– Элиз! Следите за игрой! – сказал он строго, – она взяла лишнюю карту в талоне. – Мне придется штрафовать вас! – он, кажется, увлекся игрой…

– Ах, в самом деле! – смутилась она.

– …смущенная девочка. В пятнадцать была такая – и в сорок. За сорок! – подумал он не то, чтоб злобно – но не сказать – приязненно, и с явной неохотой списал с нее 50 фиш. Игра есть игра! – Из-за этой вечной стеснительности – она проиграла жизнь. И его жизнь тоже! Она покашляла. Раньше кашель Софи рвал ему уши и надрывал душу. Бедная Софи! В восемнадцать лет! На пороге брака. Впрочем… может, это избавило ее от многих разочарований?

…Первым из придворных, который посмел ухаживать за ней, Элизой, всерьез и откровенно, был Платон Зубов… (Была еще жива бабка Екатерина.) Графиня Шувалова не раз приходила к Элизе посланницей от него. Как это по-русски зовется? Сваха… Ее Александр тогда страдал по молодости. – Или делал вид? (После он так легко уступил ее Чарторижскому!) Во всяком случае, историю с Зубовым они переживали еще вместе. В отличие от всех прежних фаворитов и собственных братьев – Платон был невелик ростом. Платоша. Маленький купидон – только и знающий – что метать стрелы. Керубино из пьесы Бомарше. Но только упивающийся своим могуществом. – Дитя порока. Что нашла в нем великая императрица? Наверное, только молодость!

Александр дотронулся до ее руки.

– Вы что-то грустны сегодня?

– Нет-нет! немного болит голова!.. (И кашлянула.)

– А-а… Может, перестанем играть?

– Нет, что вы! Я хочу! Я хочу побыть с вами… с тобой!..

…весь двор следил – когда она сдастся. Сама бабушка-любовница наблюдала с интересом: за Зубова она не боялась – куда он денется? До власти он был сластена – еще больше, чем до женщин. Да и ей было поздно ревновать. Она пыталась ухватить последние радости. А мальчик-внук должен стать, наконец, мужчиной! И мужчине надо уметь справляться – и с такими напастями, как измена жены – или хотя бы призрак измены… Иначе… Старуха хорошо помнила, как все началось у нее…

Атаку Зубова Элиза отбила легко. Не надо путать мужчину с купидоном! Она это понимала, хоть была еще совсем юна. Притом она думала тогда еще, что любит мужа – той самой любовью. О которой не имела, как выяснилось вскоре – ни малейшего представления. И покуда у нее была – Головина…

…Бедная Софи! Этим летом. – Он еще никак не мог прийти в себя. – Он был на смотру, когда получил весть. (Какого полку? Не помню, не имеет значения!) – Он должен был остаться – смотреть прохождение колонн. Это казалось страшно важным. Что такое государь? Это – несвобода. Самый несвободный из всех своих подданных! Глаза слезились. И нужно было притворяться – что это от ветру.

…Он был странный мужчина! Ей мнилось иногда, его волнует именно женщина после кого-то. Почему он так легко уступил ее Чарторижскому?.. (Кстати, тогда – его лучшему другу!) Он продолжал приходить к ней в постель, твердо зная – что она принадлежит другому. И даже настаивал порой с педантством – на своем праве. (Кому он мстил? Ей? Чарторижскому?) – А с Чарторижским в Вене она снова встретилась. Спустя много лет…

– Марьяж! – объявила она, обрадованная, что может, наконец, выразить свою причастность к игре. Он с охотой отписал мелом.

…он и возмутился-то ею – всего один раз. Да и то… смущенно выразил вслух. Не более. Когда родился ее первый ребенок – девочка, – Александр сказал графине Ливен, державшей ребенка: – Вы видели когда-нибудь, чтоб отец с матерью были блондины, а ребенок – брюнет?.. Был самый момент крещения – священник смачивал как раз святой водой безукоризненный выпуклый лобик… Адама Чарторижского – такой же, только маленький! Мари родилась с длинными черными волосиками и черными глазами.

– Детей метит Господь! – ответила графиня строго. Он тоже был молод тогда и еще не понимал, как в жизни все перепутано – и вместе, и врозь… Государь Павел – еще был тогда Павел – тотчас услал Чарторижского за границу. И Александр чуть не плакал – расставаясь с ним. И вернул его тотчас – как сам взошел на престол… А девочка Мари умерла – всего году отроду… (Элизе не хотелось жить.) Сокрылась в небесах. Как после сокрылись все ее дети. В любви ли были зачаты, без любви…

Она взглянула на доску – Александру везло. Впрочем – еще что-то остается!.. (Она не вино вата, что попала в страну, где отец мог казнить сына, жена свергнуть мужа с престола и убить руками любовников, а сын… Не надо об этом! Она выросла в маленьком герцогстве – на берегу волшебного озера. Где никто никого не убивал. Где стоял зачарованный лес, и травы дымились чарами, и чары были воздухом детства. Там колдовали феи и в душах бродили добрые сны. Баденские принцессы – так звали их с сестрой. Она была в самом деле принцессой из сказки. – Покуда не оказалась в России!) – Покашляв, она медленно отвернула голову от мольберта. А он, напротив, остановил на нем свой взгляд. Он немного рисовал в юности, он мог стать худож ником. Руки его были в мелу. (Они оба вспомнили одно и то же – и усмехнулись оба.)

Когда они познакомились и, кажется, она стала нравиться ему – он показал ей свои рисунки. Повел в свой класс, ставил на мольберт перед ней листы и картоны, заглядывал в глаза… Ему хотелось – чтоб ей понравилось. Он хорошо писал лошадей. Лошади были совсем, как живые – люди хуже. И пальцы у него были все в краске. Они посмеялись тогда – двое беспечных детей, не ведающих еще своей участи. На следующий день – или через день – он впервые поцеловал ее. Живопись он любил – но был равнодушен к литературе. Впрочем, кажется, все братья Романовы равнодушны к литературе…

…Он мог стать художником. Пусть даже средним – какая разница? Они бы тут бились, хватая друг друга за грудки – за власть, за царство… а он бы ходил, перепачканный краской – и посмеивался. (Он достал безукоризненный с вензелем платок и отер мел с пальцев.)

…Амур и Психея. Чарторижский научил ее любви. Какая бывает только в романах. Как в «Валери»! Нет, лучше. (Там ведь они даже не коснулись друг друга!) Недаром его звали Адам Адамович… Польская страсть и польская нежность. Амур и Психея, Адам и Ева. Такая любовь бывает только у побежденных! Где победителям – с их высокомерием? У них другие радости. Польская гордость – и польский пиетет перед дамой. Вечный полонез. В постели Адам говорил только по-польски. И был безумен, как все польские восстания. Эскадроны улан с саблями наголо – спускались с холма под русскую картечь… В полях горящие маки вставали над юными безумными головами. В постели он умел думать только о ней – и как даровать ей счастье… Она поняла это много после, когда его уже не было рядом. И когда они встретились снова в Вене – он все еще любил ее! Несмотря на то, что знал про Охотникова.

…И во всех ее грехах был виноват один человек – тот, что сидит сейчас перед ней, ее муж! Тот, который вел ее к алтарю. Который дал клятву перед алтарем… разве только ей? Богу! Что будет любить ее и оберегать. От всего на свете – и даже от нее самой. От ее безумных волос, в которых обитали молнии с небес!..

– Вы невнимательны, милая! – сказал Александр мягко.

– Простите!

Она снова обдернулась – взяла больше карт. Ошибка, ошибка! Он не любит ошибок. Сейчас он с наслаждением спишет с нее еще 50 фиш, но главное, поймет, что мысли ее отвлечены… На самом деле он не умеет прощать. Не умел никогда. Не прощает другим даже свои собственные ошибки. Может, собст венные – более всего! Он всю жизнь ненавидел Кутузова – за Аустерлиц.

– Ах, Элиз! Элиз! В вас больше от любовницы – чем от государыни!.. Королеве ревновать к какой-нибудь Нарышкиной или к мадам Багратион… – Криденер морщилась – шутливо и презрительно. Она звала ее «королевой» – на французский манер, – Элизе это нравилось. Она выросла в маленьком герцогстве, где людей было мало – и оттого люди были близки меж собой. Не то что в России – с ее пространствами и грехами!..

…Он быстро списал ее грехи с доски. Он недавно говорил с врачами. Она – в чахотке. Она не смогла родить ему наследника – а теперь была в чахотке. Смешение чувств: тяжесть, облегчение, смирение, почти неприязнь – и нежность, нежность! Хорошо, что ее юный ami – корнет Охотников – не видит ее сейчас. Слава Богу – нам не дано видеть тех, кто волновал нас в юности – когда они уже не юны и не прельщают! Правду сказать, и сам корнет, сейчас был бы не так молод! (Почему-то Александра эта мысль обрадовала.)

Кто убил его? Александр не знал. Полиция была бессильна – как всякая полиция. Понимал, что могут заподозрить его самого – какие глупости! С тем ли он смирялся? Зависть чья-то убила! Это страшная штука – зависть!

…Как он без прекословий уступил ее Адаму? Что Адам? Лучше он, чем другой. Он рано понял для себя, что другой будет все равно. Адама он любил. Адам был его тайное тщеславие. Наследник русского престола, часами обсуждающий – с кем? с польским изгнанником! – как даровать свободу Польше. Он, конечно, увлекался или красовался слегка. Но эти разговоры смиряли его нелюбовь ко двору, при котором он жил и частью которого он был – хоть и считал это случайностью. Слишком много крови! Обманов, измен… Они все были ему чужды – даже обожавшая его бабка. А свобода Польши – хотя бы разговоры – было то, что отделяло его от них от всех… Только иногда он, не без коварства, улыбался про себя…

…Криденер – единственная, с кем она могла говорить про Охотникова. Мальчик, которого она сгубила. Просто… Адам, вернувшись из ссылки – куда его послал Павел – был уже не тот! И вовсе не полюбил другую женщину, нет – но стал отдаляться от нее. Слишком увлекся своей новой ролью при молодом государе. Министр иностранных дел… Это кого хочешь заставит измениться. Но Адам был особый… он был почти равнодушен к чинам… Просто надеялся в этой роли помочь возрождению Польши… (Бедняга! Как плохо он знал Александра!) И тогда ей захотелось снова – испытать на себе, как нисходит на нас небесный свод! Она больше не хотела быть ученицей в любви. Смиренной, благодарной… Но править бал сама и уроки давать – сама! Она была уже не девочка! Она вновь сосчитала свои шансы в игре. – Муж выигрывал – как всегда! И вовсе неправда, что учила его играть старая Жозефина! – Молодая Гортензия, вот кто! С Гортензией у него был роман! (С кем у нее только не было романов? Гортензия была охоча до этих побед не менее, чем ее отчим – до подвигов военных!)

…Много позже, на пути в Европу, заночевав в Пулавском замке Чарториж ских – он сознал, кажется, – что влекло его к Адаму. Фольварки на холмах, перелески с березами и вербами, поля в колокольчиках, ромашки – все, как в России… только меньше, нежней. Все напоминало Россию… но было Европой! И Адам, в отличье от других вокруг – был чистым европейцем! И когда Александр впервые в восемнадцатом году узнал о заговоре против себя своих офицеров, – и что они ему ставят в вину более всего – именно его пристрастие к Польше, – он почти не рассердился даже, скорей, удивился. Как они прознали? Это была его тайна. Он всю жизнь мечтал проснуться однажды европейским государем! Он любил Адама. И только иногда усмехался невольно… Эти польские аристократы, после раздела осевшие в России на странных ролях: то ли заложников, то ли почетных гостей, то ли просто изгнанников – в постелях русских вельмож, то есть, конечно, их жен! – продолжали свой бой за Польшу.

…Охотникова… Алешу, Алексиса – убили кинжалом в грудь – вечером, по выходе из театра. Кто убил, за что? Можно было догадаться – что за нее. Полиция, конечно, не дозналась. (О чем полиция способна дознаться?) Элиза была в отчаяньи. Грешила какое-то время – подозревая мужа: все подозревали… Но он был растерян, похоже – не меньше, чем она… Распорядиться тайным убийством? Не в его правилах. Он был слишком царствен для этого – или слишком ленив. Да и кто ему мешал? Он открывал всякий бал в первой паре с Нарышкиной. И Нарышкина открыто хвалилась перед ней своим животом. Он сам порекомендовал жене скульптора Мартоса – чтоб поставить памятник на могиле юноши. Дерево, сраженное молнией – и скорбящая женщина, тоже сраженная, то есть, она… Памятник был у всех на устах – о нем говорил весь дворец… Она ничего не хотела скрывать – она бросала вызов всем!

…Нет, Гортензия была настоящая королева! (Как, впрочем, Жозефина!) У Гортензии, единственной, пожалуй, были ноги, как те… Чьи? Те! – которые даже нельзя назвать. Те! Те самые. Неужто и они исчезли без следа? У прусской королевы Луизы – первой красавицы Европы – не было таких ног. А их он изучал, слава тебе Господи, пристально и долго. Геттингенский университет – а не ноги!

…Впрочем, ее Адам как-то сказал ей: – Учтите! Не все дамы, на которых простирается внимание вашего супруга – в самом деле являются любовницами его. Боюсь, таких меньшинство. Он довольствуется игрой. Ласки, не боле. Он конфузлив в этом смысле!.. – Чарторижский знал его лучше. Они ж были друзьями! Она помнит, как вошла в кабинет к мужу – и на его столе сидела его родная сестра. Екатерина, почти нагая. Ну, в легкой ночной рубашечке, задранной почти к животу. И Александр зацеловывал ей ноги. Катишь тогда было лет шестнадцать, не больше? Она смеялась от ласки – как от щекотки – колокольчиком. И в глазах ее было счастье. (Элиза всегда помнила – это счастье в глазах. Мне он никогда не целовал ног! Неужто мои были хуже?)

– Что это? – спросила тогда Элиза в полной растерянности… (Хотя… какое она имела право спрашивать? Неверная жена!)

– Ничего, – ответил он – не то смущенно, не то беспечно. – У Бизям Бизя мовны дурное настроение! Правда, Бизямовна? Я хотел поцеловать носунечку. Она сопротивляется! – а целовал не нос, а ноги.

Эта русская манера сохранять детские прозвища, когда ребенок давно вырос! Некогда маленькая девочка назвала себя так и все смеялись. Бизям Бизямовна – и с несусветными ляжками! Какой это был год? Она точно помнит – что перед Аустерлицем. Может, пред самым его отъездом к армии?..

…Королева Луиза – первая красавица Европы… к кому не остался равнодушен сам Бонапарт – то есть, сделал вид, что остался (равнодушен) – но не остался. (Жозефина после, в Париже – допрашивала Александра – не было ль у ее мужа в Тильзите – романа с Луизой?). Нет! Луиза была добродетельна и чиста. Но Александра она домогалась всеми силами. Он мог часами сидеть у ее ног и ласкать их под платьем. Она умирала, шептала неразборчивые слова…

Луиза говорила про мужа: – Не сказать, что он ничего не может! Может! Но – как чиновник, понимаете? Представляете меня… женой чиновника? Еще немецкого? Я только должна рожать ему детей! Наследников. А что наследовать им? Слабое королевство – полуразоренное? Бывшую армию Фридриха – что терпит одни поражения? А в постели он старателен. Такой крепкий одноразовик! – сказано было по-французски и выходило не так грубо.

Но когда она спросила: – Я увижу государя сегодня ночью?.. Александр ответил твердо: – Нет. Нет!

– Но почему, почему?..

– Здесь граница, – сказал он, улыбаясь с нежностью, чтоб смягчить удар.

– Предел отношений – государей и царств! – и на ночь запер дверь на ключ, и еще проверил – убедиться, что запер. Он дважды выдержал этот искус. В Петер бурге и в Потсдаме. И был горд собой…

…Когда они спустились в склеп, ночью, все трое (с ее мужем) – и руки их троих скрестились в торжественной клятве над гробом Фридриха Великого: почти масонский ритуал, священный союз, конечно, против Бонапарта, – Александр боялся рассмеяться. Ему все вспоминалось – «крепкий одноразовик»!

И прусская армия его разочаровала: На смотру он откровенно скучал и хотел, чтобы все скорей кончилось. Пруссаки были не лучше баварцев – честное слово, а те уж вовсе – не солдаты! И за что его отец так любил пруссаков? (Бедный отец!). Александр презирал Фридриха-Вильгельма – за то, что тот мог отпустить Луизу – одну, без себя – на переговоры с Бонапартом, в его шатер… В надежде, что ее красота поможет добиться уступок Пруссии. Он сам был неважный муж Элизе, и она – неверная жена… но он бы ее – не отпустил! Даже если б самому грозила потеря трона!

…Неужто ее муж жил с родной сестрой? А зачем он ездил в Англию после Парижа? В Лондон? Ему вовсе нечего было там делать. И Катиш принимала его в своем дому – она уже вдовела, ее Ольденбургский погиб в 12-м… Тогда было очень много павших! Брат с сестрой… Элиза боялась всегда, что это выйдет на свет. Она была несчастливая императрица – но императрица! И обязана была беречь честь государя. Благославенный! – титул, какой подносили ему от имени народа – но он не принял. – Ему прощали почти все – этого бы ему не простили!

…Он, и вправду, дорожил лаской – больше, чем завершением… Он был так устроен. Дура-Нарышкина сердилась – и звала это «дразнилкой». (Вот уж – душа без приданого!) Багратионша тоже – никак не могла взять в толк. – Ваше величество чем-то расстроены? – когда он был в лучшем настроении. Она очень торопилась к посеву – привычка к нетерпеливым любовникам… Но она была гладиатор в любви, что правда – то правда! Его храбрецы-офицеры могли спокойно спать в своих холодных постелях – от Вильно до Москвы и от Малоярославца до Лейпцига. Их жены теперь сражались за них. – Ну, правда, в другой позиции!.. А там, на конгрессе в Вене – вообще все спуталось, все будто с ума посходили. Бакхическая оргия. Старая Европа праздновала победу над Бонапартом, который чуть было не перекроил – ее, порядком поистлевшую, карту… И всем хотелось быть победителями – во всех смыслах.

– А Фотий, по-моему, просто – православный Савонарола! – тебе не кажется?

– Почему – Савонарола? Не знаю. Может быть… – он пожал плечами и взял карты в талоне. Там уже почти ничего не осталось.

– Ну, может, нашему миру, как раз сейчас – и не хватает Сованаролы?

…Валет червей, десятка червей и дама… Может, квинта? Козырная? Квинта – это сразу 250 поэнов! Мелочь он посбрасывал. – Азарт политика – значит, игрока – слегка раздул ноздри его скульптурно вылепленного носа.

…И вовсе Жозефина была не так стара! Если б не была она такой потерянной, такой усталой! – при этом она все равно оставалась царственной, и к ней никак не подходило словечко» экс» – «экс-императрица» (Александр вдруг приставил мысленно это «экс» к себе – «экс-император», ему не понравилось) – он бы с удовольствием добился близости с ней… с не меньшим удовольствием, чем с молодой Гортензией. Он мог бы с ее помощью постичь Бонапарта. Ему нужно было постичь!.. То был единственный человек его времени, который сумел оставить мировое поле брани – совсем не таким – на какое вступил. Он знал, что одолел Бонапарта силой – но не победил!..

– По-моему, она просто истеричка! Кликуша!

– Кто?

– Ну, эта Орлова! Верно, от некрасивости!.. Она, что – любовница этого монаха?

– Фотия? Не думаю. Духовная дочь! Бывает ведь и просто связь по духу! – Духовные дети… – сказано было не без ехидства.

…Господь не захотел благославить его детей! Это он раньше думал, что Голицын или Кошелев помогут ему вымолить прощенье. Иль хотя бы Криденер. Голицын не смог. Она не смогла. Пусть будет Фотий!..