Только Марк висел безвольной марионеткой. «И-и-и», – тянул еле слышно, отворачиваясь от ярких бликов.

Палач подошёл к Марии. Девушка следила за ним одним глазом. Второй затёк, и фигура палача казалась плоской и неживой. Боль и усталость манили обмороком, но Мария старалась превозмогать себя, не уплывать в беспамятство. Оно никуда не уйдёт, зачем торопиться? Пока мелькают иногда перед глазами седые виски – жизнь не кончена.

– Для чего это тебе, девочка? – спросил он. – Такой молодой, такой красивой, – рукоять бича ласково погладила девичью шею и приподняла подбородок, – зачем сомневаться в принципах? Что ты хотела доказать? Но у тебя есть шанс.

– Я не хочу, – прошептала Мария искусанными губами.

– Молчи, глупая! Жить – лучше! У всех есть шанс, даже у него, – палач развернулся к Марку, и тот дёрнулся и заскулил громче, в животном ужасе пытаясь вжаться в стену, найти тёмный угол в круглом зале без углов, забиться в него и замереть.

– Отныне жизнь ваша изменится, – продолжил палач. – Один начнет учиться увещевать, другие получат передышку. Вам нужно отдохнуть, я знаю, вам очень это нужно… Моё прошение об отставке рассмотрено и одобрено. Я заслужил покой. Недостаёт малого: мне нужен ученик и сменщик. Кто из вас…

– Я, я, я-а-а!! – забился на цепи Марк, брызжа слюной. – Я согласен! Согласен, согласен, – он заплакал. Струйка крови из лопнувшей губы потекла по подбородку.

Всё произошло так внезапно, что пятеро молчали.

– Ты хорошо подумал, малыш? – спросил палач. – Учиться будет трудно, а твоими первыми, э-э, – впервые он замешкался, не нашёл сразу верного слова, – пациентами станут они, твои товарищи.

– Да! Всё, что угодно! Только жить! – дальше Марк забормотал что-то бессвязное, заискивающе улыбаясь и всхлипывая.

Пятеро молчали.

Шестерых отправили по камерам без «процедур».

Палач устроил им выходной и сам разнёс и расставил у камер угощение. Жаркое на бумажных тарелочках и настоящий кофе в одноразовых стаканах.

Палачи сентиментальны.

– Ты! – Мария прижалась к решётке, стоило палачу выйти. – Не насмотрелся еще, предатель, гадина? Пытать хочешь, да?

Она шипела и плевалась, билась о холодные прутья. Потом схватила стаканчик с горячим кофе и плеснула в Марка.

Тот сидел в обычной позе, лицом к проходу, и смотрел на неё. Ни одна капля не долетела, Мария только обожгла пальцы.

– Оставь его, – сказал слева Дмитрий. – Он просто хочет жить.

– Жить?! – выкрикнула девушка. – А я не хочу жить? А ты? Все остальные?!

И остановилась: если бы Марк промолчал, кто бы согласился первым? И согласился бы? Она смогла бы отказаться? Отказаться быть. Существовать. С виной, которую нельзя простить. Чувствуя, как жгут кожу взгляды бывших друзей. Но жить! От обиды заныли зубы. Почему она не догадалась крикнуть первой? Наплевать на ненависть, зато продолжатся рассветы и закаты. Наступит новая весна, снег сойдёт, дождь смоет зимнюю грязь с набережной, и они пройдут над рекой, как раньше. С кем?! С Виктором, которого она замучает собственными руками? Представилось, как свищет послушный бич, как лопается кожа на спине Виктора, как он вздрагивает всем телом и стонет, не смея кричать. И какая ненависть плещется в его глазах. Вдруг Мария поняла, что ей было бы приятно бить! Приятно ощущать власть и беспомощность другого человека перед этой властью. Его бессильную злость. Его страх. Его боль.

Ей стало жутко от такого понимания.

Палач заставил их делать страшный выбор. Мария возненавидела Марка за то, что он решил. И возблагодарила, что не дал ей времени выбирать. За то, что она увидела бездну внутри себя – потом. Нет, не палач, жизнь привела к такому финалу. Идеалы, которым они следовали, их упрямство, их заносчивость. Их самомнение. Они считали себя лучше, умнее других. Они хотели возвыситься над людьми, теперь пожинают плоды. Они виноваты. Искреннее понимание собственной неправоты – вот что хотел увидеть в их глазах палач!

Палачи умеют убеждать.

Утром, когда парень с седыми висками увёл обескураженного Марка, в камере Марии, под потолком, засветился экран. Это оказалась пыточная, показанная откуда-то сверху, в непривычном ракурсе. Пыточная, где не было Марии. Седой конвоир уже привязал Марка к креслу, а палач перекладывал что-то на столе рядом. Звякало железо, и от каждого звука Марк сжимался.

– Почему? – сипло говорил он, – ведь я согласился, я подписал все бумаги!

– Да, мальчик, – отвечал палач, – поэтому ты останешься жить. Однако, нельзя убеждать, не проникнувшись важностью доводов. Ты должен знать, каково твоим подопечным. Иначе как ты поймёшь, когда уже всё, когда достаточно? Нельзя читать в глазах, не понимая, что там. Ты обязан пройти это сам.

Потом Марк закричал.

Мария зажимала уши руками, но крик проникал сквозь прижатые ладони. Она пыталась отвернуться, не смотреть, но происходящее на экране здесь и сейчас, но не с ней – тянуло. Вновь и вновь она открывала глаза, чтобы зажмурить их мгновение спустя. Одно – когда мучат тебя, совсем другое – смотреть на мучения. Но была и третья сторона, и Мария помнила это. И снова Мария впитывала это страшное, жуткое, тошнотворное, но притягательное зрелище. Остальные тоже смотрят, уверяла она себя, не могут не смотреть.

Ближе к обеду Марк только хрипел.

Палач привёз его на каталке, окровавленного и трясущегося, и сам подключил к регенератору.

– Завтра мы продолжим, мальчик. Сейчас отдыхай.

Больше Марк не смотрел на Марию сквозь прутья решётки. Он или лежал, опутанный трубками и проводами машины, или сидел, скорчившись, в углу камеры, и обхватив голову руками.

Назавтра кино начиналось снова.

Палачи справедливы.

– Дай отдохнуть, – рыдал Марк через неделю, сплёвывая кровавые сгустки, – возьми кого-нибудь из них!

– Нет, малыш, – отвечал палач, – они теперь твои. Лишь ты хозяин их жизни и смерти. Мне и без того есть кого вспоминать ночами. Подожди, осталось недолго.

– Но…

– Я помню, – неожиданно горячо прервал его палач, – свой долг перед вами! Да. Да! Я должен сам провести каждого через очищение к избавлению! Но ты снял с меня эту тяжесть, разделил её, оказался для них лучшим другом. Ты возьмёшь их грехи, и они уйдут спокойно. Да, тебе труднее! Самому, годы и годы очищать душу, и не будет другого средства, кроме совести.

– А если я не смогу? – простонал Марк.

– Невозможно. Больше некому, таков Кодекс. Без очищения нет избавления, они не смогут уйти, если ты не поможешь. Это ссылка, это позор, это всеобщее презрение! Жить, когда кожу жгут взгляды. Когда каждый… самый последний… любой никчёмный человечишка имеет право спросить: почему? И не найдётся слов. Или, выслушав ответ, тебе плюнут в лицо. Всегда. Ежедневно, ежечасно… Или тебя вообще не заметят, будут при встрече смотреть сквозь, говорить в сторону… Разве заслужили они такой участи? Но надо продолжать. Я очень, очень устал…

Палачи тоже жаждут покоя.

Ночью тихий звук вырвал Марию из сонной мути. Марк опять сидел возле решётки. Снова в этой позе, скомканный и неподвижный. Только пальцы с почерневшими ногтями лихорадочно сплетались и расплетались. Лицо его показалось Марии странным. Чего-то не хватало. Ожидания боли – поняла она. Марк смотрел на неё взглядом, какой мог бы кинуть обычный парень на давнюю подружку. Интерес, любопытство и самая капелька желания. Участие. Забота. Любовь, быть может. Любовь? А как же вставшее между ними предательство? Разве он может любить?

– Не пялься, палач, – пробормотала Мария почти равнодушно и провалилась в сон.

– Запомни, мальчик, казнь – не наказание, – палач выкатил на середину зала громоздкую конструкцию. – Это награда и освобождение от мук. Она обязана быть быстрой. Мы используем французский нож, гильотину.

Так кончатся наши дни, поняла Мария. Рано или поздно Марк уложит каждого из нас под нож и… Ей стало дурно. Заныли подживающие раны, а где-то внутри, около сердца возник и стал расти ледяной ком.

– Фиксируешь пациента вот так, – продолжал рассказывать палач, – руки крепишь этими зажимами, у пояса.

Сегодня Марк не был связан или прикован. Он свободно сидел в кресле и болезненно щурил глаза на лампы. Видимо, яркий свет мучил его. Рядом, на стуле, аккуратно сложенный, лежал комплект серой униформы.

– Нож запускается с пульта. Вот кнопка.

Мгновение ничего не происходило. Потом нож, разгоняясь, устремился вниз, и тут же замер, наткнувшись на толстые металлические штифты, которые выскочили по бокам гильотинной рамы!

– Казнь можно остановить. Той же кнопкой, – объяснил палач.

– Зачем? – вяло отозвался Марк.

– Иногда, в последний момент, приходит помилование. Тогда загорается зелёная лампа под потолком. Помни про неё. Редко, но так бывает. Принципат милостив. Нож можно освободить опять.

Раздался щелчок, это штифты вернулись в начальное положение. Нож, разогнанный мощными электромагнитами, рухнул с грохотом. Шестеро вздрогнули.

– Теперь последняя формальность, – палач взял Марка под руку и подвёл к гильотине.

Появился подручный. Он поднял нож гильотины и замер рядом.

– Зачем это? – спрашивал Марк, пока палач укладывал его на ложе, оставляя свободными руки.

– Ты должен знать, малыш, что ощущает человек под ножом, избавляющим от грехов. Ты сам запустишь нож, и сам остановишь его. Это так просто!

– Да, это просто, – согласился Марк.

Он зажмурился и вдавил кнопку. Щёлк! Узкая полоса стали ринулась вниз. Щёлк! Замерла на полпути, повиснув на штифтах.

– Молодец, Марк, ты справился! – палач впервые назвал Марка по имени. – Погоди немного, сейчас мы освободим тебя. Обычно это делается проще…

Он встал.

Неожиданно, всего на секунду, Марии стало жалко Марка. Потом она вспомнила про своё будущее, и жалость исчезла бесследно.

– Палач, – прошептала она, – будь ты проклят! Да не будет тебе покоя!

Марк словно услышал. Подняв голову, он посмотрел вверх, в глазок видеокамеры, и улыбнулся. Губы его шевельнулись, будто хотели произнести какое-то короткое слово.

Потом Марк нажал кнопку.

Нож упал.

Финал первый, романтический

Купе ничем почти не отличалось от камеры в Палатах. Такой же тесный пенал, такая же решётка вместо дверей. Но в нём было окно, закрашенное белой краской, а на ней – незаметные снаружи царапины. Днём Мария прижималась лбом к стеклу и смотрела. Мелькали деревья, зигзагом – вверх, вниз, вверх, вниз – прыгали электрические провода. Убегали назад столбы. Иногда, если повезёт, на них можно было заметить цифры. Цифры складывались в числа. Числа росли, приближая Восток и бессрочную ссылку. Ночью Мария спала или считала блики фонарей на потолке. Сегодня ей тоже не спалось. Вопросы роились в усталой голове. Почему Марк так смотрел на неё тогда? Что он хотел сказать за секунду до смерти?

В соседнем купе спали четверо её товарищей. Виктор лежал прямо за стенкой, внизу. Спросить у него?

Тихий стук растаял в лязге колёс, но Виктор откликнулся сразу же, будто ждал.

– Что, Мария? – спросил приглушённо.

Мария долго молчала и слушала его хриплое дыхание. Смог бы он так? А она?

– Ничего, спи.

Она поняла, почему Марк улыбался, освобождая нож.

Финал второй, или что произошло на самом деле.

Пятеро потрясённо молчали. Экран манил Марию, несмотря на подступающую тошноту.

Кровь затухающими толчками вырывалась из обезглавленного тела Марка, собиралась в канавку в центре зала и лениво уходила в сток.

– Мальчик опять не подумал, – сказал печально палач. – Очень импульсивный был юноша. Прилежный, но торопливый. Мало знал, полагался на слухи. Поступок глупый, хотя благородный. В закрытом разделе Кодекса сказано: клиенты отправляются в ссылку, если палач умирает своей смертью. Самоубийство – не тот случай. Неужели он думал, что его жертва – первая?

Он поднял голову и заглянул в объектив, глазами в глаза каждому из пятерых.

– Моё предложение остаётся в силе, – мягко сказал он. – Завтра утром я спрошу, кто из вас станет моим учеником. Мне будет из кого выбирать, не так ли?