а то без Брюнхвальда совсем плохо».

Больше он ни о чём не успел подумать.

Сначала он не мог понять, что происходит. Вокруг всё серое. Максимилиан склоняется над ним:

– Кавалер, кавалер, просыпайтесь, барабаны…

Он садится, откидывает одеяло, его кто-то накрыл, пока он спал, кажется, это денщик Гюнтер. Рядом у него в ногах спит новый его оруженосец Курт Фейлинг, а вокруг всё залито или даже завалено тяжёлыми клубами серого тумана. Такого плотного, словно это вата.

– Барабаны? – он не слышит барабанов, только звуки топоров, пил, заступов.

– Приехал кавалерист из разъезда с восточной дороги, говорит, что у второго брода барабаны бьют.

Волков сразу просыпается, вылазит из телеги, берёт топор, шлем, некоторое время стоит, привыкает к боли в растревоженной ноге, затем идёт к восточному выходу из лагеря. Максимилиан и стрелки охраны спешат за ним.

Всадник ждёт его сразу за частоколом.

– Ну? – спрашивает он.

– Барабаны, господин, – сразу говорит тот, – за рекой у дальнего брода. Бьют «походный шаг».

– Езжай туда, как только начнут переправляться, сразу отходите в лагерь.

– Да, господин, – отвечает всадник и уезжает.

Надо послать кого-нибудь на рекогносцировку, но кого? Рене? Да нет, какой из него разведчик. Хайнквист? Новый человек, Брюнхвальд говорил, что он проявил себя в деле. Один бой – этого мало. Он его не знает совсем. Вилли? Нет, конечно, мальчишка совсем без опыта. Гренер? Да будь у кавалера ещё хоть один кавалерийский офицер, так он сразу снял бы Гренера-младшего с должности. А ему надо всё знать наверняка, но посылать-то некого. Был бы Бертье… Да, но Бертье нет. Волков знает, что ему придётся идти в разведку самому. Как не стало Бертье, Брюнхвальда и Рохи, ему приходится всё делать самому. Потеря опытных командиров – самое худшее, что могло случиться. Сам он их всех заменить просто физически не сможет, даже если и силы в нём будут. Он не выспался, он мрачен, но надевает подшлемник и сверху небрежно нахлобучивает шлем.

По мокрому песку, по росе он спускается к реке. Здесь вообще ничего не видно, туман такой густой, словно молоко. Через него мало того, что ничего не видно, через него ещё ничего не слышно…

Он подходит к самой воде, присаживается, начинает умываться и…

Замирает:

– Слышите? Максимилиан, сержант, слышите?

– Я нет, – отвечает Максимилиан.

– Похоже, лошадь ржала, – говорит сержант.

Да, именно, через плотную пелену тумана с той стороны реки именно эти донеслись звуки.

– Максимилиан, бегом в лагерь, передайте Рене, Хайнквисту и Вилли работы бросить, строиться в лагере.

– Да, да, полковник, – говорит знаменосец и убегает наверх к дороге.

Волков продолжает умываться, но сам больше прислушивается, чем моется, наконец встаёт:

– Сержант.

– Да, господин.

– Останетесь со своими людьми здесь, как начнут переправу или даже просто подойдут к воде, так дадите один залп, чтобы мы знали, что они начали. А потом бегом в лагерь.

– Да, господин.

Волков, хромая в сыром песке, насколько мог быстро пошёл вслед за Максимилианом, ему нужно было ещё осмотреть укрепления, что построили за ночь. Осмотреть, чтобы точно знать, к чему готовиться.

И то, что он увидел, его не сильно порадовало, вернее, не радовало совсем. Восточная стена, что перекрывала дорогу рядом с поворотом к броду, была хороша, поставлена ещё когда он не лёг спать, стояла крепко и окопали её хорошо. Канава под ней была человеку по грудь, спуск лёгок, подъём крут. Попробуй из такой ещё вылези. Рогатки у восточного входа вкопаны надёжно, заточены на восток, телега одна пройдёт, а вот строй солдат нет. Такой проход несложно будет оборонять, особенно если у тебя достаточно стрелков. Тут всё было хорошо. А ещё солнце уже почти вылезло из-за верхушек деревьев. Подул ветерок, туман клочьями разлетался и таял в воздухе, как в волшебстве каком-то. Но рыцарю было не до красот природы.

И первые пятьдесят шагов северной стены тоже были неплохи, а дальше… Брёвна вкапывались неглубоко, держатся не крепко, да и эти окопаны плохо… Сапёры и солдаты второй роты, что ещё работают тут, видят его недовольство их работой, смотрят на него зло, что-то бурчат себе под нос. А к нему бежит устало новый командир второй роты Хайнквист.

– Господин полковник…

– Что это? – сразу выговаривает ему Волков, показывая на кривые и косо вкопанные брёвна. – Кто учил вас, ротмистр, так укреплять лагерь?

– Мои люди еле волочат ноги от усталости, господин полковник, они сутки не ели.

– Вы офицер, Хайнквист, и должны понимать, да ещё и людям своим объяснять, что если не будет укрепления, так им вообще больше поесть не придётся…

– Я пытался…

– Плохо пытались… Плохо, – рычит Волков и, уже успокаиваясь, добавляет, – снимайте своих людей, быстро кормите и стройте.

– Что-то случилось?

– Разъезды доложили, что на том берегу, у дальнего брода, слышны барабаны, играют «походный шаг», а у нашего брода я сам слышал ржание лошадей.

– Пойдут на штурм, думаете?

– Нет, придут поздравить нас с днём святого Енуария, – издевается полковник. – Кормите людей быстро и стройте.

– Вторая рота, бросай работу, сержанты, всех людей ведите в лагерь! – кричит Хайнквист.

– Господин, а жрать дадут? – тут же орут солдаты, что были рядом.

– Дадут. Сержанты, инструменты не бросать, всё нести в лагерь.

– А нам что? – кричат сапёры, тоже останавливая работу, ожидая ответа от офицеров.

– Тоже в лагерь идите, идите есть, – отвечает им полковник.

Все, и солдаты, и сапёры, радостно, чуть не бегом поторопились к проходу. Люди хоть и устали смертельно, но голод пересиливает усталость.

Волков идёт дальше. Стена дрянь, ров неглубок, хорошо, что сразу за рвом начинается крутой и заросший лесом спуск к реке, тут очень непросто будет врагу атаковать, волноваться за северную стену смысла не было, тем не менее, он не преминет высказать всё Хайнквисту. Брюнхвальд такого бы не допустил.

Западная стена, которую ставил Шуберт, была не лучше северной, да ещё и у прохода не вкопали рогаток, просто сложили рядом…

Он уже собирался повернуть за угол к южной стене, как услышал выстрелы. Мушкеты, стреляющие новым порохом. Он уже знал этот звук. Пикет из его охраны оповещал, что у брода появились хамы.

Дальше разглядывать брёвна и канавы времени не было, он поспешил в лагерь. Почти сразу увидел Максимилиана:

– Господин полковник, вернулись наши разъезды и пикет с восточной дороги, мужики переправляются.

– Сколько? – только и спрашивает он.

– Насчитали пять сотен, но конца колонны не видели.

– Пять сотен минимум, – прикидывает Волков, – а может, и тысяча будет, на этот раз переправятся со стрелками, на этот раз времени у них много. – Где Рене?

– Строит людей, но без вас не решается просить ни трубачей, ни барабанщиков, чтобы сыграли ему построение.

О, как этот слюнтяй раздражает Волкова. Он аж зубами скрипит. Не будь он мужем сестры, отстранил бы этого болвана сразу после атаки мужиков. А поставил бы… Да хоть того же Хайнквиста, хуже бы не было.

– Максимилиан, бегите к трубачам, пусть играют «тревогу» и «построение».

Знаменосец коротко кивнул и скрылся.

В лагере суета, крики, неразбериха. Резко кричит молодой офицер, фамилии которого Волков вспомнить не может.

– Первая рота, строиться!

Сержанты повторяют приказ, орут так, что у них вены на горле выступают.

– Рене? Где капитан Рене? – спрашивает он у первого попавшегося сержанта, хватая того за рукав кольчуги.

– Там, господин, ближе к воротам был, – и тут же отворачивается от полковника. Сержанту не до него. У него своё дело. – Эй вы, бараны во втором ряду, куда первым на пятки наступаете? Опытные люди, а сбиваетесь в стадо, как новобранцы. Ровняйтесь, на полтора шага от них. Не напирайте.

«Даже этот сержант и то знает, что делать. Достался мне родственник».

А тут, звонко, как положено, громко, как положено, тревожно, как и положено, зазвенели трубы, играя сигнал «тревога, к оружию».

Солдаты, те, что ещё ели, спешно закидывали в рот еду грязными руками, бросали миски и кружки, брали оружие. Волков, расталкивая мельтешащих под ногами возничих, кашеваров и сапёров, стал искать офицеров.

– Вторая рота, стройся в проходе, под мою руку, – орёт старший сержант второй роты, вытягивая руку вдоль прохода. – В колонну по четыре.

Слава Богу, хоть ротмистр Хайнквист знает, что делать, он уже рядом со своим сержантом, уже надел шлем, уже готов. Критически оглядывает солдат.

Вилли тоже собирает стрелков, Волков смотрит на мальчишку, слышит его, его высокий голос начинает волноваться.

«Ах, как всё это нехорошо, рано, рано мальчишке командовать ротой, не дорос ещё, был бы Роха…»

Но старого товарища нет рядом, и от этого на душе у полковника совсем неспокойно.