Глава четвёртая

Наконец-то начались настоящие занятия. Нет…, конечно, строевые и политические занятия и занятия по Физо и Уставам, которые были основными до принятия Присяги, продолжались, но теперь появились и другие – техническая под-ка, специальная, тактическая, занятия по оружию массового поражения, разведывательная, медицинская, военная топография, инженерно-сапёрная и другие.

А на улице в это время установилась настоящая Уральская зима. Блин…, – 40 градусов. Да ещё как рассказывали наши старослужащие сержанты – Елань с перевода с челдонского (местного языка) обозначала – Впадина. Вот и получалось, если в окрестностях температура была минус 30-35 градусов, то весь холод сползал в нашу огромную впадину и здесь уже было минус 40 градусов. И ещё из-за этого не было ветров, поэтому и стоял стойко у нас мороз – 40. Чёрт побери, ни градусом меньше, ни градусом больше. Минус 40 и всё.

За нашей батареей было закреплено в учебном корпусе, на первом этаже два класса и чтобы совсем не заморозить курсантов, занятия чередовались. Два взвода с утра и до обеда, несмотря на морозную погоду, уходили на тактические занятия в поля, на прямую наводку. А остальные два взвода в это время занимались в тёплых классах в учебном корпусе. После обеда, те кто занимался в поле, уходили на занятия в тёплые классы, а остальные шли на территорию и убирали её, что порой, особенно во время снегопада или метелей, затягивалось до отбоя. И со следующего утра, они же уходили на занятия в поля. А это было ещё то испытание. Не сказать, что мы были одеты плохо. Двойное нательное бельё, одно из которых было простые кальсоны и нательная рубаха, а второе тёплое, фланелевое бельё. Так и портянки в кирзовых сапогах были тоже двойные – обычные фланелевые и тёплые из шинельного сукна. Плюс хлопчатобумажное обмундирование, шинель, шапка и двухпалые рукавицы. Вот рукавицы были самым слабым местом, где руки промерзали мигом, как только ты выходил на мороз. А так мы одевались достаточно тепло, но конечно не для сороковника. Тут нужен был хороший бушлат, тёплые ватные штаны и валенки. Вместо рукавиц – шубенки. Но…, нам почему-то это не выдавали. И на занятия разрешали укутывать нижнюю часть лица простым вафельным полотенцем и вместо кирзовых сапог одевали валенки.

Перед выходом на занятия мы строились внутри расположения и получали материально– учебную базу: оптические прицелы, панорамы, учебные плакаты по теме занятия, большие металлические ящики ЗИПов (Запасные Инструменты и Принадлежности). А это четыре ящика: одиночный ЗИП на каждое орудие и групповой на батарею из трёх ящиков. Три ящика были довольно лёгкие, а вот четвёртый ящик из группового ЗИПа, где находился воздушно-гидравлический насос, был тяжеленный. Всё это надо было тащить на прямую наводку за полтора километра и при распределение ЗИПов зачастую происходили быстрые жаркие схватки, на потеху сержантов. Никто не хотел тащить четвёртый ящик ни туда, ни обратно. Но тут была своя фишка, которую мы с одноклассником Володей Дуняшиным мигом просекли. Те, кто тащил этот ящик, двигались самостоятельно, без строя, отставали, таща тяжеленую железяку, и на занятия приходили с опозданием на 20-30 минут. И уже со второго занятия мы не лезли в нешуточную борьбу за лёгкие ЗИПы и с фальшивой кислой миной брались за металлические ручки четвёртого ящика, с видимым усилием и пыхтеньем выходили вместе со взводом на мороз и шли к месту занятия, постепенно отставая, демонстративно через каждые десять-пятнадцать метров меняясь местами. Тоже происходило, когда мы возвращались обратно с занятий, только наоборот – нас отпускали пораньше.

На нашу нездоровую добросовестность быстро обратили внимание удмурты и по первому времени часто после обеда подходили к нам, выказывая претензии: – Чё ты, Цех, с Дуняшиным выслуживаетесь что ли? Чё вы хотите доказать и кому?

Я принимал смирённый вид, но подпусти некую долю возмущения, гневливо отвечал: – Ты чё, Фока…!? Попутная физическая тренировка…. Я ж подъём переворотом ни хрена сделать не могу, вот и тренируюсь, и качаю мышцу.

Что-то подобное бухтел в ответ Володя и с недовольным ворчанием, типа: другую мышцу надо качать, те уходили. А потом они совсем перестали обращать на это внимание – раз, долб….бы, ну пусть таскают… Нам меньше достанется. И невдомёк им было, что как только взвод скрывался за углом столовой, так мы с Дуняшеным тут же меняли направление и мчались к солдатскому чипку (магазину). Бросали там ЗИП (кому он на хрен нужен такой тяжёлый), стучались в дверь и нам быстро открывала Евдокия Дмитриевна, заведующая и одновременно продавец чипка, которая к этому времени приходила на работу. На плитке уже пыхтел чайник, испуская из носика струйки белого пара, на столе стояла тарелка с свежеиспечёнными пирожками, либо печеньем. Мы только скидывали шапку и рукавицы и садились за стол пить крепко заваренный, сладкий чай. А Евдокия Дмитриевна сидела напротив нас и со слезинками в уголках глаз смотрела, как мы торопливо, обжигаясь пили чай и глотали испечённые ей пирожки. У неё сын тоже служил, но очень-очень далеко – на Камчатке и свою материнскую любовь, хотя бы таким способом она изливала на нас. Эти благостные пятнадцать-двадцать минут в тепле пролетали мигом, мы хватали шапки, рукавицы, бурей вылетали на улицу, хватали не украденный ЗИП и мчались в сторону прямой наводки. Только перед тем как мчаться, мы у крыльца чипка доставали из кармана крепкую верёвку, привязывали к металлической ручке и с гиканьем мчались по мёрзлой дороге, легко волоча ящик. Иной раз на него прыгал я или Володя и как на санках мчались на занятия. За сто пятьдесят метров, за бугром, останавливались, отвязывали верёвку и выходили к месту занятия, где все уже замёрзли и приняли зимнюю стойку, розовощёкие, разогретые, сытые, но артистически изображающие из себя убитыми таким тяжким трудом.

А когда мы вдоволь наморозимся на занятиях, нас с Дуняшиным отпускали в казарму за двадцать минут до конца занятия. Типа – пока они дотащатся с грузом, то взвод их догонит и все одновременно придут в казарму. С тяжёлым и показным громким оханьем, под подколки замёрзших сослуживцев, мы с Дуняшиным тащимся вверх по дороге, изо всех сил изображая как нам тяжело. Но как только перевалим за бугор, из кармана мигом появлялась верёвка и мы с азартом неслись все полтора километра, гремя промёрзшим ящиком по обледенелой дороге. За углом столовой, хватали ящик за металлические ручки и трудолюбиво, лёгким галопом, бежали через плац в подъезд родной казармы. И теперь у нас есть пару десятков ценных минут свободы и балдежа до прихода взвода.

А после обеда балдёж в тёплом классе учебного корпуса. Мы всегда занимались в классе, где стояла в боевом положении наша красавица 122 мм гаубица Д-30. На трёх станинах, с поднятыми в боевом положение колёсами, она смотрелась хищно и красиво именно той военной красотой, где ничего не убавить и не прибавить.

Разрабатывалась она больше десяти лет тому назад для десантников, чтобы была она лёгкая, быстро, за полторы минуты, приводилась в боевое положение, удобная в обращение и в тоже время мощная. Но получилась до того удачная, что она пошла во все войска. Дальность стрельбы 15 300 метров, весом 3200 кг, колёса, которым не страшны ни пули, ни осколки, с наполнением каучуком. Можно стрелять хоть прямой наводкой по танкам, хоть с закрытой огневой позиции или как миномёты, мортирной. И вот в классе мы изучали все её технические достоинства, в том числе и как применять вот этот тяжёлый воздушно-гидравлический насос, который мы таскали. Занятия по технической подготовке обычно проводил замкомвзвод Бушмелев и когда мы более-менее усвоили материал, то дальше нами занимался уже Тетенов, который должен был закреплять в наших головах полученный материал. Но его хватало только на первый час занятий и, разморившись в тепле, он утыкался лицом в лежащую на столе шапку и засыпал. А уж мы, глядя на сержанта, засыпали ровно через десять секунд после него. Пару раз неожиданно приходил с проверкой Бушмелев и, застав сонное царство, выводил в коридор Тетенова и драл его там как «сидорову козу». После чего, вздрюченный сержант начинал гонять уже нас. И вроде бы нам в этом случае было не до сна, но всё равно то один, то другой, сидя за столом уходил в глубокую дрёму. И тогда Тетенов становился в охотничью стойку и тихо командовал – «Кто спиииит…», а потом громко – «Встать! Смирно!». И все кто дремал, слыша последнюю команду, под дружный смех остальных, дико вскакивали и вытягивались в струнку, пуча ещё не проснувшиеся глаза, а иной раз и заваливаясь в сторону от потери равновесия. Вот уж смеха было.

– Так…, выходи сюда, – торжествовал сержант и провинившиеся выходили к его столу, разбирали со стенда учебные осколочно-фугасные снаряды и по команде начинали с ними приседать. 50 раз, при этом они должны рассказывать тактико-технические данные снаряда: – Осколочно-фугасный снаряд, вес 21,76 килограмм, начальная скорость полёта на полном заряде 690 метров в секунду, вес взрывчатого вещества внутри снаряда 4 килограмма… И так далее и тому подобное.

Присев таким образом 50 раз, раскрасневшиеся нарушители садились за свои столы и через десять минут смеялись над другими уснувшими и теперь точно также приседающие перед всем взводом. Но как бы от этого не взбадривался, но через какое-то время тебя вновь тянуло в сон и ты снова влетал. Но теперь ты уже должен не приседать, а произвести пятьдесят заряжаний снаряда на учебном тренажёре. Вот тут ты взбадривался гораздо больше. Потому что надо было хватануть из ящика осколочно-фугасный снаряд и с рёвом: – Осколочно-фугасный…., – пробежать через весь класс, положить снаряд в зарядную камору станка, схватить досыльник и с силой дослать снаряд в нарезы ствола, после чего снаряд на учебном станке выпадал в специальный приёмник, ты его оттуда хватаешь и галопом, через класс несёшь его обратно в ящик. Теперь хватаешь гильзу и с новым рёвом: – Заряд четвёртый…., – бежишь снова к станку, кладёшь его в зарядную камору и уже ладонью, сильным тычком досылаешь его, клин затвора подымается, закрывая канал ствола. После чего кричишь «Готово!» и с большим усилием, с одного рывка рукояткой опускаешь клин затвора. Выхватываешь гильзу и бежишь обратно к ящику, кладёшь её туда и снова хватаешь снаряд и бежишь его заряжать. После такой гонки, на ближайший час ты хрен заснёшь, но зато получаешь дополнительные физические нагрузки и совершенствуешь навыки в обращение со снарядом. Но учили и готовили нас хорошо. Хотя иной раз делали это варварски. Но опять же как на это смотреть.

Уж чего там говорить, но приходили мы армию ещё детьми. Да, нам было по 18 лет и наши сержанты, старше нас всего на два года, но которые уже прошли все тяготы и лишения военной службы, смотрелись в наших глазах взрослыми парнями. А мы имели всё ещё детскую конституцию тела, худенькие, тощие шейки, детские, ещё не оформившиеся голоса. Физическими нагрузками, правильным и калорийным питанием армия лепила из наших детских тел взрослую стать. А вот именно в учебках, в линейных подразделениях этого не было, помимо наших тел, нам ломали голоса. Варварски, но быстро и эффективно. На всех передвижениях строем, на строевых занятиях на заставляли не петь песни, а орать их, перенапрягая голосовые связки. Что называлось – отработкой или постановкой командирского голоса.

– Вы должны орать команду так, – поучали сержанты, – чтобы вас во время боя даже противник слышал, тем более когда кругом рвутся снаряды… вы должны во время команды рот открывать на ширину приклада, – требовали они. И мы орали песни, мы орали на занятиях по строевой подготовке. А потом страдали от боли в горле, от застуженных глоток, хрипели в разговорах. Ночью проснёшься, идёшь в туалет и из 250 курсантов спящих на всём этаже, как минимум 150 сильно и надсадно кашляли. Кто тяжело заходился в кашле, кто легче… Меня бог миловал и этот период для меня прошёл легко, но зато через два месяца любой из нас мог рявкнуть команду так, что она могла докатиться до штаба дивизии, заставив там вздрогнуть всех, а ты сам зачарованно вслушиваешься в свой новый, мужской голос… И опять с удовольствием рявкнешь, чтобы снова получить удовольствие.

Сегодня идём первый раз в караул. Не весь взвод, а только пятнадцать человек из самых подготовленных. 15 караульных, пять постов по три человека. Тетенов разводящим, Бушмелев помощник начальника караула и командир взвода начальником караула. Поэтому после политзанятий нас посадили в класс подготовки к караулу и целый час Тетенов терзал заступающих на предмет знания положений Устава Караульной и Гарнизонной службы. Все какие положено было знать статьи Устава наизусть я знал, а остальное хорошо помнил. Поэтому этот час я просто балдел в тепле и Тетенов сосредоточил свои усилия в основном на удмуртах, на которых он ругался и обещал не давать спать в отдыхающей смене, пока они не заучат нужные статьи, что для деревенских парней было тяжело переносимой мукой. Потом минут тридцать уделили Табелю постам и практической части, когда старший сержант Бушмелев провёл нас по всем постам. А это были: пост у знамени полка в штабе полка, пост в парке с боевой и учебной техникой, пост по охране складов продовольствия и вещевого имущества, пост на прямой наводке, где у нас проходили занятия и где в окопах стояли гаубицы в боевом положение, и пост посередине поля, склад с хим. имуществом, где Бушмелев махнув в нашу сторону рукой оповестил.

– Пост № 5. Курсанты Цеханович, Дуняшин и Панков, это ваш пост. Вопросы какие-то есть? – Мы огляделись. Голое поле. С одной стороны болотистая местность полигона, это сейчас она скрыта ровной пеленой снега, искрящейся на солнце миллионами разноцветных искорок, но если пойти по снегу в глубь полигона, то уже через метров двести промочишь насквозь валенки, потому что, болото прикрытое слоем снега ещё местами не промёрзло и следы быстро темнели от болотной влаги. В полутора километрах справа виднелась куцая улица из четырёх домов деревни Порошино, почтовый адрес нашей дивизии, а в трёх километрах впереди, за Долиной Смерти, большая деревня Калиновка. Ну и слева, в пятистах метрах, на высоком пригорке парк ракетного дивизиона, столовая и дальше уже наш арт. полк с казармой танкового полка Даурия.

– Да нет, товарищ старший сержант…, – вразнобой ответили мы, а Бушмелев усмехнулся.

– А надо, хотя бы спросить – А чего этот пост Мандавошкой называется?

Мы более внимательно посмотрели на одиночное здание склада, стоявшего в голом поле, на худую ограду из ржавой колючей проволоки, на часового, бредущего в тяжёлом тулупе, с автоматом в обнимку по снежной тропе вдоль колючки и в недоумение пожали плечами.

Бушмелев рассмеялся и кивнул на часового: – Вот так и вы будете, как мандавошка бегать вокруг склада, – и все засмеялись, представив на мгновение такую яркую картинку.

Потом были практические занятия на караульном городке. После обеда снова занятия и к разводу, все уже были задёрганы. Но на укороченном из-за сильного мороза разводе отвечали на все вопросы чётко и с радостью отправились в тёплую караулку, которая находилась буквально в двухстах метрах от плаца, между кочегаркой и столовой.

Фууу…, наконец-то мы в тепле. Быстро приняли караульное помещение, Тетенов отвёл первую смену и принял посты. Ужин, моя смена третья…, то есть через четыре часа, которые пролетели в какой-то мелочной суете. Я надеялся, будучи в отдыхающей смене, хоть немного поспать, но не получилось и в одиннадцать часов выходил из караульного помещения на смену постов.

Чёрт побери, на разводе температура была около сорока градусов, а сейчас не меньше сорока пяти. Лица у нас были закрыты до глаз полотенцами, на ногах валенки, а на постах на голову, под шапку, должны одеть утеплённые маски с прорезью для глаз, одевали тулуп и на солдатские двух палые рукавицы меховые шубенки. Быстро пробежались по всем постам, сменили и Тетенов, который был одет в шинелку и уже замёрз, чуть ли не бегом погнал нас на мой пост. Дуняшин уже ждал, переминаясь с ноги на ногу у хлипких ворот, опять же из колючей проволоки. Я метнулся к единственным воротам, в ярком свете полной луны отчётливо рассмотрел заиндевевшую целую печать и быстро, насколько это было возможно снял с Володи тулуп, он помог мне его одеть и я чуть не упал от тяжести тёплого одеяния, натянул на лицо маску и надел на руки шубенки.

– Товарищ младший сержант, курсант Дуняшин пост сдал. Товарищ младший сержант, курсант Цеханович, пост принял…, – глухо доложил из-под полотенца и маски.

И Тетенов, еле дождавшись нашего доклада, галопом, во главе короткой цепочки караульных, помчался в караульное помещение, а я впервые за месяц остался один. Даже было странно. Как так…!? То всегда, вокруг меня было суетившиеся куча людей, где я сам активно суетился, гоношился, что-то делал, куда-то бежал… И вдруг я один… И никуда не надо бежать и быть в готовности выполнить любой приказ или услышать грозный рык сержанта. Какое это оказывается благо – быть одному. Даже, чёрт с ним с постом…. Ты один. И я блаженно вздохнул и побрёл по тропе вокруг деревянного склада. В таком одеяние быстро согрелся и наслаждался покоем. Единственно, что было неудобно – это держать автомат. Из-за многочисленных слоёв громоздкой одежды я был вынужден держать автомат в охапке и другой раздражающий, но смешной момент, с чем неожиданно столкнулся. Согрелся и меня стало морить сонливость и одолела зевота. И по первости не стеснялся и зевал во весь рот, из-за чего струйка пара из-под полотенца на лице, пробивались сначала под маску, а оттуда в прорезь для глаз. Влажный пар попадал на ресницы закрытых глаз в сладостном зевке и тут же замерзал, плотно склеивая льдинками ресницы.

Ёкарный бабай. Усиленное моргание, глубокое морщенье мышц лица не приносили успеха и ресницы оставались смёрзшими. Тогда приходилось доставать руку из солдатской рукавицы, из обширной шубенки и голой рукой раздирать склеенные морозом ресницы, а потом ещё оттаивать остатки ледышек на кончиках, оставшихся на глазах ресниц, а зверски выдранные ресницы убирать, чтобы они не попадали в глаза. Рука за это время успевала здорово замёрзнуть и быстро ныряла в шубенки, чтобы через пару минут всё повторилось, когда я вновь зевал. Сонливость в этой борьбе быстро пропала и теперь если хотел зевать, то приходилось большим усилием лицевых мышц задавливать зевок, но уже теперь рискуя вывихнуть челюсть… И смех и грех….

Я уже больше часа бодренько выхаживал вокруг склада, как вдруг услышал невнятные голоса и хруст снега под приближающими шагами.