Очерк господина Ю. Давыдова показался мне необходимым в книге о казаках. Несмотря на то, что большая часть анекдотов о Платове и прочей чепухи, никак не относится к истории казачьего народа, показательна точка зрения автора, его уверенность, что он может судить и разбирается в том , о чем не имеет ни малейшего представления. Очерк хорош тем, что он абсолютно типичен не только для узкого около интеллигентного круга российских либерала – демократов, но и вообще для представления современных россиянин о казаках.
Это еще самое начало. Это 1993 год. Но не думаю, что в сознании наших соотечественников с тех пор что – нибудь, в отношении казаков, изменилось. Свидетельством тому, реестровое казачество и принятие законов, которые казачьему народу не нужны, а нужны «ментам», в кого изо всех сил строят, в основном, ряженых казаков, с лентами на кальсонах. Именно для того, чтобы «пороли и карали», чего так, «ради страха иудейска», опасается господин Давыдов.
Забегая чуть вперед, выскажу свое восхищение господином Давыдовым, который никак не может понять, как это врач невропатолог, мог стать казачьим атаманом. Я и в свой адрес слышал: «Как это вы, писатель, и вдруг казачий атаман? Казаков, каких то возрождаете!» Никого бы не удивило, если бы анапский врач- невропатолог был калмыком или армянином и старостой калмыцкой или армянской общины. И я думаю, что решение любого старейшины наказать насильника, у любого народа нашло бы одобрение. Но только, если он не казак! Казакам – нельзя! (Правда, русские, которые сами себя защитить не решаются, все по старой холопской привычке ждут ни то барина, не то Сталина, но единогласно мечтают, что вот придут казаки и спасут Россию!)
Замечу только, что мой прадед, имел чин приказного (одна лычка). Служил срочную в казачьем полку, стал инвалидом, а затем учил казачат грамоте в двухклассной хуторской школе и был атаманом хутора, за что его в 1918 году красные и расстреляли, без суда и следствия. И никакого противоречия в том, что он был по чину приказной или затем младший урядник, атаман и учитель казаки не видели. Тем более , пришедшие на Дон красные. Казак? К стенке! Однако, не будем отвлекаться, почитаем очерк!
Начну не Лондоном, начну Берлином. Вот они, казаки-то, на рысях, на рысях вступают в город. И что же? – Казаки опустошат столицу Фридриха Великого, разграбили в ней до трехсот домов, не пощадили загородного королевского дворца: изломали дорогую мебель, перебили фарфор и зеркала, изорвали, разнесли в клочки кабинет редкостей. Начальники не отставали от подчиненных.
Это не все. Слушайте:
– Дано было приказание прогнать сквозь строй «газетиров» за то, что эти публицисты слишком обидно и дерзко писали о русских.
Таков первый абзац романа «Мирович». У нас он известен любителям исторической прозы. Данилевский, автор романа, жил в прошлом веке. Странные времена! Никто не обвинил Григория Петровича в русофобии. Нет у меня ни малейшего желания порочить казачество. Знавал я в сталинских лагерях и донцов, и ку6анцев, славные были ребята, верные товарищи. Да вот теперь-то услышишь… ну, скажем, про анапских и пригорюнишься. Впрочем, не только про анапских.
Появились казачьи землячества. Возникло движение за возрождение, есть войсковой круг, атаманы, есть кокарды и шашки, есть нагаечки. Однако вопрос, куда громада двинется? К каким светлым горизонтам, ежели злобятся на демократов и инородцев? А розги пускают в ход не фигурально, а буквально. Именно эдак рукодельничают арапское казаки во главе с батькой, хоть тот и врач невропатолог.
Берлинских публицистов решили прогнать сквозь строй. Царский генерал Чернышев отменил экзекуцию. Советский генерал Макашов не отменил бы. А равно и другой бывший кандидат в президенты, г-н Жириновский. Вот и ёжишься: – то-то достанется нам на орехи, ежели, такие типажи прикарманят возрождающееся казачество. Да, натуре робкой впору праздновать труca. A тут еще, черт, помянуть недобрым словом казачьего генерала Иловайского, участника войны Двенадцатого года. Сын тихого Дона оказался буен в погорелой Москве, оставленной французами. Не обошел своим самобытным вниманием православные святыни. Говаривал, не моргнув глазом: я, мол, такой обет дал, чтобы все ценное отправлять на Дон. Hу, зачем, зачем было писать об этом?! Вот и посвистывает в ушах карающая нагаечка. «Страшно, страшно поневоле… » Но не страха ради иудейска берусь рассказать о лондонском фуроре двух донцов. Потому и охота рассказать, что они не имели решительно никакого сходства ни с Иловайским, ни тем паче с анапским невропатологом.
«В 1813 году, в марте месяце, при занятии русскими войсками города Гамбурга, был отправлен морем с этим известием в Лондон казак донского казачьего 9-го полка., Нагайской станицы, (Нагаевской! А.Б) Александр Земленухин лет 60-ти старик, с седой большою бородою».
Так писал в своих мемуарах, долго пребывавших в архивном забвении, подполковник Краснокутский.
В марте месяце да морем… Нетрудно вообразить, каково досталось за десять палубных суток станичнику-кавалеристу от весенних штормов. Но вестник очередной победы русского оружия, союзного английскому, в кровавом одолении Наполеона, достиг устья Темзы.
С того часа, как он ступил на берег, и до того часа, как он покинул этот берег, Земленухина окружали восторженные толпы: «Ура, казак! Ура!» Гравированный портрет статного бородача разошелся в сотнях экземпляров. Земленухина знали и лорды, и трубочисты. На каждом шагу его старались чем-нибудь да одарить. Он просил «не обижать подарками». Объяснял:
– Есть у нас старинный обычай: не обязываться чужеземцам, а лучше самим помогать им в нужде. А коли сам в беде, ищи помощи у своих, а за то старайся отплатить вдвойне. Прошу дать знать всем, что мне денег не надо. Спасибо за ласку, будем жить как братья, и вместе бить общего врага.
Отказ Земленухина приятно удивил островитян. Но когда он и от принца-регента не принял аж тысячу фунтов, удивление сменилось остолбенением. «Ура, казак! Ура!»
Апогея достиг он, демонстрируя на городской площади полевые действия казачьего эскадрона. Подполковник Краснокутский повествует об этом весьма энергично, но, пожалуй, слишком подробно. А если вкратце, то вот, извольте:
– В этот день триста английских всадников ожидали его на большой площади. По сему случаю несколько тысяч любопытных приехало из ближних городов. Толкотня была так велика, что казаку пришлось седлать коня не на улице, а в своей… комнате. Снарядившись, он выехал и сказал английским кавалеристам: "Не учен я наукам, по которым воюют великие генералы. Придерживаюсь нашего обыкновения: хитростью разведывать силу и расположение неприятеля; изнурять его денно-нощно, нападая с тылу, с фланга, а то и в лоб. Главное – натиск, быстрота, чтоб ни минутного промедления. Атаковать лавой, дугой, охватом. И вроссыпь, чтоб людей беречь, дабы и частые, плотные ружейные выстрелы давали промашку». Потом Земленухин велел выслать лазутчиков. Когда они доложили, где неприятель, он сказал:
"Прежде, ребята, помолимся, – скинул шапку, трижды осенился крестным знамением. Надев шапку, крикнул: 'На конь, ребята, без торопливости! Вперед!» – и nycтuл лошадь рысью, а за ним и английские кавалеристы… На скаку крикнул: "Ура, наша взяла!» – и осадив, коня, поздравил всех с победой. Провожали Земленухина как громом: "Виват. Донское войско!»
Имитацией театра военных действий завершилось пребывание станичника в столице заморского королевства. Нет, забыл, надо еще вот о чем. Землянухина, оказывается, приглашали насовсем остаться в Англии. Обещали дать землю, думается, парламент не отказал бы. Говорили, что и жену такой молодец сыщет без труда. Землянухин отказался еще прытче, чем от денег. «Нет и нет! Помирать надо, люди добрые, там, где кости свои положили отцы-прадеды, а старуху свою бросить совесть не велит».
Не пожелав страдать ностальгией, казак 9-го полка уроженец станицы Нагайской, (Нагаевской! Б.А.) взошел на борт фрегата, обещая провожающим передать привет своему атаману, графу Матвею Ивановичу Платову.
* * *
Mатвей Иванович, слушая рапорт Земленухина, курил корешковую трубку и потчевал цимлянским.
Сколь бы стремительны ни были передислокации, а дорожный погребец не оставался в арьергарде, не отставал от Платова. Его сиятельство нередко угощал друга-приятеля, прозванного русскими: «Форвертс», ибо приказ: «Вперед!» чаще всего срывался с губ фельдмаршала Блюхера. Цимлянское, конечно, некрепкое, но берет количеством. Блюхера, случалось, уносили на руках адъютанты. Платов задумчиво покачивал головой:
– Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает.
В том, что казак Земленухин выдержит, Матвей Иванович не сомневался.
* * *
Весной следующего. 1814 года. был сыгран последний акт войны. Наполеон простился со старой гвардией. Париж капитулировал. Войска встали биваками. Казаки варили кашу на Елисейских полях. Походная униформа сменилась парадной. Батальонные марши – дипломатическими демаршами. Все блестело, все блистали. Победа!
После побед начинается, как известно, мирное обустройство. Не умея обустроить Россию, обустраивают Европу. Писатель Лесков называл это «междоусобными разговорами». Такие разговоры ведутся на высоком уровне. Тон задается – на высочайшем. Император русский отправился по ту сторону Ламанша об руку с королем прусским.
О проекте
О подписке