Или вот вам еще одна, знакомая каждому хлеборобу, житейская ситуация. Предположим, у кого-то в хозяйстве прихворнула кобыла. Такая беда случается сплошь и рядом. Что может приключиться на крестьянском подворье более досадное, нежели потеря конской тягловой силы? И опять-таки ничего нет вернее, как с полтиной в зубах притащиться к протоиерею Науму, то бишь к распорядителю небесной благодати, чтобы он справил молебен взявшим над домашними животными силу Флору и Лавру. Хворая кобыла ещё до завершения требы начинала грызть в нетерпении удила и чуть ли не напяливать на себя рабочую упряжь. Многие в Чапаевской дивизии не без основания полагали, что Иисус Христос в Нагорной проповеди только и говорил, что о процветании торговли да о благоденствии хворых кобыл.

Случались, конечно, иногда и проколы, может быть, и довольно досадные. Так однажды не ведавший устали благочинный намолил молодой казачке, чтобы её доблестный муженёк в самое ближайшее время дослужился с двумя Георгиями до почётного звания есаула. Поп поимел за эту недешёвую услугу полновесный царский червонец. Не прошло и недели, как с фронта пришла печальная весть о потере несостоявшимся есаулом левого глаза и правой ноги. Рассвирепевшая казачка отловила вечерком на церковном подворье неустанного молитвенника и принялась обхаживать его огрызком оглобли, ритмично приговаривая: «Это тебе за Георгиевские кресты, а это тебе за есаула».

Когда Фурманов в самый разгар революции с восторгом обрадовал, что большевики твердо решили бесплатно раздавать крестьянам землицу, многие восприняли эту новость как давно ожидаемую и приятную во всех отношениях халяву, хорошо усвоенную с детства по любимому правилу «вдруг откуда ни возьмись». У отца Наума с утра до ночи не переставал захлопываться молитвослов на странице с откровениями священномученика Харлампия, который взял великую силу над плодородием целинных и пахотных земель. Свой собственный урожай благочинный собирал немедленно и, в перерывах между молитвами, аккуратненько складировал в глиняный горшок, припрятанный в углу за большим домашним киотом.

Самые завзятые любители дармовщины наперегонки поскакали в поля и принялись саженными аршинами межевать бесплатную землю, а когда чуть-чуть охолонули, с удивлением обнаружили, что среди захватчиков шары почему-то оказалась одна только голытьба. Кое-кто прискакал практически без порток, с готовностью начинать сладкую жизнь от самого первого бездельника, праотца нашего Адама. Голодранцы поликовали, поплясали на бескрайних просторах, но очень скоро выяснилось, что жрать сильно хочется. Земля на вкус оказалась отнюдь несъедобной, а гнуть коромыслом спину и преодолевать расстояние от непаханого клина до поджаристой каравайной корочки ни умения, ни горячего желания не было.

Дмитрий Андреевич усадил всех возбужденных обладателей дармового клина в тесный кружочек у чадящего сушёным кизяком костерка и прочитал натощак большую главу из «Капитала». Читал с выражением, как военную присягу, но желаемого чуда насыщения революционных крестьян пятью неиссякаемыми хлебами не произошло. Голодные мужики с тоской помянули благословенную щедрость Евангельской притчи и в сердцах подвергли сомнению могущество пролетарских вождей.

С каким выражением ни читал комиссар страницы из «Капитала», как ни изгалялся благочинный отец Наум, размахивая чудодейственным молитвословом, в дивизии оставались упрямцы, которые привыкли уповать лишь на собственный труд и житейскую добропорядочность. Им незачем было метаться наперегонки по полям, отмерять десятины бесплатной землицы. Они продолжали упорно трудиться в своих крепких крестьянских хозяйствах, попивая по вечерам дружными семьями малиновый с баранками чай. Это обстоятельство больше всего раздражало и нервировало пламенных революционеров. Фурманов давно уже сообразил, что от прискакавших в поля голодранцев толку не будет и дивизию, скорее всего, накроет всамделишный голод. А вот если подпутать бесплатной землицей зажиточных мужиков, одарить их неслыханной милостью от большевиков, у власти появится законное право потрошить по осени чужие закрома, по-революционному распоряжаться зерновыми запасами.

Третьего дня, затянув покрепче портупеями кожаную куртку, Фурманов обошёл с вооруженным нарядом зажиточные подворья и радостно объявил их хозяевам, что Советская власть, от великих щедрот и от избытка любви к хлеборобам, приняла решение наградить мужиков бесплатной землицей. По окончании речи стоящий за плетнём духовой оркестр, в лице трёх напрягающих небритые щёки музыкантов, заиграл триумфальный «Туш».

Смышлёные зажиточные мужики с почтением выслушали благую весть, но не проявили должного энтузиазма, не побежали наперегонки в поля межеваться. Тогда Дмитрий Андреевич обошёл по второму кругу крепких хлеборобов, предварительно увеличив вооруженный наряд и добавив в оркестр улиточную валторну да ещё корнет «ля пистон», и уже очень строго обрадовал: если мужики добром не примут в подарок от Советской власти бесплатную землю, будут иметь дело с «чрезвычайкой». Никто ещё толком не понимал, что означает новое слово «чрезвычайка», но было в самом его произношении что-то подозрительно знакомое, нестерпимо созвучное строчащему пулемёту.

В светлой горнице зажиточного кузнеца Алексея Игнатьевича за раздольным, как деревенский майдан, сосновым столом сидел десяток потомственных хлеборобов, веками возделывающих благодарную приуральскую землю. Они выращивали почти весь потребляемый в дивизии хлеб и, кроме неистового желания трудиться, не имели ни к кому ни малейших претензий. Но в этом и была их роковая ошибка. Потому что купаться в достатке и радоваться жизни без молитв протоиерея Наума или щедрот пролетарских вождей в дивизии никому отродясь не полагалось. Тем более сейчас, когда у красных бойцов начинали возникать недобрые подозрения: а стоило ли вообще затевать большевистский переполох?

Хорошо памятуя, что «бесплатно только птички поют», собравшиеся у Алексея Игнатьевича мужики играть с революционерами в поддавки вовсе не собирались. Аппетит у большевиков был шакалий, и бесплатная землица, при любом раскладе, должна была закончиться для крестьян бесплатным же отбором урожайного хлеба.

Петька сидел за сытно накрытым столом рядом с хозяином дома, что само по себе свидетельствовало о значительном к нему уважении, и за обе щеки уплетал рыбный пирог с судаком и тушёной капустой. На малый сход Чаплыгина пригласили с надеждой, что он, как человек с казачьей закваской, сможет по-свойски повлиять на комдива и власти оставят работящих мужиков в покое. Они готовы были поставлять для пропитания в дивизию хлеб по справедливым, разумеется, ценам, отвечающим нуждам хозяйства. Готовы были отпускать выращиваемый хлеб в рассрочку, с выплатой под ответственность Чапая, лишь бы власть не беспокоила бесплатной, дармовой землей и не преследовала «чрезвычайкой». Уже было выпито немало графинов высокоградусной житней водочки, уже были доедены пироги с грибами и клюквой, но к общему плану согласованных действий уважаемый сход пока ещё не пришёл.

– Не понимаю я вас, – обстоятельно рассуждал ординарец, запивая грибной пирог шипучим медовым квасом, – чего вы кобенитесь? Советская власть нарезает крестьянам в вечное пользование лучшие земли, мы за неё, между прочим, немало собственной крови пролили. Владейте бесплатно землицей и спокойно трудитесь, о чём вы хлопочете? В царские времена о такой манне небесной наши деды и думать не смели. Это же самая первая цель коммунизма – каждому хлеборобу предоставить бесплатно свой земляной надел, чтобы жилось и трудилось в своё удовольствие.

– Бесплатная землица, паря, достается только покойникам, потому что от них назад ничего не получишь, – процедил, играя желваками, порядком захмелевший казак дядя Михей. И тоже отхлебнул из глиняной кружки шипучего кваса.

На крепком подворье старого казака, межевавшем в аккурат с Петькиным отчим домом, ещё до революции в образцовом порядке содержались справная рабочая лошадь, строевой, под седлом гарцующий конь да пара откормленных неутомимых волов. Настоящим хозяином был Георгиевский кавалер дядя Михей. За безупречную службу, по казачьим законам, он получил в вечное пользование изрядный надел родючей землицы и упрямым крестьянским трудом сколотил нехитрый деревенский достаток. В семье подрастали два сына, которым полагалось к сроку поставить отдельные избы, помочь обзавестись полезной скотинкой, поделиться землей. И со всем бы управился работящий Георгиевский кавалер, если бы власть в дивизии не захватили кожаные куртки, которые полжизни проболтались по каторгам, а теперь вознамерились предоставить народу светлую участь. Потому что где-то на берегах мрачного Рейна двое отнюдь не обездоленных жизнью мечтателей, в перерывах между лафитом и кофеем, воспылали любовью к сталеварам и конюхам.

– Мне, мой милок, землю задаром никто не давал, – сжимая в кулак клещеватую мужицкую лапу, продолжил дядя Михей. – Я за неё порядком своей и чужой кровушки выпустил, двадцать лет верой и правдой прослужил царю и Отечеству. Вот ты только что сказал, что вы кровь на фронтах не щадя проливали. Согласен. Уж не знаю, для чего вы её между своим народом проливали, только Россия большая, хватит на всех. Пускай комиссары берут со своими голодранцами бесплатную землю и пашут во весь горизонт, кто им мешает наладить богатую жизнь. Фурманов для чего шастает с ружьями по крепким мужицким подворьям? Это за что нам такое внимание, мы чужого в свой дом никогда не тащили. Большевикам хотелось землицы – они её сполна получили, только хлеба сама земля не уродит. Вот и ищут комиссары дармовую хребтину, на которую можно взвалить нелёгкий крестьянский наш труд.

От Петькиных глаз не укрылось, что все присутствующие за хлебосольным столом мужики единодушно разделяют позицию старого казака, да и ему самому были близки и понятны слова задиристого дядьки Михея. Но он также был осведомлён и разделял положение своего командира, на плечах которого лежала забота о содержании красноармейцев и их многодетных семей. Все резервы давно уже были исчерпаны, после недавнего урезания котловых пайков в одном из эскадронов поднялась голодная смута, и Чапаю пришлось лично приложиться к оружию. Однако и авторитет комдива имеет свой, пусть и высокий, но всё же предел, без хлеба дисциплину в дивизии не удержать. Поэтому ординарец строил беседу в примирительном русле.

– Ну хорошо, давайте спокойно обо всём потолкуем, – обращаясь к присутствующим, предложил, отставив пустую тарелку, ординарец и обтёр рукавом гимнастерки замасленный рот. – Мы в революцию для чего подались? Чтобы всему трудовому народу и вам, в том числе, жилось много лучше. Советская власть за бесплатно отдаёт мужикам вольные земли, чтобы спокойно трудились и делались всё зажиточней, всё богаче. А вы начинаете мордой крутить, напраслину на Советскую власть не по делу возводите. Чего здесь скрывать, нам сейчас нелегко, надо же как-то с беляками покончить. Потерпите немного, помогите нам с хлебом, а потом шашки на гвоздь и вместе такую жизнь в дивизии развернём, что никому и не снилось. Коммунизм ведь построим, всё общим сделается, будешь есть пироги и не знать, чьими мозолями этот хлебушек добыт. Набивай только пузо и не забывай революцию благодарить. Пускай вы сегодня сомневаетесь в комиссарах, но Чапаю вы не можете не доверять, он за вас жизнь готов положить.

– Для чего вы затевали революцию, эта ваша забота, – не стал возражать суровый казак дядя Михей. – Но лично я об этом никого не просил, отродясь не желал, чтобы кто-то за меня мою жизнь обустраивал, делал её на свой лад сытней и богаче. Мне, может, в самый раз приходится то, что имею, и о другом никогда не тужу. И что это за дурость такая, скопом крестьянскую жизнь проживать, может, вы и мою жёнку гуртом обгулять собираетесь? Ты, Петька, или дурой прикидываешься, или взаправду блажной, не понимаешь, что землю дают за бесплатно, чтобы потом заставить бесплатно на ней же работать. Земли никогда не бывает вдоволь, я готов прикупить немалую часть, у меня сыновья подрастают, должен приготовить им хозяйский надел. Но только за отцовские деньги, чтобы дети мои ни перед кем не оказались в долгу. Чтобы никто не пришел с карабином и не согнал со двора, как приблудную паршивую псину.

– Пустое городите, дядя Михей, – самодовольно вытянув под столом длинные ноги, ответил Петруха Чаплыгин. – Советская власть, она ведь народная, зачем же ей ходить поперёк честного хлебороба? Если совсем без дураков, то любая власть при желании может согнать с земли мужика, включая и ваших сынов. И совсем не важно, как досталась она, за свои ли, за чужие деньги, вы это знаете не хуже меня.

– Не сгонит с законной земли ваша власть, – даже подпрыгнул на скамейке взъерошившийся дядя Михей. – Потому что тогда сыновья на вилы посадят твоего комиссара. Купленного никто не отдаст, а бесплатное в руках не удержишь. Я за своё кому хочешь глотку перегрызу, так и передай своему командиру. Чего вы молчите, мужики, – обратился ко всем присутствующим расходившийся старый казак. – Может, я неверно чего говорю, ждём твоего слова, кум Алексей.

Собравшиеся за общим столом молчали не потому, что им нечего было сказать, и совсем не из осторожности держали язык за зубами, – для них важно было услышать последнее слово Алексея Игнатьевича, для этого многие и явились сюда. Они терпеливо дожидались, как приговора, его последнего слова. Как поступить с бесплатной землицей, принимать решение мог только он, признанный по всему течению казацкого Урала, не единожды проверенный временем народный вожак. Князем промежду собой уважительно величали мужики Алексея Недюжева, на то имелись серьёзные, более чем убедительные причины.

Предки знатного кузнеца Алексея Игнатьевича никогда не носили княжеского титула. Был он дальним отпрыском старинного казачьего рода Недюжевых, тех самых, что выдали в жены Емеле Пугачёву молодую казачку Софью. Много всякой воды утекло с времён Пугачёвского восстания, но народная память намертво закрепила в своём арсенале героику казачьего бунта.

В бесконечно перелицованной книжной истории нашего беспокойного Отечества это наверняка одна из самых скупо заполненных страниц. Прежде всего потому, что на Пугачёвский мятеж накладывалось жестокое табу всей чередой коронованных российских властителей. В своё время великий русский поэт коснулся запретной пугачёвской темы в «Капитанской дочке» – и немедленно отведал свинца, поощрительным приветом от дома Романовых. Дабы никто не сомневался, каков он русский дух и чем всё это может пахнуть. Потому как зловеще неистребимы глубинные мотивы той стихийной крестьянской войны.