– Что случилось?

– Сын приезжает, будет поступать в «Бонч».

– У тебя же дочка.

– Да, но не моя, её отец в Академгородке работает. А сын – мой, от первой жены.

– Это вторая?

– Не ставь на счётчик.

Каждое утро на работе один вопрос: какие успехи у сына?

– Внешний вид – отлично, – показываю я фотографию.

– Это же молодой Хемингуэй, не различить.

– Об этом сына и спрашивают: «Бабушка в Испании не воевала?»

Остальное лучше не обсуждать. Учитель я плохой, ученик мой ещё хуже. Может, стоило попробовать литературный институт? Он много читал, и язык подвешен. Нанял профессионального репетитора.

Вечером не остаюсь играть в шахматы:

– У меня партия дома, там цейтнот.

Экзамены прошли как раунды в боксе, только без синяков. Ставить их ему уже поздно. Володька устроился на работу, пожил недолго у нас и перебрался в общежитие, мотивируя тем, что оно рядом с заводом. Это так, но мотив в другом – не привык к нравоучениям.

– За две недели не выучить то, на что отводилось два года. Почему теперь не занимаешься?

– Голова другим занята.

Новые приятели, такие же оболтусы, вечера тратят на выпивку. Володьку даже к психотерапевту водил. Ничего страшного не нашли.

– Пройдёт год, получишь разряды токаря, кого там ещё, потом армия – и что? Останешься таким же (неприятных слов не говорю) на всю жизнь. Тебя это устраивает?

Сын повременил немного и вернулся к маме, в Пермь. Мои родители, из-за кого я, собственно, в Ленинград и перебрался, расстроены больше всех. Володька первый класс у них учился, пока мы с женой перебирались из города в город.

Никогда не знаешь, какое неожиданное знакомство может всё изменить. Хорошо, если к лучшему. Все на это надеются, даже те, втайне от себя, кто это «всё» давно имеет.

Позвонили из отдела кадров:

– Людей заказывали?

– Заявка у вас.

– Троих возьмёте из электротехнического?

Сидят у меня в кабинете три девушки, одна – будто в честь неё назвали популярный тогда фильм «Самая обаятельная и привлекательная». У неё есть всё, и всё на месте, в том числе настороженность. Одета так, как именно она и должна быть одета. Часто девушки носят что-нибудь броское: вот она я! У таких этого самого «я» и нет, а есть то броское, что надето. Здесь же, напротив, выделить нечего, всё к месту. Какое тонкое чувство стиля, надо же. Наверное, так у неё во всём. Но главное – большие глаза: они оценивают, не показывая этого. За улыбкой спрятано понимание и тайна, к которой хочется прикоснуться. Повезло кому-то, кто прикоснулся, но лишь в том случае, если он сам такой же. Впрочем, какое мне дело до неё? Тем более ей до меня. Я начальник, сотрудников много, девушек, как тогда говорили, ещё больше.

Меньше чем через месяц спрашиваю у Адика (и отмечаю, что не только из служебной необходимости, но и из любопытства, оправдались ли мои наблюдения):

– Как новая птица?

– А как ты сумел подметить? Точно – птица говорун Кира Булычёва, отличается умом и сообразительностью. Попросил найти ошибки в чужой программе – быстро справилась.

– Неплохое начало.

– Окончание не хуже – её диалог с тем, кто написал программу. «Пойду думать». – «Не наговаривай на себя».

При чём здесь новая птица – Ира? А ни при чём, оценил её верно, и точка. У нас с ней разные круги общения, к тому же разница в возрасте – семнадцать с лишним лет. Впрочем, почему лишних? Мне они нисколечко не мешают. Да и что может помешать мужчине, у которого «всё» есть? При встречах я, конечно, не отказывал себе в удовольствии пошутить. Ответом был смех в коридоре или в кабинете, где она сидела и куда я заглядывал, разумеется, по делу. Нередко видел там ребят из других отделений, потом сказали, что они здесь отираются в попытках развить с ней знакомство.

Иду к Адику. Приоткрыл дверь, но он появился в конце коридора. Я его жду и слышу: «Ты сегодня особенно красивая». Другой голос с ним соревнуется: «Почему сегодня? Ира всегда такая».

Заходим. Сидят двое не из нашего отделения. Внешний вид, что ли, приучил их к развязности? Адик не выдерживает:

– Опять в нашем огороде сорняки.

– Почва хорошая.

Говорят, что я отличаюсь вежливостью, но прополоть не мешало бы. Хотя ребята неплохо смотрятся, в меру спортивные. Впрочем, что такое мера? Другому её определяем со своей колокольни. Себе меру устанавливаем, когда выпиваем, вдобавок тут же и нарушаем. Эти будто нарочно совершенно разные, начиная с роста и кончая манерами. Высокий сидит, демонстративно закинув ногу на ногу. Такую неуважительную позу я могу позволить дома как пренебрежение (скорее всего, справедливое) к самому себе.

Глянул на часы – до обеда ровно час.

– Скажу вашему шефу, чтобы дал премию.

– За что?

– Не «за что», а «на что» – на часы. Ваши спешат на сутки.

Завтра как раз перевод стрелок на летнее время.

Обиженные засуетились и перед дверью (на самом деле перед Ирой) разыграли сценку, наклоняясь поочерёдно и раскидывая руки:

– Прошу вас вперёд, пожалуйста.

– Нет уж, позвольте, сначала вы.

И растянули улыбки. Но никто не реагирует на «Ревизора». Тогда который повыше оборачивается ко мне, для них я – ревизор.

– Приходите в обед, в теннис поиграем. – Им всё нипочём, но отыграться норовят.

Вечер, четверг. Наших в комнате нет, Ира отпросилась. Словно на необитаемом острове сидит один из тех, кого вижу здесь чаще других, застенчивый такой, рассеянный. У него извиняющийся голос:

– Жду. Договаривались в пятницу.

– Пятница у нас завтра.

С какой стати «у нас» и при чём тут я? Она не ко мне приходит – на работу.

Утром останавливаю её в коридоре:

– К тебе вчера… Робинзон приходил.

– Многие о себе так думают.

Шутки шутками, но, когда узнал, что Ира начинает работать над кандидатской, почти обрадовался: могу что-то предложить и я, точнее себя.

– Если будут проблемы, обращайся.

Какие есть ежегодные праздники? День рождения. Хорошо что-то подарить. Но ведь ни черта ещё не купить – за сапогами девушки сколько сезонов охотятся, а цены растут. Есть праздник, который ждут не один год. С точки зрения учреждения (государства) он плановый. Сели с завотделами его обсудить – повышение зарплаты. Процедура стандартная: приходит срок – её добавляют. Сейчас есть возможность перевести нескольких инженеров с опытом на должность младшего научного сотрудника.

Пётр спокойно ждёт. Плотно сбитый, воплощение уверенности, кажется, что никогда не напрягается; он педант, не торопится, всё делает тщательно, смотрит в одну точку – не пропустил ли чего. После курилки на лестнице, где собираются затянуться «за компанию», он идёт мыть руки с мылом – чтобы запаха не было. В туалете он тоже долго моет, создавая очередь, и парторг, бывший моряк, советует: «Ты лучше один раз помой то, что держишь, чем десять раз потом мыть руки». «За компанию» – привычное объяснение у многих, и не только этому занятию. В колхозе, куда осенью возят на уборку урожая, на своей грядке ничего не оставляет. Чтобы уйти всем вместе, приходится ему помогать. Дома жена ругает: «Что ты всё копаешься?» – «В программировании это важно, не наворотишь ошибок». Она не отстаёт: «Всё имеет свои границы. Один дотошный бухгалтер не мог не докопаться до каждой цифры, откуда она взялась. В отпуске решил убедиться: сколько капель содержит ведро воды. Начал капать и считать, потратил пол-отпуска и заполнил полведра». – «Почему не полное?» – «Забрали в психушку».

Адик подскакивает, большая голова даёт место мыслям разного характера. Один раз предложил уходить в отпуск всем институтом сразу: отделы связаны тематикой, и если кого-то нет, то остальные всё равно вынуждены ждать. В другой раз убеждал запретить ходить в галстуках. Они мешают настроиться на общее дело: ты должен быть сам открытым, без барьеров, и видеть, что другой тоже нараспашку, ничего не утаивает. Адика никто не зовёт Адольфом, в том числе и он сам себя. «Откуда такое имя?» – «А чёрт его знает, я не про отца». Невысокий, щуплый, не может усидеть на одном месте, видимо, поэтому ищет новенькое и пытается в отделе внедрять. Можно ли к этому отнести повесть, которую он никак не допишет (она о нашей жизни)? «Осталось совсем чуть-чуть, в смысле в повести». Наверное, витает в облаках, потому что ещё лирические стихи пишет. Вот и сейчас не успел спуститься на землю:

– Иру нужно перевести досрочно.

В этом тоже углядел новенькое и норовит пролезть вперёд.

У Петра задвигались широкие скулы, прожёвывает услышанное: что будет дальше? – и выжидательно морщится.

Лицо третьего завотделом, и так длинное, вытянулось до неприличия. Для себя он ничего не просит: неловко, другим нужнее. А тут давно хлопотал за своих сотрудников и от такой наглости возмущается:

– Это не комильфо!

В школе учил французский, чем гордится (загнутый к губам кончик носа это подчёркивает). Живёт в центре, своё худое тело засунул в коммуналку: «В большой квартире я вообще потеряюсь». Когда случается завалиться к нему небольшой компанией, человек пять, по-тихому выпить, тут соседи и обращают внимание. «Вас много!» – «Пятеро – это много?» – «Для нашей квартиры – да». Он вздыхает: «Замечают то, что мешает».

– Наоборот, комильфо, – расставляю я точки над i и добавляю, вспомнив профессию отца: – В боевой авиации был приём обучения «делай, как я».

Ожидаемое недоумение на лицах, и я достаю джокера:

– Адик предлагает хороший пример поощрения на будущее. Чтобы не было обидно и не менять наших планов, я выбью дополнительную должность. Можете своих поздравить.

Бездарное время, с чего я начал про Ленинград, было и в смысле нашего с Ирой общения, вернее, в его полном отсутствии, – дежурный обмен улыбками.

Заходит Адик отпроситься:

– Отцу плохо, положили в больницу, еду к нему. Вечером спектакль, я на него рвался, ты знаешь, – билет отдаю тебе. Там будут приятные люди.

– С врачами не помогу: знакомых, к счастью, нет. За билет спасибо.

Провожаю его по коридору. Одну комнату временно освободили, там проводят вакцинацию от гриппа, запускают по два человека. В очереди ожидают несколько девушек, в том числе Ира, за ней один из её поклонников. Адик ему: «Ты же уколов боишься». Навстречу шагает тот, который не понял про Робинзона Крузо. Здесь решил отличиться, но не нашёл ничего лучшего, чем зацепить: «Он не знает, что колоть будут в руку». Через несколько шагов оглядываюсь. Стой… тьфу, не стой, а иди, куда шёл, не моё это дело. Да и что, делать мне больше нечего? Ира ещё в очереди, а соперников нет.

Театр – хорошее место для сближения людей, если, конечно, они того стоят. Из-за предупреждения Адика слегка задержался, но к началу успел. Открываю дверь в ложу, там полумрак. От света из коридора внизу что-то поблёскивает – ботинки молодого мужчины (по сравнению со мной). Рядом одно свободное место (хорошо, когда не любят опаздывать). Мужчина – высокий, излишне плотный, с аккуратной бородкой, видно, что продолжает традиции интеллигентной семьи, и этим сразу располагает к себе. Женщины разместились впереди. Спектакль не начинается, и, пользуясь случаем, делаю приятное, на мой взгляд, – разливаю «Мартель». Он помягче, не добавляет резкости к первой встрече. Специально, будто кто-то подсказал, впервые я захватил серебряные стопочки. Их подарили друзья в Академгородке, когда узнали, что уеду. Они напутствовали: «Мы расстаёмся. Но ты поставишь стопки и почувствуешь, что мы вместе… Не отвлекай нас излишне часто, тем более по пустякам». Лучше подарка для меня было не придумать. К тому же стопочки красивые и удобные.

Интеллигент оживился:

– Достойное начало для знакомства, мне нравится. Юра, – протягивает он руку, ожидаемо сильную, и представляет сидящую перед ним: – Моя жена Лена.

Около Лены замечаю оглянувшуюся Иру. Встретились наши удивлённые взгляды: мой – приятно, её – не знаю (с какой стати я здесь оказался?).

Юра, похоже, привык быть в центре внимания, берёт инициативу в свои руки, благо есть во что взять: «За театр». Ира расширяет тост: «За жизнь, какая она есть». Моё появление вынудило так сказать? По тону не поймёшь, хорошо это или нет. Действительно, не напрасно ли я сейчас «отвлекаю друзей» из Академгородка? Лена рюмку берёт: «Нетрезвый вид – неуважение к актёрам». Её недовольство Юра спешит загладить (похоже, что заниматься этим приходится часто):

– Послушайте, как удачно соединились оба тоста в рассказе моей мамы. Ленинград перед войной. «Травиата», Жермона приехал петь Лемешев, зал забит. Сцена, где Виолетта прощается с Жермоном: отходит от него и останавливается. Жермон опускается на колени, молит остаться. Заметно, что он – Лемешев, не Жермон – выпил. «Талант не пропьёшь», тем более такой. На колени опустился быстро. Потом он должен встать, подойти к Виолетте и постараться задержать её, не прерывая арию. Поёт, как всегда, выше всяческих похвал. А встать не может. Пытается – никак; думаю, что многие пробовали в таком состоянии. Зал ждёт, сюжет знают. Лемешев продолжает петь, подтаскивает стул, опирается на сиденье одной рукой. На коленях, облокачиваясь на стул и толкая его перед собой, передвигается через сцену. Когда таким образом добрался до Виолетты, упёрся в стул двумя руками и… Мама говорила, что она тоже напряглась, стараясь встать вместе с ним, – вот-вот конец сцены, а у него не получается. Не с первой попытки, с трудом ему удалось-таки встать и закончить арию. Зрители долго аплодировали стоя.

В антракте и мы стоим, у столика. Юра на полголовы выше меня, в полтора раза пошире, но не в плечах, и, соответственно, тяжелее (если и занимался спортом, то сидячим). Тем не менее пышет здоровьем – не подойти. К нам и не подходят: он единственный в кафе, у кого шкиперская бородка (скорее – борода), усы и шевелюра (в отличие от моей, длинная и кучерявая). Как и в ложе, треплет бородку после выпитой рюмки и продолжает рассказ, очевидно, обращаясь ко мне:

– Я занимаюсь тем, что не видно, но ощущается, в том числе в этом театре.

Допиваю свою порцию в размышлении:

– Климатом.

– У меня фирма с таким названием, по этому направлению в Русском музее я главный. Надеюсь, будем встречаться. – Пожимает мне руку ещё раз. – Мои друзья все хорошо соображают.

После второй рюмки он продолжает:

– Я с приятелем, Володей Шенкманом, в школе пил лимонад. Подросли – сменили напиток, стали писать стихи. Связано ли это? А как с этим у тебя?

– Если о стихах, то писал до смены напитка, и тоже с приятелем, Женькой. Русский язык вела ужасная учительница. Я придумал, что в войну она была шпионкой. Женька от стишка пришёл в восторг, но увидели мои родители.

– О результате догадываюсь.

– Не стало желания не то что стихи писать, а даже неприличное слово на заборе.

– У нас лучше: Владимир печатался, пошёл дальше меня, – к сожалению, и в выпивке. Я написал огромное количество гениальных стихов.

– Это по его определению. – Лена встаёт и отлучается с Ирой по своим делам.

– Бывали стихи и не очень, соглашусь, дарил их направо и налево. Девушки разделились на две категории: те, кто любил меня, и те, кто любил мои стихи. Когда возникло исключение – девушка, полюбившая и меня, и стихи, – я женился.

– Мой друг в Академгородке, Сергей, пишет стихи исключительно направо.

– Почему?

– Налево его принимают по другому поводу.

Утром не успел сесть в кабинете, как затрезвонил телефон, межгород. Звонок в такую рань не предвещает ничего хорошего. На сей раз вышла приятная ошибка: это давний приятель, Сергей Купреев. Везёт мне на друзей с харизматичным именем. Он научный руководитель нашего направления в Госкомитете по вычислительной технике и информатике. Я не один раз ему жаловался: народ у нас толковый, работать умеет, а занимаемся мелочовкой. Могли бы делать перспективные системы. Он обещал подумать. Но кто я такой? Простой мечтатель вместе с такими же приятелями, со стороны сказали бы – собутыльниками. И вот неожиданный звонок.

– Готов принять?

– С утра?.. С тобой – да.

На следующий день принимаю, его самого. Сергей точен, как часы, но останавливается:

– Подождём коллегу из Киевского института кибернетики, прилетит через полчаса.

– Зачем?

– Сюрприз.

– Любишь делать приятное.

– Как и ты.

Отправляю самого быстрого за кофе к Гале: «Предупреди, что для моих гостей!» Кофе получился лучше обычного, и киевлянин соглашается с чем-то, что обсуждали раньше с Сергеем:

– Если Борис умудрился разобраться с кофе, то с программами вопросов не будет.

Я заглядываю Сергею в рот за продолжением, а он смеётся:

– Коллега прилетел глянуть, почему на базе именно твоего отделения планируем создать Институт по технологии программирования в рамках Совета экономической взаимопомощи. В Киеве готовое отделение, даже название совпадает.

В ответ моей довольной физиономии Сергей хлопает по плечу:

– Ты же просил.

– Невероятно круто! Наконец-то получим новую технику и очередь желающих к нам на работу.

– Погляжу, как твои ребята запрыгают от восторга.

Заглянули мы в кабинеты.

– Ребята со степенями есть?

– И девушки тоже.

– Не чураешься… национальности, это на пользу, – на ушко похвалил меня гость.

В Ленгорисполкоме нас заинтересованно выслушали: Сергей умеет изложить так, что неверующий пойдёт в церковь; при его должности иначе нельзя. Но нашему предложению действительно можно позавидовать, поэтому и вопрос был один. «За чей счёт?» – «СЭВ».

– Отлично. Вы и с институтом кибернетики согласовали, значит, выбор Питера правильный. Делайте. Поможем.

Успокоенно выдыхаю. На прощание киевлянин жмёт нам руки. Я спрашиваю у Сергея:

– Почему не самолётом?

– Сидеть там вместо того, чтобы с тобой в ресторане? В поезде заодно и посплю.

Наконец-то мы с Сергеем принимаем – делаем то, о чём договаривались по телефону. Его тост «За новый институт!» я поддерживаю не один раз.

Всё идёт «лучше не придумаешь». Но мой генеральный директор, скорее всего, решил, что так будет недолго, нас выделят в самостоятельную организацию и он останется без специалистов. Обратился в Ленинградский обком партии, ему там было к кому. В результате – не разрешили.

Рассказываю знакомому, директору НИИ по нашему профилю.

– Да они что, совсем? – Комментарии по телефону опускает. – Слушай, нет худа без добра. Мне нужен зам по науке, неси документы.

Меньше чем через неделю звонит: «Зайди вечером».

Прихожу, его секретарь встаёт: «Вас ждут». На столе «Камю»; бутерброды с красной икрой украшены зеленью, ровные дольки лимона сложены в кучку.

– В министерстве утвердили. – Привычным движением разливает. – Просили дослать партийные документы.

– Не состою.

Рука у него застыла, недоумение вижу первый раз.

– Твоя должность обязывает быть в партии. Как тебя назначили? Впрочем, пустяки, задним числом примем.

– Не хочу быть в партии… даже задним числом.

Смотрит на меня. По его лицу видно, что из приготовленной в расчёте на долгий вечер закуски исчезло всё, кроме лимона. Стало слышно, как часы на стене отсчитывают напрасно потраченное время. Я вспомнил Ахмадулину: «…и стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки».

– Жаль. Я не про партию – про институт. Что ж, тогда – за порядочных людей.

Выпили.

– Я подумал, что будет у меня в заместителях орденоносец, тебе ведь на выставке за систему орден дали.

– Разговоров больше, «Знак Почёта». Там у меня был завлаб: жена в соседней лаборатории, дети растут, квартирка тесная, перспективы расширить никакой.

– При чём здесь завлаб с его проблемами?

– В жизни не так много настоящих удовольствий, а тут сам себе взял и доставил. Убедил руководство, чтобы отдали ему. Походил по инстанциям, выделили им жильё. Сказали, что без ордена никогда бы не получил. Сделать необходимое другому – что может быть приятнее. Хожу и радуюсь – пусть завидуют.

– Хороший тост – «Чтобы был повод выпить за добрую зависть».

Что мы и сделали.

– Интересно, а как тебе у нас жильё дали?