Корж непонимающим взглядом смотрел на родичей, не зная, что предпринять, что сказать.

Первой пришла в себя Рада. Она подхватила Малушу и Праскеву и озорно предложила:

– Пойдем, девоньки, смотреть новое жилище. Ишь, терем-то какой!

Родичи Коржа стояли, смотря вслед удаляющемуся тиуну и осмысливая происшедшее. Наконец Кожема промолвил:

– Богатая дарница^[83]!

– Да, – поддержал его кто-то в толпе. – А что делать думаешь, Корж, с землями – прежней своей и Остера? Что со старыми избами делать мыслишь?

– Погодьте, други, дайте охолонуть, – отмахнулся старейшина. – Ну, учудил князь! Как быть, ума не приложу. Слишком неожиданно все случилось. Дайте в себя прийти…

Перемены, произошедшие в роду Коржа, изменили привычный уклад жизни в селище. Обельных холопов, подаренных князем Святославом, старейшина поселил в старой своей избе и в избе погибшего Остера. Им же были отданы и клинья земли, которые обрабатывали бывшие хозяева. Вскоре нашлись и жены для них – вдовы погибших в походах воев. Но четверть собранного урожая эти новоселы были обязаны отдавать в родовой амбар, зерно из которого выдавалось по распоряжению Коржа наиболее нуждающимся селянам.

Такое решение брата Кожема воспринял с обидой: он считал, что отданные холопам избы и земли должны быть разделены между братьями поровну.

Свое недовольство он не высказал Коржу, но от жены Рады его ворчание дошло до старейшины рода, и тот, чтобы избежать распрей, на деньги, подаренные князем, купил Кожеме корчайницу^[84].

Кожема и без того не очень охотно брался за рукояти рало^[85], поэтому с превеликим удовольствием принялся за новое дело и вскоре стал едва ли не самым известным в округе умельцем, изловчившимся даже наносить чернь^[86] на крыжах мечей.

Стан, один из обельных холопов, оказался весьма искусным скудельником^[87], особо хорошо у него получались большие и маленькие плосквы и горнцы^[88], а также глиняные свистульки для ребятишек.

Род богател, и Корж мог быть доволен установившимися в селище порядком и достатком.

В последнее время в селище заходили и скоморохи, веселя народ потешками. Особенно они нравились маленькому Владимиру, задорно смеявшемуся над глупыми боярами и князьями, высмеиваемыми скоморохами.

Князь Святослав время от времени присылал какого-нибудь гридня, чтобы проведать, как поживают Малуша с сыном. Гридень обычно привозил то небольшой деревянный меч со щитом для Владимира, то красивое портно из адамашки^[89] или альтабаса^[90] и непременный дар для Коржа.

Каждый раз гридень сажал маленького Владимира на коня впереди себя, и они мчались по полям и лугам так, что ветер выбивал слезы из глаз. Мальчишка хохотал от удовольствия и кричал:

– Еще! Быстрей!..

А потом, ссаженный на землю возле переживавшей за него матерью, восхищенно смотрел на коня и гридня и спрашивал:

– А когда я поеду один?

– Попроси деда научить тебя управлять конем, – отвечал гридень. – Он был одним из лучших комонников у князя.

В то время, когда их навестил Вогул, Малуша узнала от него, что половецкая княжна родила Святославу сына Ярополка, а вторая жена, младшая дочь боярина Крыжа, родила еще одного сына – Олега. Вогул, как мог, успокаивал погрустневшую девушку:

– Что тут поделаешь? Он – властитель, ему многое позволено, не то что нам, его подданным. Важно, что он не забывает тебя и Владимира.

Перед отъездом он отвел Коржа в сторону и под большим секретом сообщил:

– В княжьем тереме поговаривают, что Святослав в беседе со своей матерью, княгиней Ольгой, толковали о том, что пора бы взять к себе Владимира, чтобы воспитывать в нем будущего князя…

– Как это – забрать дитя от родной матери? – воскликнул Корж. – Он же робичич…

– А кто нас спросит? – вздохнул Вогул.

– Что же делать-то? – почти простонал старый комонник.

– Остается смириться. Хорошо, что его забирают в княжий терем, будут готовить княжича, а не обельного холопа. Держись, вой. Такая уж у нас судьба – быть подневольными…

С этими словами Вогул сел на коня и уехал.

– Что же я скажу Малуше? – обхватив седую голову, стонал старейшина рода. – Забрать единственного внука, кровиночку…

Вогул уехал, а Корж еще долго сидел на обрубке бревна, боясь, что по его виду дочь может догадаться о неминучей беде.

Вышедшая из избы Праскева спросила:

– Что-то стряслось?

– Позови-ка сюда Владимира, – вместо ответа попросил он.

Когда мальчик подошел, дед оседлал своего старого коня, на котором он ходил в походы на вятичей, половцев, хазар и печенегов. После этого старик посадил внука в седло, взял в руки повод и, придерживая мальчонку за платно, сказал:

– Ну, привыкай управлять конем. Бери повод…

– Не расшибется? – забеспокоилась Праскева. – Вдруг конь понесет.

– Куда уж ему, – только и ответил Корж.

А потом, вернувшись с прогулки, он отправил мальца к матери, а сам, присев рядом с Праскевой на бревно, признался:

– Беда у нас, Праскева. Князь хочет забрать сына себе. Надо как-то подготовить Малушу.

– Батюшки-светы! – всплеснула руками женщина. – Что же теперь будет? Горе-то какое…

– Что будет, то будет, – вздохнул он. – Тут мы ничем не можем помочь. Ладно, пошли в избу. Пока помалкивай.

В доме Малуша возилась возле печи, маленький Владимир скакал на деревянном коне, выструганном дедом…

То ли от горя, то ли от времени, то ли от повседневных забот засеребрилась голова Малуши. Это была уже не та бойкая и смышленая унотка, которая давным-давно вскружила голову князю Святославу.

Кожема и Стан, изредка наезжавшие в Киев торговать своими поделками, рассказывали, что Владимир живет вместе с братьями в княжьем тереме, что и Святослав, и сама Ольга относятся к нему, как к равному с другими княжичами, но княгиня все-таки больше благоволит к сыну Малуши.

Одно только плохо: сын половецкой княжны Ярополк растет кичливым и вздорным и особенно задирается к Владимиру, называя его робичичем.

Другой же княжич Олег, боярский сын, растет тихим и добрым, и ему достается от Ярополка не менее, чем Владимиру.

Рассказывали, что Святослав без конца находится в походах – то идет на болгар, то на наглых печенегов, без конца наскакивающих на южные рубежи государства. И каждый раз его поход оказывается удачным.

Говорили, что Святославу так понравилась болгарская земля, что он хотел было перенести столицу из Киева в Доростол, но этому воспротивилась княгиня Ольга, и ему пришлось отступить.

Однажды в селище нагрянули гридни и стали забирать здоровых мужей в комонники, – Святослав готовился в очередной поход. На этот раз, по просьбе Византийского императора Никифора, он решил пойти на усмирение дунайских болгар.

Без ушедших мужей селище словно осиротело. Все реже стал слышен смех, даже ребятишки присмирели и грудились около старых мужей, вроде Коржа, слушая их рассказы о былых походах.

Уход основных работников ухудшил благосостояние людей. Сильных коней забрали, поэтому весной волочить рало приходилось женщинам и старикам, впрягаясь по трое-четверо. Да только много ли они могли вспахать? Большинство полей так и осталось нетронутыми. Немного помогала рыбная ловля, да только на одной рыбе телесной крепости не прибавится. Хорошо, что от каждой семьи брали только по одному человеку, оставляя дома уношей.

В семействе Коржа работали все – он, Малуша, невестки Праскева и Рада и оба обельных холопа. И это помогало не только кормить себя, но и помогать тем, кто не сводил концы с концами. Кожема, по наказу князя, был постоянно занят в корчайнице изготовлением мечей.

В эту тяжкую пору надорвался на пашне старейшина рода Корж.

В один из дней, когда Праскева, Рада и Малуша волокли за собой рало, они почувствовали, что неожиданно плуг выскочил из земли, а отсутствие упора едва не кинуло их на пашню.

Обернувшись, они увидели, что старик лежит на земле, жадно хватая ртом воздух.

– Батюшка, что с тобой? – вскричала Малуша, но старик только что-то мычал, понять его было невозможно.

Испуганная Праскева побежала в селище звать родичей, но когда те прибежали, Корж был уже мертв.

Похоронили старого воя рядом с его отцом Виртом и дедом Антом. Старшинство в роду принял на себя Кожема.

В ночь после похорон, оставшись одни в просторной избе, Праскева и Малуша горевали возле лежанки покойного Коржа. Слабо потрескивала лучина в поставце, бросая слабые отблески на стенах.

– Как же теперь жить-то без кормильца? – всхлипывала Праскева.

– Надеялась на сына – вырастет, станет кормить и обиходить старую мать, – причитала Малуша. – Разумела, что стану няньчить внуков… Ан вон как вышло: ни отца, ни матушки, ни любого, ни сынишки…

Как бы ни велико было горе, только человек постепенно преодолевает его и продолжает жить, время от времени с грустью поминая прошлое и близких, ушедших из бренного мира.

Немалый груз забот осиротевших Праскевы и Малуши приняли на себя подросший сын Кожемы и Рады Прок и обельные холопы со своими семействами, ставшими по сути членами старинного рода.

Малуше казалось, что жизненный родник, источающий несчастья, исчерпан ею до самого донышка, несмотря на то, что она обильно поддерживала его силы слезами горя.

Но оказалось, что в этом роднике сохранились еще силы и он способен выбросить из себя еще толику неприятностей.

Пролетело три лета с тех пор, как похоронили старого Коржа, жизнь, казалось, вошла в новое русло, Малуша жила только памятью о сыне, который время от времени напоминал о себе, присылая с оказией небольшие подарки, а то и небольшую денежку от дряхлеющей княгини Ольги.

В один из мрачных осенних дней, когда серые облака, словно пуховой периной, укрыли землю от солнца, в селище въехал одинокий всадник. Он неспешно проехал вдоль изб и остановился у избы Малуши.

Тяжело сойдя с коня, он какое-то время стоял перед дверью, а потом негромко постучался. Дверь ему открыла Праскева, которая подслеповатыми глазами смотрела на чужака.

– Не признаешь меня, Праскева? – глухо спросил тот.

И скорее по голосу, чем по виду, женщина узнала в нем заметно постаревшего гридня.

– Вогул, никак ты? – удивленно спросила она.

– Я, Праскева, я, – кивнул тот. – Малуша-то где?

– Заходи, заходи, мы сейчас как раз снедаем, – пригласила она. – Поснедай с нами.

Сидевшая за столом Малуша в полумраке тоже не сразу признала гостя. И только когда тот оказался возле окна, узнала его.

– Вогулушка, какими судьбами? – всплеснула она руками. – Где ты пропадал до сих пор? Где тебя носило?

Мужчина подошел к ней и слегка приобнял. После недолгой паузы он с грустной улыбкой сказал:

– Так ведь в один момент все не расскажешь.

– С горем или радостью? – прошептала Малуша.

– Долго рассказывать, – вздохнул Вогул. – Примите ли странника?

– Садись с нами снедать, – пригласила Праскева, уставляя перед ним плоскву с кашей. – Отдохни, охолонь с дороги.

– Ну, рассказывай, что да как, – заторопила его Малуша. – Как ты, как княгиня Ольга, как Святослав, как Владимир? Все ли ладно у них?

– Да не тараторь ты, словно сорока, – остановила ее Праскева. – Дай человеку в себя прийти. Пусть поест для начала…

Рассказ Вогула оказался долгим и растянулся до самого утра.

– Когда в Киев прибыли византийские послы просить помощи против придунайских болгар, княгиня Ольга сразу дала им свое добро. Еще бы – она не раз бывала в их землях, приятельствовала с императором Никифором и даже крестилась там, приняв христианство. Ну, а Святославу только свистни, – для него поход – это сама жизнь.

Для нас все сложилось удачно. Болгары-то не особо и сопротивлялись. Остановились мы станом в Доростоле. Святославу так понравились эти места, что он задумал перенести сюда столицу из Киева.

Правил он там по-доброму, так, что местные болгары души в нем не чаяли. Многие из наших и жили в их домах, а болгарки очень к нам расположились.

– А Святослав? – спросила Малуша.

– А что Святослав? Живой же человек. Взял себе в прислужницы несколько молодых девиц. Вот и тешился с ними…

Да только спокойная жизнь длилась недолго. Умер император Никифор, и на его место сел Иоанн Цимисхий, который невзлюбил Святослава и боялся, что он пойдет на Византию.

Он начал собирать армию, бунтовать болгар и наслал своих христианских проповедников в Доростол. Многие из наших там крестились, чтобы подластиться к болгаркам.

– А ты? – спросила Праскева.

– Все мои предки верили в наших богов. Я не вьюнош, чтобы менять веру. Осадили нас в Доростоле. Вместе с нами на стенах дрались даже женщины. Но силы были неравны. И тогда Святослав согласился на переговоры.

Нам разрешили уйти, даже оружие позволили сохранить.

У нас было много раненых, поэтому князь распорядился отправить их домой вместе с теми, кто принял христианство. Невзлюбил он их.

А нас, небольшой отряд, он повел на печенегов. Хотелось ему как-то прикрыть свое поражение от Цимисхия набегом на печенегов.

Когда шли степью, видели их дозоры, но их каган не хотел вступать с нами в схватку. Мы чувствовали, что они не только следят за нами, но и тайно идут следом.

Женщины с замиранием сердца слушали рассказчика, а тот, отхлебнув сыта, продолжил:

– Мы остановились на Хортице – острове на Днепре, чтобы отдохнуть после дальнего перехода. Святослав считал, что протоки, окружавшие остров, защитят нас от неожиданного набега. Ну, мы и рассупонились. Ведь князь гнал нас все время вперед, почти не давая отдыха.

В лесу по окраине острова выставили дозоры только с той стороны, где не было порогов, там дозорных не ставили, – подойти с той стороны было практически невозможно.

В первую же ночь печенеги переправились на остров и напали, когда едва стало светать, врасплох…

Вогул замолчал, тяжело переживая воспоминания о тех событиях. А после небольшой паузы продолжил:

– Нас прижали к берегу и закидали стрелами. А потом мы сражались телесней. Мы сгрудились вокруг Святослава, закрывая его своими телами. Но он с мечом рвался вперед, расталкивая нас. Какой-то печенег пустил стрелу с близкого расстояния, и она попала князю в горло. Это был конец.

Битва сразу закончилась. Видно, печенегам нужно было убить именно его. Они прекратили битву и позволили нам сесть в лодьи, забрать тело князя и уплыть восвояси…

Говорить о том, что Святославу отрубили голову и печенеги оставили ее у себя, Вогул не стал.

Малуша заплакала. Праскева, успокаивая ее, гладила Малушу по склоненной к столешнице спине. Замолчал и Вогул.

После того как Малуша стала успокаиваться, Праскева спросила:

– Где его похоронили?

– В Киеве, на Горе. После гибели единственного сына княгиня Ольга совсем сдала. Стала чаще молиться у икон вместе с греческим священником…

– Кто же теперь правит? – спросила Малуша.

– Ярополк. Невзлюбил всех, кто был с отцом. Набирает новых гридней и комонников, верных ему.

– Так тебя тоже выгнали из гридней? – спросила Праскева.

Вогул не ответил, а только опустил очи долу.

– Куда же ты теперь? – продолжала допытываться Праскева.

– Не знаю, – выдохнул тот. – Хотелось бы остаться рядом с вами, если не прогоните.

Праскева посмотрела на Малушу и, видя, что та не возражает, просто сказала:

– А оставайся-ка ты у нас, места хватит. А то без мужика двум бабам невыносимо тяжело вести хозяйство.

– Я бы с превеликой радостью, если Малуша не против, – он робко посмотрел на свою давнюю любовь.

– Оставайся, – кивнула Малуша.

В погожий день бабьего лета с поля к селищу лошади тащили телеги, груженные последними снопами сжатого ячменя. Малуша, Вогул и семьи их обельных холопов вывозили последки урожая.

Вдалеке на дороге, выходящей из леса, показался всадник, потом второй, третий…

– Кого это несет? – удивленно проговорил Вогул, взяв на всякий случай в руку серп.

Вскоре стало заметно, что передний всадник одет в кумачевое расшитое корзно. Неожиданно он, увидев караван телег, резко повернул и наметом поскакал в их сторону. Холопы, глядя на Вогула, тоже вооружились серпами.

Еще издалека Вогул узнал его:

– Мала, это же князь Владимир, твой сын!

– Матушка! – кричал всадник. – Матушка!

Холопы остановили лошадей и, сдернув с голов шапки, склонились в поклоне.

– Здрав будь, Вогул! – мимоходом поприветствовал Владимир Вогула, сошел с коня и подошел к Малуше.

Та стояла, опустив руки, слезы ручьем катились по ее щекам.

– Матушка, – Владимир прижался к матери и целовал, целовал ее в щеки, в голову…

– Как ты здесь оказался? – только и смогла проговорить та.

– Ныне в Киеве княжит Ярополк. Олега отослал он к древлянам, а меня решил послать володеть Новгородом. Вот и спешу, чтобы не попасть в осеннюю распутицу.

– Как ты? – снова спросила мать, взяв в руки его голову и глядя ему прямо в глаза. – Может, зашел бы в дом, отведал материнской похлебки. Небойсь, забыл уже и вкус ее…

– Право, не могу. Поговаривают, неспокойно в Новгороде. Пожар легче тушить, пока он не разгорелся. Не серчай, свидимся еще…

Владимир повернулся к ближнему комоннику и кивнул ему. Тот слез с коня, отвязал притороченную суму и подал князю. Владимир же положил суму на телегу и обратился к Вогулу:

– Береги ее, как сберег бы меня…

– Не беспокойся, князь. Костьми лягу, но обидеть никому не позволю, – твердо ответил тот.

Поцеловав напоследок мать, Владимир вскочил в седло и махнул своему воинству. Вскоре всадники скрылись в облаке поднятой ими пыли.

– Словно сон, – пробормотала Малуша. – Мелькнул, словно и не был…

– Ишь, специально сделал крюк, чтобы с тобой свидеться, – обнял ее Вогул. – Помнит мать, не забывает. Вон и подарком оделил…

С тех пор Малуша, казалось, немного помолодела и повеселела, поминая при каждом случае своего Владимира, ставшего князем Новгородским…

Преобразился и Вогул, глядя на нее, порой в его глазах мелькали озорные огоньки, когда он подсмеивался над неловкостью полуслепой Праскевы.

Жизнь катилась словно по накатанной колее. Также в конце осени приезжали тиуны с плюдьем, как и прежде Ярополк забирал мужей для походов, подросшие уноши женились, унотки выходили замуж и рожали детей.

В подарке, переданном Малуше сыном, оказались богатые ткани и даже расшитые черевьи и платно, которыми Малуша поделилась с Праскевой и Радой, а несколько золотников^[91] отдала Кожеме на расширение корчайницы. Одарить Вогула не удалось, – он отказался принимать, посоветовал часть дареного отложить на «черный день».

Кожема продолжал работать в своей корчайнице, ему помогал подросший сын Прок и изредка приходивший размять косточки Вогул.

С такими помощниками Кожема мог чаще ездить с товаром на торг на Почайну, оставляя управляться сына и Вогула.

После одной из таких поездок Кожема уединился с Вогулом в корчайнице, отослав Прока по надуманному предлогу к матери. Сев на обрубок бревна, он стал рассказывать новости, привезенные из Киева:

– Княгиня Ольга совсем стала стара, без конца молится у икон и полностью отдала бразды правления Ярополку. А князь совсем рассвирепел – разогнал дружину отца, набрал новых ратников и комонников, верных себе.

Мало того, на Почайне бают, что он подослал головников^[92] к Олегу и те отравили его. Теперь он берет дань и с древлян.

– Ну и зверь! – воскликнул Вогул. – Брата загубить…

– И это не все. Намедни он послал большую дружину на Новгород…

– А этих пошто? – удивился Вогул.

– Ясное дело – и Владимира хочет такоже погубить, взять под себя и Новгород. А уж Владимир-то, бают, перепугался и даже в жертву Перуну принес двух лазутчиков Ярослава – Федора и Иоанна…

– Как это? – удивился Вогул.

– А вот так – забили их смерды камнями по его приказу. А ныне, как сказывали, Владимир удрал к свеям за помощью…

В это время за дверью раздался то ли всхлип, то ли стон… Кожема и Вогул выскочили наружу и увидели медленно удаляющуюся по тропинке Малушу. Она шла пошатываясь, прижимая руки к груди и изредка останавливалась. А потом стала как-то неестественно падать…