для того чтобы предмет желания был отделен от желающего его непереходимой дистанцией, отнюдь не требуется, чтобы этот предмет был расположен в потусторонней сфере трансцендентного.
В наше время художник выступает в качестве обычного человека в той мере, в какой он признает обаяние окружающих его вещей и не полагает, что в качестве художника он наделен некоторой особой тягой к прекрасному, независимой от тех желаний, которые привязывает его к его окружению. Равно и философ не ищет ныне
Но сам принцип новизны становится не нов в момент, когда любой акт сознания осознается как «новый» вследствие его временной и ситуационной неповторимости. Попытка авангарда создать «эликсир духовности» и предложить его вместо принуждения и дисциплины не удалась
Новизна выступает для него абсолютной ценностью, поскольку редукция сознания – приведение его к нулю – требуется все снова и снова по мере того, как уже созданные произведения искусства обнаруживают свою трехмерную, свою вечную и в то же время свою субъективную природу и тем самым лишаются внутренней эстетической дистанции.
Но то, что в конечном счете сделало авангард проблематичным, – это то, что он предложил зрителю не сам по себе прекрасный и недоступный объект, а лишь его изображение, то есть нечто недействительное. И притом такое изображение, которое лишь сам художник мог бы посчитать иконой, ибо прообраз его не хранится в коллективном сознании.
Путем анализа созданных романтической традицией предметных воплощений человеческой субъективности авангард стремился найти универсальный «атом» субъективности и представить его в виде чего-то самоочевидного и прекрасного. Лозунгом авангарда стало: «То, что ближе всего, то и есть самое недоступное». Тем самым авангард совершал тот выход за пределы исторически сложившегося языка искусства, который Хайдеггер полагал печальной прерогативой философской рефлексии.