– Да я и сам порой не понимаю, как. – сержант пожал плечами. – Третьего дня четверо ребят из нашей роты отправились в город, и только их и видели! То ли местные их пристукнули, то ли заблудились и сгорели, бедняги. Такой смерти и врагу не пожелаешь! А мы рисковать не стали, взяли еврея-проводника. Все так делают, и чёрт его знает, дружище Жанно, как эти сыны Израилевы ухитряются найти дорогу в этом Содоме с Гоморрою!

– Еврей-проводник, говоришь? – д'Эрваль удивлённо вздёрнул бровь. – И где же вы раздобыли эдакое сокровище?

– Недалеко от Кремля есть целый еврейский квартал. – принялся объяснять сержант. Туда ведёт улица со странным названием: „Varvarka“. Ребята из нашей роты уже ходили туда, и знали дорогу. Правда, из-за огня они едва смогли найти верный путь, но всё же встретили на пепелище еврея. Тот рвал на себе пейсы, глядя, как горит синагога, где он состоял учеником раввина. Он немного говорил по-немецки – вернее, на этой дикой смеси польских и немецких слов, которую евреи полагают своим языком, – и рассказал, что он и его родичи снесли в синагогу всё самое ценное, что у них было, рассчитывая, что иудейский бог убережёт добро от огня. Но, видать, плохо они ему молились – ни добра он там после пожара найти не смог, ни родни. Ну, мы плеснули бедняге водки из манерки и посулили денег, если отведёт нас, куда нам нужно. Услыхав о деньгах, он совершенно успокоился, повеселел и через некоторое время уже стал расспрашивать, не продаём ли мы чего-нибудь по сходной цене? Ребята, услыхав это, много смеялись. Что за народ такой, только о прибытке и думают?

– У всякого народа свои обычаи, Адри. – наставительно сказал лейтенант. – Евреи хотя бы свой город не поджигают, как это делают русские. И в Смоленске, и здесь – право же, нация буйнопомешанных!

– Оно, конечно, так… – сержант поскрёб подбородок чёрными от золы пальцами. – Я его спросил: как можно думать о прибытке, когда вся семья, возможно, сгинула в огне? Так он знаешь, что ответил? Сказал, что бог Израиля не допустит такого несчастья, а сгорело только то, что было сверху. Люди же спрятались в подземельях, которых тут, оказывается, видимо-невидимо и, скорее всего, остались невредимы.

– Ну, остались и остались, тебе то что за забота?

– Да я вот думаю: может, в этих самых подземельях помимо еврейских семейств, спрятано что-нибудь ценное? Вот бы где пошарить, вдумчиво, не спеша…

– Кто ж тебе мешает? – удивился д'Эрваль. – Расспроси своего проводника, где спуск под землю, и шарь там, сколько влезет. Только смотри, чтобы начальство не пронюхало, а то может и не одобрить. Сам знаешь, за грабёж населения полагается расстрел.

– Тогда одной половине армии придётся расстрелять другую. – ухмыльнулся Бургонь. – А потом и самим застрелиться. Видать, ты давно не был в Москве, Жанно и не знаешь, что тут происходит….

– Да уж вижу, вы времени даром не теряете. – он кивнул на солдатские ранцы, из-под крышек которых вперемешку со копчёными окороками и винными бутылками торчали позолоченные подсвечники и предметы церковной утвари. Вы, часом, не к Кремлю сейчас возвращаетесь? А то мы слегка заплутали…

– Так и есть, Жанно! – подтвердил сержант. – если хочешь, можете идти давайте с нами. Только уж и вы нам подсобите: ребята отыскали богатый дом, не тронутый огнём, набили дюжину тюков и корзин разным барахлом, а на себе тащить несподручно. Может, навьючим на ваших лошадей, раз уж вы всё равно идёте пешими?

* * *

Не успел лейтенант сдать дежурному офицеру рапорт о неудачной вылазке, как тот обрадовал его известием о новом назначении – и опять с фуражирской партией! Снова деревни, где из-за каждого плетня встречают их ненавидящие взгляды; снова опостылевшие, но от того не менее кровопролитные стычки с казаками и вооружёнными дубьём пейзанами – хотя, надо признать, на фоне охваченной пожаром Москвы это выглядит почти терпимо. Правда, этот раз д'Эрвалю предстояло сопровождать не скромный обоз с конвоем в сотню-полторы штыков и сабель, а большой отряд с артиллерией – маршал Ней, устав получать донесения о вырезанных малочисленных партиях, велел решить вопрос кардинально и послать за провиантом и фуражом такой отряд, о который обломают зубы любые партизаны.

Столь последовательными назначениями в одну фуражирскую партию за другой лейтенант был обязан одному своему качеству, весьма редкому у прочих своих соотечественников. Дело в том, что он немного владел русским языком – по большей части, читал, но немного мог и говорить. Как, почему гасконский дворянин овладел речью диких восточных steppes – это была давняя семейная история, делиться которой он не собирался даже с вышестоящим начальством. Оно, впрочем, не слишком-то и настаивало: обычно в качестве проводников и сопровождающих, способных объясниться с местными жителями, привлекались поляки, но раз этими талантами обладает француз – тем лучше. Пусть отдувается, раз уж он такой полиглот! Д'Эрваль в свою очередь не возражал, пользуясь всяким поводом, чтобы улучшить свой разговорный русский. Смущало, правда, что собеседниками его были, по большей части, неграмотные, туповатые пейзане с крайне бедным словесным запасом – но тут уж, как говорят в Гаскони, „А cheval donne, on ne regarde pas la dent^[4]…“

Отправляться следовало назавтра с утра, так что немногие оставшиеся ночные часы следовало посвятить отдыху и приведению в порядок потрёпанной амуниции. Обычно этим занимался Пьер, сорокалетний отставной солдат, уроженец деревеньки, расположенной неподалёку от имения д'Эрвалей, сопровождавший лейтенанта во всех кампаниях. Но во время недавней вылазки он получил сабельный удар, и сейчас пребывал в госпитале – так что рассчитывать приходилось только на себя. На действительно важные дела, те, ради которых он и явился в эту проклятую богом азиатскую страну, времени опять не оставалось, и это угнетало гасконца чрезвычайно. При штабе Нея ходили упорные слухи, что Император намерен оставить Москву и двинуться на юг, в богатые хлебом губернии, а значит, достижение заветной цели опять отложится на неопределённый срок…

С этими невесёлыми мыслями лейтенант и шагал по бесконечному коридору одного из кремлёвских дворцов, когда услыхал за спиной оклик, обращённый к его персоне.

– Лейтенант д'Эрваль? Вы-то мне и нужны! Я два дня вас разыскиваю, при штабе маршала мне сказали, что вас нет в городе. Скажите, вы до сих пор интересуетесь пропавшей библиотекой московских царей?

Опиньяк! Очкарик-учёный с длинными, сальными, как у студента-якобинца волосами, ну конечно! За суетой этих двух недель д'Эрваль позабыл о том, что обращался к нему за помощью.

– Разумеется, нет, мсье! Служба, сами понимаете, времени на личные дела совершенно не остаётся. Неужели вам удалось что-то выяснить?

Физиономию Опиньяка осветила самодовольная ухмылка.

– Признайтесь, вы ведь в это не верили? Полагали, что ничего у такого кабинетного червя, как я, не получится?

„…прямо-таки лучится от самодовольства! Неужели, и правда, сумел?..“

– Что вы, мсье, как можно! Я чрезвычайно высокого мнения о ваших способностях, просто…

– Не хитрите, юноша, это вас не красит. Я отлично знаю, что болтают обо мне завистники, так что можете не утруждаться. Да, мне действительно удалось кое-что разузнать. Надеюсь, вам это поможет. Понимаете, Император лично распорядился, чтобы я снял архитектурные планы с Кремля, не исключая и подземных помещений, которые здесь на редкость обширны и запутаны. И вот что мне удалось выяснить…

И он потянул из-за отворота сюртука уже знакомые д'Эрвалю записную книжку и карандаш.

IV

В своих ожиданиях я нисколько не ошибся. Не успели стихнуть вечерние звуки в усадьбе Васильчиковых, как в мою дверь тихо, по мышиному, поскреблись. Я вскочил – на пороге возникла женская фигура в ночной рубашке до самого пола и с чепцом на волосах. В руке свеча в крошечном подсвечнике, дрожащий огонёк прикрыт ладонью. И не побоялась же, что её заметят лакей или дворовая девка, сунувшиеся в неурочный час в коридор хозяйского крыла… Хотя – что я знаю о нравах помещичьих усадеб? Может, у них тут так заведено, не на пустом же месте сочинялись анекдоты о барыне, гусаре и кучере…. В конце концов, Наталья Петровна вдова, а мимолётная интрижка с проезжим гусарским поручиком (ну хорошо, в моём случае, студентом-вольнопёром) вполне вписывается в классику сельской жизни – тем более, что означенный вольнопёр есть героический защитник престол-отечества, направляющийся с важным заданием в район боевых действий. Как тут не проявить всё возможное, пусть и нарушающее некоторые нормы христианской морали и нравственности, гостеприимство?

Детали опущу исключительно из соображений скромности. Скажу только, что очаровательная хозяйка имения похоже, всерьёз изголодалась от вдовьей своей доли, да и я сам с самого того момента, как оказался в прошлом, был совершенно лишён естественных плотских удовольствий. Ну, неважно с „бабским контингентом“ в лагере действующей армии, а затаскивать на сеновалы пейзанок, как это и положено делать гусарам на постое, мне, видимо воспитание не позволяет.

Но – довольно досужих рассуждений. После того, как Анна Петровна, изрядно вымотанная ночными забавами (двадцать один год, помноженный на сексуальный опыт пятидесятилетнего мужика – это вам не баран чихнул!), удалилась к себе в покои, я внезапно осознал, что совсем не хочу спать. Не помогли ни хлопотный день, ни конный переход, ни обильный ужин, ни даже эротические упражнения, стоившие и мне немало сил. Сон не шёл, я встал, некоторое время посидел на широченном мраморном подоконнике, рассчитывая, что студёный ночной воздух прогонит бессонницу прочь. Но она упорно не сдавала своих позиций; тогда я запалил новую свечу от дотлевавшего огарка, оставленного в комнате сладкой вдовушкой, и принялся листать, нашедшуюся на столике книжку – изданный в Париже томик любовного содержания. Увы, моё убогое знание французского не позволило продвинуться дальше разворота с довольно-таки фривольной картинкой (ах, Наталья Петровна, ах, затейница!) – и я, осознав, тщету своих усилий, улёгся на постель, закинул руки за голову и предался воспоминаниям. Красноватый диск луны – ночному светилу до полной фазы осталась одна ночь, – заглядывая в окошко, навевал подходящее к случаю настроение.

Итак, с провала в век девятнадцатый минуло немногим больше месяца. Причём, в отличие от большинства попаданческих романов, которых я в своём времени проглотил несчитано, перемещение это шло… как бы это назвать поточнее… ступенчато. Всё началось с того, что я из лесного лагеря студентов-поисковиков под Вязьмой перенёсся в некую „туманную комнату“ без стен с единственным креслом, где бестелесный голос объяснил мне предстоящую задачу: хоть тушкой, хоть чучелком, а предотвратить попытку изменения прошлого, которую намерен произвести ещё один, такой же, как я, попаданец. Причём никакой конкретики, включая целевую эпоху и характер предстоящего МНВ (привет старине Айзеку Азимову с его „Концом Вечности“) названо не было – думай, что хочешь. Но особо долго гадать мне не дали – следующий „временной скачок“ забросил моё сознание в 31 декабря 1979-го года, в собственное молодое тело, справляющее Новый Год в компании студентов-туристов в сельской библиотеке – и, что характерно, под той же Вязьмой. Это уже никак не могло быть совпадением, но не успел я выстроить хотя бы наскоро теории о том, что мне предстоит менять в наступающем олимпийском году, как снова „накрыло“. Очередной, третий по счёту „перенос“ отправил меня вместе со спутниками-студентами, зданием клуба-библиотеки со всем содержимым, включая сельский краеведческий музей и стоящий на заднем дворе трактор Т-16, в самое начало сентября 1812-го года. И вот тут-то, друзья, и началось самое занимательное…

Всего компания попаданцев насчитывала одиннадцать человек, не считая кота Даськи. Заведующая библиотекой, моя родная тётка Дарья Георгиевна и её сердечный друг, совхозный тракторист дядя Вася; девять туристов: руководитель похода, альпинист-четверокурсник Лёха, Дима Гнедин, секретарь комитета комсомола курса и по совместительству, мелкий фарцовщик, сибиряк Генка Мартынов, студент из Польши Гжегош Пшемандовский. Ну и я, студент второго курса Никита Витальевич Басаргин. Женская часть туристической группы была представлена настоящим интернационалом: студентка из Болгарии Матильда Брейер, её сокурсница из солнечной республики Алжир Далия Брахими и наша соотечественница Людочка, студентка медучилища.

Опуская большинство деталей, скажу только, что ларчик с заданием, полученным в „туманной комнате“, открывался совсем просто. Неведомые затейники от хронофизики рассчитывали, что роль сакраментального МНВ (Минимально Необходимое Воздействие из упомянутого уже фантастического романа „Конец Вечности“), сыграет не что иное, как книги из совхозной библиотеки, а точнее – научно-популярные и художественные произведения, связанные, так или иначе, с историей девятнадцатого века. Что ж, задумано толково: попади хотя бы труд историка Тарле „Наполеон“ в руки того, о ком эта книга была написана – события, и правда, могли бы свернуть в другую колею. Тем более, что все условия для этого были созданы: поляк Гжегош оказался, как и ваш покорный слуга, попаданцем „с двойным дном“ – взятый из начала третьего десятилетия двадцать первого века, он тоже был реконструктором наполеоники и фанатичным патриотом Речи Посполитой, готовым на всё ради её неслучившегося триумфа. Ну а если при этом есть возможность ещё и насолить ненавистным москалям – совсем хорошо.

Для того, чтобы провернуть этот трюк, Гжегош прибег к помощи французов – и совсем, было добился своего, убедив су-лейтенанта, возглавлявшего фуражирскую партию, наплевать на поиски провианта и сена и срочно доставить содержимое библиотеки в ставку Императора – но тут в события вмешался автор этих строк. И тоже не один, а с группой поддержки в виде моего нынешнего спутника поручика Сумского гусарского полка Никиты Ростовцева, явившегося в семейное имение, чтобы увезти подальше от войны родителей и сестру. Бравый поручик выслушал попаданцев, подивился на артефакты из будущего в виде велосипедов и револьвера системы „наган“ – и поверил. А поверив, убедил полковое начальство позволить сформировать партизанскую партию из казаков и гусар его эскадрона.

Дальнейшее стало, что называется, делом техники. Лихие гусары разгромили в пух и прах фуражирский обоз; драгоценное содержимое библиотеки после некоторых колебаний было предано огню, что, вроде бы, должно было поставить жирный крест на планах изменения истории. Однако Гжегош оказался не так-то прост: предвидя подобную развязку, он нагрузил самые важные тома на отдельную телегу и повёз её другим путём, через болота. И снова его преследовали неудачи: отряд казаков и взявшихся за вилы мужичков из соседней деревни догнали их, дали прямо на болотах бой и вынудили поляка бежать, утопив воз с его драгоценным содержимым в трясине.

А дальше пути попаданцев разошлись. Гжегош пристал к польским уланам; бежала со своим любовником, французским су-лейтенантом и алжирская студентка Далия, решившая таким образом устроить свою судьбу в чужом, непонятном мире. Альпинист Лёха погиб, Гена Мартынов словил пулю в ногу, но сумел выкарабкаться. Матильда, Мати, моя давно забытая любовь, пристала к семье Ростовцевых, отправившихся в другое своё имение. Кроме неё, в графском обозе ехал раненый сослуживец поручика барон Вревский – и на него у лишённой предрассудков Мати имелись некоторые планы. Комсомольский вожак сгинул неизвестно куда; тётка-библиотекарша решила вспомнить свою партизанскую молодость и вместе с дядей Васей, медсестрой Людочкой и Генкой Мартыновым присоединилась к крестьянам села Будищи, сколотившим партизанский отряд. В довесок с этой компании партизаны получили мощное подкрепление в виде трактора Т-16, переделанного в кустарный броневик. Что касается меня, то мы с Рафиком Данеляном остались с гусарами Ростовцева, приняли участие в Бородинском сражении, вместе с ними вошли в состав партизанского отряда Сеславина – и спустя несколько недель сумели-таки дотянуться до воза с книгами, спрятанными Гжегошем. Я схватился с поляком на клинках, сумел его одолеть – и к удивлению Ростовцева отпустил. А чему удивляться? Без книг серьёзного влияния на ход истории он оказать, пожалуй, не сможет – тем более, что выяснилось, что эта история, как оказалось, не совсем наша. С Гжегошем мы расстались… не друзьями, конечно, но потенциальными союзниками. Уж очень хотелось выяснить, кто втравил нас (а заодно и десяток ни в чём не повинных людей) в эту дикую историю с перемещениям во времени. Видит бог, у нас обоих есть, что им предъявить…

* * *

За сладкими мыслями о предстоящей мести неведомым инопланетным (а может статься, даже иномирным?) экспериментаторам, я не заметил, как провалился в сон. Это было почти забытое ощущение: спать на чистых простынях, на мягчайших перинах, под пуховым одеялом. Ничего подобного в моей походной жизни не случалось уже месяц, если не больше, и я разнежился настолько, что с трудом отреагировал на заливистую трель местного будильника – здорового красно-чёрного петуха, расхаживавшего по двору с видом законного хозяина здешних мест.

– В суп тебя, проклятого! – с ненавистью буркнул я, испытывая острейшее желание наплевать на планы раннего отъезда и снова завалиться спать.

Пора было, однако, вставать. Завтрак уже дымился на столе в гостиной, и хозяйка дома пустила слезу, прощаясь с гостями: „после войны обязательно приезжайте погостить, господа, буду рада…“ Огненные взоры, которые сладкая вдовушка нет-нет, да бросала на меня из-под скромно приспущенных ресниц, говорила, в чём именно выразится эта радость…

В итоге мы тронулись в путь только в половину восьмого утра, безнадёжно выбившись из намеченного графика. Чемоданы и седельные сумки топорщились от свёртков с разного рода аппетитной снеди и бутылок – „подорожники“, собранные нашей гостеприимной хозяйкой. Ростовцев, обо всём, конечно, догадавшийся (гусар, как-никак!), усиленно меня подкалывал и пытался расспрашивать о подробностях минувшей ночи. В ответ я хмурился, изо всех сил стараясь принять суровый, независимый вид – не хватало ещё предстать перед боевым товарищем в образе жиголо, охмуряющего состоятельную дамочку бальзаковского возраста! А сам волей-неволей задумался: шутки шутками, а случись что с Ростовцевым – имение милейшей Натальи Петровны может послужить хотя бы временным убежищем. Кому придёт в голову искать попаданца в таком медвежьем углу? Да и хозяйка порадуется возможности без помех потешить свою женскую природу…