В середине сентября, на пустыре, сбоку от школьного здания, неожиданно появился экскаватор и за время занятий выкопал там глубокий и длинный ров, для прокладки будущих коммуникаций. Бог ты мой! Я не знаю, что там прятали немцы или какие трофеи закапывали наши, когда освободили город, но для пацанов это оказалось настоящим Клондайком. Чего там только не было и не торчало из полуразвороченной земли. Точно не было танков и бронированных машин. Всё остальное было. И забыв про дом, домашние задания всё школьное пацанство органически перетекло в ров, куда несколько с опозданием подтянулись практически все пацаны из соседней школы. Но и им тоже хватило впечатлений и находок. Несколько раз нас оттуда гонял директор школы, приходили и милиционеры. Но как только они удалялись, ров вновь наполнялся любопытными пацанами. Домой я вернулся… Вернее даже не домой, а в сарай, весь перепачканный землёй и даже в порванной одежде. Но сумел дотащить выкопанные и отбитые в драках со сверстниками, добытые с таким трудом сокровища. Тут было…. Было, начиная от нагрудной бляхи полевой фельджандармерии, каких-то тусклых медалек, металлических значков, немецкий бинокль с мутными линзами, который надеялся отмыть, но сейчас в него ничего не было видно. Часть сильно ржавой винтовки, такого же качества ребристый футляр для противогаза, посуда с орлами и свастикой и много ещё какой дребедени. В том числе в очень хорошем состоянии немецкий сигнальный пистолет и красивый кинжал со свастикой на рукоятке. Вот в этот пикантный момент, когда прятал в свой тайник найденное богатство и выловил меня отец.

У отца в сарае тоже был свой тайничок, про который я знал и где отец держал заначку в виде бутылки водки с немудрящей закуской. Вот он и забрёл, чтобы навернуть стопарик, а я там со своими «игрушками».

– Так…! Ничего себе, я тут ловлю в милиции бандитов, раскалываю их… А тут, под носом родной сын целый арсенал имеет. Показывай.

Пришлось открыть тайник и с сожалением выложить на деревянный пол свои сокровища, в том числе и ржавый пулемёт. Отец сел на ящик и с интересом погрузился в «мир моих игр». Потом очнулся и поманил меня к себе.

– На…, – протянул мне рубль, – беги в магазин и купи себе на рубль чего хочешь. И сюда.

Через десять минут, с двумя бутылками лимонада, с бумажным кульком конфет я сидел напротив отца, а между нами, на перевёрнутом бочонке, был накрыт стол. Отец накатил сто грамм и, уложив на колени пулемёт, одновременно рассматривая кинжал, ударился в свои детские, послевоенные воспоминания Минского периода, в которых вот этого оружия было до фига и в рабочем состоянии. Особо он сожалел о коллекции марок как советских, так и немецких, которые ему достались практически даром, когда они вернулись в Минск, сразу после его освобождения от немцев.

– Дурак я был, Борька, поменял такую коллекцию на сломанную румынскую саблю. Она то мне и на хер не нужна была…., – наверно именно тогда, вот это его сожалеющее воспоминание и зародило во мне страсть к коллекционированию.

Тут нас и нашла мать: отца хорошо датого и с ностальгическим настроением, меня раздутого лимонадными газами и обожравшегося конфетами. Отец тогда забрал себе кинжал и ракетницу, а с остальным разрешил и дальше играть.

А кругом нас окружала ВОЙНА….!!!! Хоть мы и родились после войны и не видели, и не пережили тех военных ужасов, невзгод, страха и голодуху, что пришлось хлебнуть тем пацанам и девчонкам, кто родился до войны, но ВОЙНА органически вошла в нашу детскую жизнь как само собой разумеющее. Она была частью нас с самого рождения. Я стал себя осознавать – как личность, пусть даже и детскую, со своими переживаниями, эмоциями, детскими проблемами и обидами, какими-то смутными воспоминаниями, в четыре года. И в эти четыре года, как часть меня самого – стала ВОЙНА. Да.., я не мог тогда осознавать – Что такое ВОЙНА! Но я знал – что она, ВОЙНА, была. Я не понимал – какая разница была между фашистами и немцами?! Кто такие фронтовики?! Но зато, в четыре года чётко знал, что на ВОЙНЕ все делились на НАШИХ и НЕ НАШИХ. И мой дед Матвей, с непонятным мне словом фронтовик, у которого я жил в Костроме целый год – был НАШ и он воевал на ВОЙНЕ. Это потом, гораздо позже узнаю, что дед Матвей прошёл Финскую войну и два года с 41 по 43 год Великую Отечественную в Заполярье, где был командиром расчёта противотанкового ружья и у него на счету два танка.

Беззаботные детские годы проходили в играх, шалостях, с мимолётными детскими огорчениями и радостями, когда у тебя есть папа, мама, дом, где светло и тепло, и где тебя любят и где тебя оберегают, до поры до времени, от суровых реалий жизни. Мне было семь лет и мы уже два года жили в городе Орша, где всё напоминало о прошедшей войне.

Вроде после войны прошло семнадцать лет и за эти годы всё брошенное немцами было собрано и переплавлено. Но мы, пацаны, знали – где и что можно найти и стабильно раз в неделю…, в две в окрестностях города гремели взрывы, где насмерть подрывались мальчики, юноши или молодые парни. Пытаясь реанимировать найденное оружие и боеприпасы. В лучшем случаи отрывались пальцы, кисти детских рук, хуже – выбивались глаза… Но всё равно. Десятки и сотни пацанов, безбашенно шли на поля за вокзалом, где как землянику, в течение получаса можно было набрать полные карманы немецкого артиллерийского чёрного пороха в виде круглых, длинных цилиндриков, который шёл на опасные забавы. Если цилиндрик поджечь, наступить ногой и вовремя отпустить, то он летел как маленькая ракета метра на два-три. И сколько с помощью пороха было устроено в городе пожаров, сколько выжжено глаз и получено ожогов – это знает наверно только один Бог.

Поле это не раз перепахивали, но всё равно пороха там было немерено и новые волны несчастных случаев с детьми прокатывались через город. А если перейти это громадное поле, то можно попасть в угрюмый, чёрный лес, который был когда-то огорожен рядом ржавой от времени колючей проволоки и выставлены таблички с предупреждением о минной опасности. Взрослые туда не ходили, а мы… – только так. Я тоже ходил туда в большой компании взрослых пацанов, но только один раз. Сходили удачно и нашли там кучу оружия. Ржавого правда, но чтобы увлекательно играть в войну этого было достаточно. Тут было несколько автоматов, винтовки и один тяжеленный пулемёт. Это я потом, когда стал взрослым, узнал что это был МG, правда приклад наполовину разломан и сгнил. Взрослые пацаны не хотели его брать из-за тяжести, но потом сказали мне: – Дотащишь, он будет твой….

Как его дотащил до укромного места на окраине города и меня не повязали, уже не помню. Помню – было очень тяжело. Но был горд от похвалы старших парней и поэтому выдержал и этот поход, а потом ночной рейд, когда мы всё это перетащили уже во двор. Потом мы целыми днями сидели в кустах за сараями и старались привести оружие в порядок. У старших что-то получилось. Стрелять оно конечно не могло, но всё равно приведённое в порядок оно смотрелось солидненько. У меня же с пулемётом ничего не получилось, но я гордился – У меня был СВОЙ пулемёт. Ну и что, что он был тяжёлый и я его еле таскал. Он у меня был и всё.

Пулемёт у меня вскоре отобрали старшие парни, с другой улицы. Тогда ж было чёткое распределение – Наша улица… Их улица… Их район…, наш район… И все границы строго соблюдались. Конечно, в одиночку или вдвоём с товарищем разрешалось ходить и на другую улицу, и в чужой район и тебя не тронут. Но вот компанией нельзя – это считалось набегом и всё кончалось дракой за территориальную целостность. Вот в такой набег и отобрали у меня. Пока мне собирали подмогу, чтобы отомстить, пулемёт безвозвратно «ушёл». Отомстить мы отомстили, но я остался без оружия и пришлось что-то срочно себе подыскивать. И уже через неделю у меня была винтовка. Тоже ржавая, но главное я опять и на равных мог участвовать в играх про войну.

Весной, летом и ранней осенью местом наших игр был двор, сарай и территория за сараем. Часто лазали на металлическую крышу своего четырёхэтажного дома и смотрели оттуда на открывающиеся дали. Но за это нас гоняли взрослые. Иной раз в компании более взрослых пацанов бегали купаться на Днепр, напротив льнокомбината. Или же убегали в большой сквер в трёхстах метрах от дома, больше похожий на заброшенную рощицу. Там, в центре рощи, был старый немецкий бункер из бетона. Вот там мы тоже играли.

День 12 апреля 1961 года, когда в космос поднялся первый советский человек Юрий Гагарин, мне не запомнился. Да и потом, как полетел Титов в космос тоже. Но вот отчётливо запомнился значок с изображением космонавта Титова. Конечно, было много разных значков с изображением Гагарина и мы им гордились, но вот почему-то скромный значок с Титовым для меня был важнее и значимей, чем с Гагариным.

Я уж не помню, какой это был за фестиваль молодёжи в Москве, то ли международного, демократического молодёжного движения, то ли Дружбы народов, но каждый день через Оршу шли целые составы с участниками этого фестиваля и на нашем вокзале они останавливались. Выпросил у родителей мелочь и на эти деньги закупил так мне нравившиеся значки с космонавтом Титовым. И вот мы с пацанами помчались на вокзал, зная, что сегодня очередной состав прибудет на наш вокзал. И он прибыл, остановка 30 минут, народу приветствующих на вокзале море. А из поезда выплеснулась на платформы тоже не маленькая волна иностранной молодёжи, смешалась с нашей… Это была праздничная атмосфера – кругом звучали песни, гремели барабаны, танцы, в разных местах перрона звучали зажигательные речи, тонувшие в весёлой толпе. Меня подхватил на руки здоровый негр в огромной соломенной шляпе, усеянной значками, обнял и расцеловал меня искренне и от души, а я засмущавшись вручил ему значок с Титовым и свой октябрятский значок с Лениным в детстве. Он поставил меня на серый асфальт перрона и серьёзным видом принял от меня значок. Снял шляпу, отцепил оттуда иностранный значок и вручил его мне. А мой прицепил на шляпу, после чего исчез в круговерти короткого праздника. Тридцать минут, поезд ушёл в очередной, уже Московский праздник, а мы с пацанами мерялись у кого круче и больше значков.

И ещё пару интересных моментов, говорящих о нашей детской наивности. Так я удивлялся – Зачем космонавтам в космос одевать скафандр и зачем им там баллоны с кислородом? Этот риторический вопрос задал отцу с матерью, когда мы обедали и сам же ответил, видя удивлённые лица родителей.

– Ну…, холодно там… Так оденься потеплей, а чтоб дышать, надо набрать с собой полные карманы мятных конфет… Вот и жуй их, а конфеты будут вырабатывать кислород, – я с изумлением смотрел на тужившегося отца, который изо всех сил пытался сохранить серьёзный вид и не рассмеяться во всё горло. Я ведь тогда наивно считал, что когда ты сосёшь мятную конфету и то что холодит во рту, это и есть кислород, вырабатываемый конфетой.

Отец еле сдержался от смеха и придушенный голосом прокомментировал: – А если он там от холода простынет и у него температура подымится…?

– Хммм…, – озадаченно протянул я, хотя и на это у меня был свой ответ. Я ведь считал, что температура подымается и лоб становиться горячим от того, что мозги начинаются в голове сильно крутиться и от трения подымалась температура. Вот когда я выложил этот наивный детский бред…. Ох и хохотал отец….

Зимой, особенно вечерами, мы собирались на двух последних лестничных площадках нашего подъезда и там во всю веселились. Другим развлечением зимой был каток. Мать достала мне откуда-то коньки, Снегурка назывались и их можно было крепить на любую обувь, вплоть до валенок с помощью веревочек, туго закручивая их палочками на обуви. И тогда мы с пацанами ходили кататься на большой каток, залитый на стадионе. Закручивал палочки и верёвки я плохо, поэтому, коньки постоянно сползали на бок и их надо было опять закручивать на валенках. Один раз решил прикрепить их на ботинки. Установил и так туго закрутил их на ногах, что когда закончил кататься, упал на выходе со стадиона, совершенно не ощущая затекших ног.

Ну…, и естественно, как обычный пацан, любознательный и безбашенный… В то время это было нормой для 99% мальчишек, не то что сейчас, когда дети свою крутость равняют по у кого более дорогой мобильный телефон. А нам обязательно нужно было доказывать свою смелость и то, что ты нормальный пацан, перед другими такими же пацанами. У нас было даже своё испытание на пацанскую смелость и мужество, на высоком дворовым, двухэтажном сарае. Непонятно почему, но второй этаж нашего кирпичного сарая, над двумя лестницами, идущими на два противоположных крыла сараев, имел опять же кирпичный карниз в полкирпича. Взрослому туда вступить невозможно, но ширина как раз по детской ступни и было довольно высоко. Если оттуда упадёшь, а падать придётся спиной назад, то убиться или тяжело покалечится только так можно было. Так вот испытание было в том, что надо было пройти по карнизу, вдоль гладкой стены метров пятнадцать, до другого края. Зацепиться там было не за что. А идти, чтобы быть наравне с другими надо. И многие отказывались, даже не понимая последствий падения, а просто от того что было очень страшно. Отказавшиеся проходить испытание, конечно падали в наших глазах и уже в компании были на вторых ролях.

И вот настала моя очередь. Мы стояли толпой в самом низу, задрав голову вверх и я отчаянно и полупрезрительно ответил на брошенный мне вызов: – Да только так пройду…. Фигня какая…

Раньше задумывался по-детски над этим испытанием и воспринимал это как лёгкое испытание. Но когда сам, широко раскинув руки в сторону и плотно прижавшись щуплым тельцем к стене, вступил на карниз и прошёл, вернее прополз метра два, понял – на середине, на самом опасном месте, я просто упаду вниз и обязательно головой вниз и расшибу свою дурную голову, но до конца не дойду. Зацепиться здесь просто не за что, даже ногтями. Но…, я был правильный пацан и нужно было идти до конца. И пошёл. Как уж там извернулся, но именно на середине удалось глянуть одним глазом вниз, увидеть далеко внизу задранные головёнки друзей, глупо-любопытные взгляды… Ииии…., начал падать и именно спиной назад. И на этом наверняка моё счастливое детство и закончилось бы. Либо стал инвалидом на всю жизнь или меня похоронили.

Даже непонятно, как там сумел извернуться, как сумел восстановить равновесие – этого в упор не помню. Помню только бешенный стук сердца, пытавшегося проломить кирпич второго этажа, ватные ноги и моё насмерть прилипшее тело к стене. Как благополучно дошёл до конца, тоже не помню. Помню, что и мои друзья тогда тоже здорово испугались и потом долгое время никто не пытался пройти по карнизу. Но детская память недолга, и уже через месяц очередной пацан отчаянно штурмовал карниз.

А через неделю я выпал с четвёртого этажа. Сидел дома, наказанный матерью, сидел на подоконнике и с тоской глядел, как друзья-товарищи затевали за сараем очередную шалость и радостно вопили мне оттуда. Видать неаккуратно облокотился и полетел вниз. Долго летел. Правда, вспомнить свою куцую жизнь не успел. Я её даже не вспоминал… Короче, ничего не успел. Даже обоссаться.

Хороший был у меня ангел-хранитель. Он успел вперёд меня сбежать с четвёртого этажа вниз, быстро вскопать клумбу, взрыхлить, чтобы она была мягкой и пододвинуть клумбу к самой стене, куда и шваркнулся правым боком.

Упал, тут же вскочил и испуганно юркнул в подъезд, мигом взлетел к себе на четвёртый этаж и затаился в квартире, переживая – не дай бог узнает мать – она же меня убьёт.

Мать узнала. Вечером. Мои друзья видели, как я упал и в испуге разбежались с места игры и кто-то проболтался родителям. А вечером прибежала взбудораженная тётя Катя Зданович и, всплескивая в волнении руками, рассказала матери: – Люся, я не знаю, что меня вчера толкнуло. Ты же знаешь, что я к цветам равнодушная. А тут…, ни с того, ни с сего решила вскопать клумбу и посадить цветы. И Борька туда упал… Неужели мне это бог подсказал?

Под оханье, аханье и причитание матери, меня тут же допросили, раздели и осмотрели. Всё было в порядке, только на правом боку обширный, слегка вспухший синяк. И всё. Ни каких последствий. Они наступили осенью, когда я пошёл во второй класс. Сижу на уроке, всё нормально и как всегда, и вдруг ощущаю, что у меня отнялась правая нога. Удивлённо встаю из-за парты и тут же падаю на пол. В принципе, всё в порядке, только сильно и больно заныла кость правого бока и верхняя часть ноги онемела. Мигом примчалась Скорая помощь и меня увезли в больницу. Тщательно осмотрели врачи и после расспросов вынесли вердикт – сильный ушиб бока и назначили лечение. Глубинное прогревание бока горячим воском в шесть сеансов. Тут же сняли слепок моего бока для изготовления подобие ванночки и отпустили домой. Самое интересное бегал, прыгал и вообще, когда двигался или лежал – бок не болел и с ногой было всё в порядке. Но как только садился, то ровно через пятнадцать минут появлялась тупая, ноющая боль в боку, немела нога и переставала слушаться. Через три дня провели первый сеанс. Сначала с интересом наблюдал как на мой худенький бок пристраивали изготовленную ванночку, но когда увидел санитарку, заносящую расплавленный и явно очень горячий воск… Ох и орал я от испуга и ещё больше, когда стали его лить на бок. А ни чё… Да.., было горячо, но не больно, но… всё равно орал просто по инерции… Орал и во второй раз, хотя уже знал, что ни фига не больно, орал и следующий раз. А потом упёрся насмерть и мать больше меня не водила в больницу. Надо сказать, этого мне хватило на долгие годы. И лишь периодически, раз в десять-пятнадцать лет, ходил в поликлинику на прогревание бока, но уже ультрафиолетом. Последний раз это было в Абхазии, но три сеанса по две минуты ультрафиолета и до сих пор ещё не болел боком.

А пока, мне разрешалось встать среди урока и медленно прохаживаться между парт, разминая ногу и успокаивая боль в боку, под завистливыми взглядами одноклассников. Остальное время я был нормальным пацаном, гонял на переменках, играл, дрался, радовался, когда побеждал и ревел, когда был бит.

Во дворе у нас верховодил шпанистый четырнадцатилетний Колька Зданович, сосед по лестничной площадке. Меня он особо ото всех пацанов не выделял, но статус соседа лидера дворовой компании, позволял быть к нему ближе, чем другие пацаны. А тот, помимо нас водил компанию с более взрослыми парнями уже нашего небольшого квартала – а, короче, со шпаной. А те уже имели связи с мелкими уголовниками. И так далее. Но для нас пацанов, мелкоты, всё это было овеяно флёром некой романтики, да и по возрасту мы многое чего ещё не понимали. У нас был вожак Колька, ни в чём плохом он замаран не был, поэтому мы слушались и внимали ему.