Правее стадиона несколько небольших пристанционных зданий, депо, откуда бодренько выехал почти игрушечный паровозик и, трудолюбиво пыхтя трубой, направился к развороту. Как это назвал мой новый товарищ. Мы тоже прошли дальше и вышли к колейному треугольнику, служащим примитивным кругом для разворачивания паровозов. Вовка чуть раньше мне рассказал, как они разворачиваются там, но я ни хрена не понял. Но увидев в этот момент паровоз и треугольник из железнодорожных колей, мигом врубился. Поглядев, как шустро паровозик проехал вперёд в тупичок, потом сдал назад за стрелку, а через минуту он уже ехал передом туда, куда ему надо. А мы пошли назад, в сторону казармы

У казармы взвода свернули налево и через двести метров уткнулись в высокий и серый забор с густо накрученной ржавой колючей проволокой по верху. Это была Зона. Вдоль Зоны шёл деревянный и широкий трап, и когда мы поворачивали ещё раз налево и пошли вдоль следующей стороны забора Зоны, то прямо увидел ещё одно здание. Пожарка – важно пояснил Володя. И опять вдоль забора по деревянной дорожке и через двести метров выходим к узкоколейке. Она то и разделяет наш посёлок. За ней слева, тоже квадрат из забора с колючкой, метров 200 на 200. Это промзона, где работают зеки, не задействованные на лесных работах. А так прямо – разбитая и грязная улица, с деревянными тротуарами по бокам. Слева в основном старые и заброшенные бараки. Штук пять. Справа тоже бараки, но первый переделанный под клуб, второй в начальную школу, а затем идут жилые бараки. И самым последним зданием на краю посёлка, на берегу небольшой речки – баня. В субботу мужской день в воскресенье женский день.

Вовка хихикнул и рассказал интересную историю. В прошлом году, в женский день баня внезапно загорелась и женщины в панике выбегали из неё в полуголом виде, а кто и в голом, схватив свою одежду в охапку.

– Так, Боря, – снова захихикал товарищ, – зеки, что работали в этот день на промзоне, чуть на забор не полезли, чтобы посмотреть на голых тёток. Солдатам даже стрелять пришлось.

Больше ничего примечательного в посёлке не было. Сходили мы на невысокий холм за баней, ещё показал он мне солдатское стрельбище. И вот в таком посёлке мне предстояло, как потом оказалось, прожить полтора года. Но этого я пока не знал.

Но меня это не пугало. Взрослым здесь может быть и скучновато, а нам пацанам было полное раздолье.

А вечером Володя повёл меня на стадион, где немного в сторонке, на большой куче не ошкуренных брёвен сидело до десятка пацанов, пара девчонок в основном моего возраста, с любопытством уставившихся на меня. Я хриплым от волнения голосом сказал кто я такой и откуда, но волновался зря. К моему краткому рассказику пару слов важно добавил Володя и уже через пару минут я тоже присоединился к их компании, сев рядом с рыжей девчонкой, которая мне сразу понравилась. Ирка, оказывается, она тоже будет учиться в третьем классе вместе со мной.

Собрались здесь мои новые друзья не зря, терпеливо ожидая прибытия эшелона с заключёнными, возвращающиеся с работы из леса. Подтянулись со стороны казарм взвода человек десять вооружённых автоматами солдат, приведших с собой двух здоровенных овчарок. А вскоре, оповестя окрестности несколькими пронзительными свистками, тяжело пыхтя серо-белыми клубами пара и дыма, к станции подкатил состав из пятнадцати грязно-коричневых и облупленных теплушек, откуда из маленьких, густо затянутых колючей проволокой окошек выглядывали белые лица заключённых. Неприятно громко загрохотали сцепки вагонов, заскрипели тормозные колодки и состав остановился на краю стадиона, рядом с группой пришедших солдат. С тормозных площадок соскочил многочисленный конвой, охватывая охраной эшелон в круговую, предостерегающе залаяли собаки. И когда охрана заняла свои места по периметру, по команде начальника конвоя загремели ржавые накладные крюки и освобождённые двери теплушек с пронзительным скрипом поехали в сторону, а из вагона стали выпрыгивать на землю прибывшие заключённые, скучиваясь пока у своих вагонов.

– Боря, ты тут пока с девчонками сиди и смотри, как мы будем действовать, – я и так с открытым ртом с любопытством смотрел на совершенно незнакомое мне действо. А пацаны, вместе с Володей сорвались с кучи брёвен и уже через полминуты исчезли с моих глаз. Уж не знаю, как там они сумели проскользнуть мимо бдительной охраны, но вскоре шустрые мальчишки вынырнули среди толпившихся заключённых и стали принимать от них привезённые лесные подарки. Охрана всполошилась, заметив детей среди заключённых, послышались возмущённые крики, ругань, резкие команды, лай собак, из предостерегающего, мгновенно налившись злобой. Несколько солдат кинулось в толпу заключённых, но те сплотившись, не сразу допустили их во внутрь и дали возможность мальчишкам улизнуть от хорошей трёпки солдат.

Упустив нарушителей порядка, озлившиеся солдаты стали грубыми толчками выстраивать заключённых в длинную колонну, кидая в сторону кучи брёвен сердитые взгляды, и где уже рассаживались рядом с нами удачливые и разгорячённые добытчики, не обращая внимания на недовольство солдат.

– Ирка, на…, – и один из пацанов протянул рыжей девчонке маленькую клеточку, искусно сплетённую из тоненьких, гибких веточек, где нахохлившись сидела пёстрая птичка.

– Ой, Нина, – обрадованно закричала Ира, обращаясь к подруге, – смотри…! Клёст… Ой, какой он красивенький… Ути какой…, – заворковала Ирка, плотно придвинув лицо к клетке.

– На тебе ещё и шишек, кормить будешь…, – важно и довольный радостью подруги протянул пацан целую охапку еловых шишек, тут же поделившись будущим, – дядя Лёша белку пообещал привезти…

Остальные тоже были не без лесных гостинцев и каждый хвастал чем-нибудь. А Вовка солидно разъяснил мне: – Скоро кедровые орехи поспеют, вот это будет да…

Потом и я сам, в компании пацанов, прорывался в момент прибытия эшелона с заключёнными из леса. И это была увлекательная игра – между нами и солдатами. Да и заключённым это было в радость. Ведь там сидели не только отпетые урки и уголовники, но и очень много простых русских мужиков попавшие на нары или случайно, или по пьянке, а то и по дурости и мелкой краже. Оторванные от семей, скучая по детям, они свою тоску выливали на нас и с удовольствием дарили нам мелкие подарки с лесу или, сделанные ими в редкие минуты отдыха, милые, занятные безделушки.

Хоть солдаты и ругали, и гоняли нас, но в тоже время зорко смотрели, какими путями мы миновали их охрану и в следующий раз перекрывали и эти лазейки, возможные пути побега уголовников. А мы находили новые дырки в их охране и снова прорывались к своим знакомым дядям. И ведь нас никто из заключённых не обижал, даже самые отпетые блатные. Наоборот, увидев нас, у них теплели глаза и может что-то там, в их покрытых корыстью душах и шевелилось тенями добро.

В течение недели перезнакомился со всеми пацанами в посёлке. В том числе и со старшаками, которые с осени начинали уезжать учиться на Бубыл в восьмилетку и благосклонно был принят в коллектив детей посёлка, полностью погрузившись в новую жизнь.

Вскоре к нам на постоянное жительство приехал дед. Посмотрел на нашу разнокалиберную казённую мебель, собранную в посёлке «с бору по сосенке…». Сокрушённо поохал, поахал. А что тут поделать, это даже я соображал, проделав совсем недавно такой далёкий путь. С мебелью тогда было хреновато, да ещё в такой глуши, как наша. До ближайшей железнодорожной станции Соликамск 250 километров. Там-то и можно было что-то купить. Но потом всё это – мебель, надо везти на машине по разбитой в хлам дороге 150 км до районного центра Чердынь. От Чердыни до Ныроба, где было головное управления Учреждения Ш320 МВД СССР – по простому «Спец лес», а в определённых кругах диссидентов и уголовников «Ныроблаг»…. Ещё 50 километров. Потом семь километров до реки Колва, по ней уже на моторной лодке или барже ещё километров двенадцать до посёлка Бубыл. Здесь всё это с берега перетащить к узкоколейке и по ней ещё 32 километра. Так что мороки только с перевозкой было достаточно, чтобы напрочь отказаться от этой затеи. А у деда в плане столярки оказались золотые руки. Рубанок, лучковая пила, пару напильников, наждачная бумага и фанера от ящиков из-под продуктов, которую я таскал ему от магазина. Он облюбовал под мастерскую большую, светлую веранду в финском домике и у нас уже через пару месяцев в доме стояла необходимая мебель. Да…, она была по магазинным меркам не того товарного вида, но она полностью выполняла все свои эксплуатационные и функциональные обязанности.

Два оставшихся месяца лета, за которые я узнал, что такое оводы, слепни, комары или как это нудно собирать малину, когда тебе мать даёт в руки трёхлитровую банку и приказывает её собрать, пролетели быстро и я пошёл в третий класс. Саму учёбу почти не помнил. В классе было человек двенадцать и помню только Вовку Золина и рыжую Ирку – первую свою детскую и невинную любовь к ней.

Да и зиму помню тоже плохо и только отрывками. Как упало сразу много снега, о чём я даже не мог помыслить в Белоруссии, и как очень холодно на Урале. Мать заказала кому-то из местных лыжи и через неделю я их получил. Помню первый лыжный выход в жизни, как эти проклятые лыжи путались, на каждом шагу, перекрещиваясь в моих ногах, как они разъезжались в разные стороны и я падал в глубокий снег. Чёрт побери, эти проклятые и неудобные крепления. Короче.., один раз я так распсиховался, упав наверно в пятидесятый раз на ровном месте… Взял и сломал в психе одну лыжину. Вот тогда, впервые, меня очень здорово и сильно отлупила мать. А через месяц получил новые лыжи и ни с того, ни с сего вдруг стал на них нормально кататься и лыжные прогулки вместо психа, стали доставлять огромное удовольствие.

Запомнились английские комедийные фильмы в маленьком поселковом клубе «Мистер Питкин в больнице», «Мистер Питкин на фронте», «Стук почтальона», но вот ни одного советского фильма там не помню.

Вечерами мы с Вовкой Золиным пропадали в казарме у солдат, смотрели у них фильмы, которые крутили в Ленинской комнате на узкоплёночном киноаппарате «Украина».

Как-то раз, перед выходными, учителя предложили нам за следующую неделю что-то сделать своими руками и принести поделки в школу. Я целый день, забыв про гулянку и игры, слонялся по дому приглядываясь ко всему, выходил во двор к поленнице и долго перебирал без всякой мысли сосновые поленья, пытаясь придумать, что из них можно вырезать. Потом тихонько забрался в мастерскую деда и минут десять задумчиво рассматривал его инструменты. Но всё равно никак не мог решить – что же сделать? Вечером, моё отрешённое от всего шатанье не прошло мимо отца и он, остановив меня, спросил о причине. Пришлось покаянно признаться в своём бестолковизме и отсутствия всякой светлой мысли насчёт поделки. Отец слегка посмеялся, но потом тоже задумался и весьма крепко, а затем встрепенувшись весело предложил: – А давай-ка, Борька, мы нашу улицу сделаем…

Мой друг Володя Золин

Мой друг Вовка Золин на фоне школы

Я даже глаза вылупил в изумлении – Как это улицу сделать!?

А отец уже загорелся этой идеей: – Так… Сиди дома, я сейчас на работу сгоняю и будем делать улицу…, – накинул шинель, шапку и умчался в Зону.

А через час, запустив клубы морозного пара, влетел в дом, держа в руках несколько рулонов ватманских листов. Разделся и сразу за стол, куда позвал и меня: – Борька, смотри…, – начал карандашом чертить линии.

– Вот гляди…, рисую нашу улицу, – и провёл две линии, – вот наш дом, вот дом твоего другана Вовки, а вот соседский с нами дом…

На ватмане смелым росчерком появились три квадратика и отец на несколько секунд задумался, потом решительно взял стирательную резинку: – Нет…, дом соседей надо чуть дальше нарисовать, а то у нас огород не влезет. И вот следующий дом мы нарисуем вот здесь, а этот вот сюда…, – я с интересом наблюдал, как отец на ватман наносит всё новые и новые квадратики, прямоугольники, рисует дорожки и столбы. Это всё я понимал и даже ткнул в дом Танасейчуков пальцем и сказал, поправив его, – так он дальше должен быть и вот тут у них сзади ещё один сарай.

Отец критически посмотрел на рисунок, потом на меня и деда, который тихо присел рядом и с интересом наблюдал за нами. Снова глянул на рисунок и неуверенно буркнул: – Что-то сарайку я не помню у них вот именно здесь…, – на что дед тихо рассмеялся.

– Конечно, ты оттуда всегда под таким шафе выходишь…

Отец весело хмыкнул и решительно заявил, тряхнув головой: – Так… Одеваемся и пошли смотреть на этот сарай и мне вот этот дом тоже не нравиться. Как-то он не так у меня стоит.

Через десять минут, мы с отцом, с развёрнутым листом ватмана, шли вдоль улицы, останавливаясь около каждого дома и утыкались в эскиз. Тут же что-то зачёркивали или пытались стереть одеревенелой от холода стёркой и наносили новую деталь улицы, шли дальше и останавливались у следующего дома и опять пристально смотрели на дом и тут же утыкались в лист, решая – всё ли правильно нанесено? Ничего не упущено? Наша деятельность не прошла мимо соседских взглядов и нас периодически удивлённо окликали и озадаченно спрашивали о наших занятиях. А отец, деланно хмуря брови, сворачивал от любопытных взглядов ватман и солидно заявлял: – Да вот улицу надо строить, проект подправляем, – и мы шли дальше, провожаемые недоумёнными взглядами. А отец смеялся: – Вот уж завтра на меня все насядут на работе….

Вернувшись домой, мы вновь засели за большим круглым столом и отец уже тщательно вырисовал каждую деталь нашей улицы.

Тут я всё понимал, а дальше нет. Поэтому сидел молча, ожидая дальнейшее.

– Так…, – удовлетворённо протянул отец и критически, сверху, оглядел чертёж, после чего обратился к деду, – батя, у тебя такого размера найдётся фанера?

Дед прищурил глаз на ватман, достал из кармана складной металлический метр и тщательно замерил лист плотной бумаги, после чего, покряхтывая, встал со стула и довольно буркнул: – Ты пока завари хорошего чифирка, а фанерка будет, – и ушёл на веранду. Пока отец заваривал чифир на двоих, дед громко ширкал на веранде сначала ножовкой, потом тише наждачкой, после чего занёс ровный и аккуратный кусок фанеры и довольно хмыкнул, когда лист ватмана в точности совпал с фанерой.

Всё это тоже было понятно, но когда отец с дедом закончили пить крепчайший чай, я не утерпевшись спросил: – А дома как мы будем делать? Сараи, заборы…?

– Учись, сын, пока я живой, – назидательно щёлкнул меня по носу отец и снова обратился к деду, – батя, теперь нужен твой клей…

Пока дед ходил за клеем, отец на другом куске ватмана, с края, с помощью линейки нарисовал несколько прямоугольников, вырезал их и попытался сложить, но это получилось у него плохо.

– Дай-ка, Гена, я… Не так ты нарисовал. А клеить стены как ты будешь? – Теперь дед взялся за карандаш и линейку, – смотрите как надо, – и стал чертить.

Потом вырезал то, что начертил, ловко сложил в отмеченных местах и я разинул рот в удивлении – получился домик. А дед ещё проклеил по краям и поставил домик на квадратик нашего дома.

– Ага…, – воскликнул он удовлетворённо, – его надо сделать ещё меньше сантиметра на два.

И они с отцом начали рисовать, а вскоре подключился и я. Весь вечер кипела за столом интересная работа, мы увлечённо чертили, резали, клеили и расставляли готовые домики и сараи на свои места и уже поздно вечером у нас была готовая улица.

– Завтра мы сделаем из ваты снег и сугробы. И наверно ещё столбы. Да.., ещё заборы.., – прищурившись на макет улицы, сказал отец.

Поздно вечером следующего дня мы закончили макет и я просто влюбился в него, ревниво отгоняя от стола, где он стоял младшего брата. Заходил с разных сторон, глядел издалека, даже поставил две табуретки друг на друга и смотрел сверху, представляя, как будто лечу на самолёте. Чёрт побери, так увлёкся, что чуть туда не свалился. В школе я ходил напыжившись от гордости и важности, небрежно расспрашивая друзей – А что они принесут? И пренебрежительно фыркал на их простенькие ответы.

Утром, когда надо было нести макет в школу, я чуть не разрыдался. На улице бушевала вьюга и как только вынесу макет на улицу, все мои домики, сараи и бутафорский снег только так улетят в утреннюю темноту. Увидев моё не детское отчаяние, отец соорудил примитивный саркофаг и сам понёс макет в школу. В этот день я был героем школы. Важно пыжился у макета, стоявшего на столе в коридоре и уничижительно поглядывал на простенькие поделки остальных и ещё выше задирал нос, глядя как у моего стола восторженно толпились ученики всех классов. А когда задавали вопросы – Как всё это сделал? Небрежно, «через губу» рассказывал – как САМ чертил на листе ватмана сначала рисунок, потом два часа ходил по морозной улице и уточнял каждую деталь под лютым холодом, как резал заготовки и клеил, превращая их в домики, сараи, заборы и в остальное. Короче, это был мой день и я его использовал на полную катушку.

Правда, за чрезмерное хвастовство, вечером был жестоко наказан. Отказался оставлять макет в школе, под предлогом, что его тут сразу же поломают без моего присмотра. И…, забыв про вьюгу, бездумно вышел на крыльцо. Первым же порывом студёного ветра с жёстким снегом, все мои домики, сараи, заборы и даже бутафорский снег, безжалостно были снесены и улетели в вечерние сумерки, а следом улетел и ватман, на котором всё это было. Домой я пришёл зарёванный донельзя.