Цитаты из книги «Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова (адаптирована под iPad)»

1 сентября 1598 года (по русскому календарю это был первый день нового 7107 года) Борис торжественно венчался на царство.

На страну посыпался поток щедрот, которые должны были вселить в народ любовь к новому государю, пусть не «божественному», но зато справедливому и доброму. Царь на год освободил крестьян от податей, а инородцев от дани. На два года избавил купцов от пошлин. Велел закрыть кабаки, спаивавшие простолюдинов. Выдал пособие вдовам и сиротам. Выпустил из тюрьмы узников и простил опальных. Он даже – нечто неслыханное – пообещал в течение пяти лет не применять смертной казни.

Земский собор и «хождения» москвичей к Новодевичьему монастырю обеспечили Борису юридическую и «общественную» легитимизацию, но вряд ли произвели впечатление на аристократию, отлично видевшую подоплеку всей истории и способную к реваншу. И тут Годунов прибегает к еще одной хитроумной уловке, которая заставляет боярство окончательно перед ним склониться. Через месяц после превращения правителя в царя вдруг пришла весть о том, что на Русь идет огромная крымская орда. Борис немедленно объявил, что сам поведет войско против врага. Родовитые бояре получили видные должности в армии, что, с одной стороны, было почетно, а с другой заставило их беспрекословно повиноваться главнокомандующему. В лагерь под Серпуховым собралось всё дворянское ополчение – и новый царь получил возможность предстать перед страной во всей мощи и всем великолепии. Мобилизация войска – это еще и впечатляющая демонстрация силы (функция, которую в позднейшие времена будут исполнять военные парады). Никакие татары на Русь не шли, тревога оказалась ложной, а скорее всего специально инспирированной, но для утверждения на престоле трудно было изобрести что-то более эффективное. Внешняя угроза – отличное средство для нейтрализации внутреннего недовольства; Годунов – первый, кто так искусно и, прямо скажем, бессовестно применил на практике это безотказное «ноу-хау».

Операцию эту, отнюдь не закончившуюся 25 февраля, можно разделить на несколько этапов. На первом нужно было вызвать у бояр и в народе панику отъездом царицы и правителя в монастырь, то есть сымитировать кризис власти, которого на самом деле не было: все приказы и ведомства работали, как обычно. Это была подготовка общественного мнения к идее об апелляции к Борису. Использовались безошибочные в нервной общественной ситуации доводы: «коней на переправе не меняют», «от добра добра не ищут», «не вышло бы хуже» и прочее. Чем упорнее отказывался Борис, тем сильнее становился всеобщий страх перед утратой стабильности и нарушением привычного порядка вещей. Затем возникла инициатива с земским собором, на которую все охотно согласились, потому что был это выход из зашедшей в тупик ситуации. Делегаты на судьбоносную ассамблею хоть и назывались «выборными», но не выбирались, а отбирались – явно не произвольным образом. Это тоже новация, которой в России будет суждена долгая жизнь. Иностранные очевидцы рассказывают, что и Борис, и его сестра в тра

Вся история с «избранием» Годунова на царство, по сути дела, являлась замечательно разработанной и проведенной политтехнологической операцией, тем более удивительной, что учиться Борису было не у кого – все приемы он изобретал сам, впервые.

Годунов отказался и теперь, но это была уже скорее дань русским традициям, согласно которым перед согласием полагалось долго смущаться и отнекиваться. В городе три дня шли молебны о том, чтоб Господь смягчил упорство Бориса. Пошли крестным ходом к монастырю, но Годунов не согласился и на второй раз. Просить полагалось троекратно. Наконец, 21 февраля перед Новодевичьим собрали (а может быть, согнали) огромную толпу, Иов торжественно принес чудотворную икону и стал грозить Борису, если тот не прекратит упрямиться, отлучением от церкви. За стенами громко стенал и рыдал народ – злые языки рассказывали, что за должным изъявлением всеобщей скорби следили специальные приставы, по чьему приказу все повалились на колени и завопили еще громче, когда царица подошла к окну кельи. Тут, согласно официальной версии, сердце Ирины-Александры дрогнуло, и она присоединилась к просящим. Годунов, тоже разрыдавшись, покорился Божьей и народной воле. После нескольких дней, которые полагалось провести в благочестивых молитвах, 25 февраля 1598 года Годунов торжественно вернулся в Москву.

Патриарх, другой участник годуновского замысла, возглавил массовое шествие к монастырю – просить Бориса согласиться, а царицу Ирину – уговорить брата. Годунов вышел к представителям и сказал, что ему, убогому, никогда и в голову не приходило помышлять о царском венце. Пускай-де соберутся лучшие люди со всей страны, человек по восемь-десять от каждого города, и сообща решат, кому быть государем. Так пригодилась традиция земских соборов, полвека назад введенных «Избранной радой» и впоследствии низведенных Грозным до положения бессмысленной декорации. После сороковин, уже в середине февраля, в Москву съехались «выборные»: около сотни духовных лиц, во всем покорных патриарху; человек двести придворных и приказных, обязанных своим положением Годунову; полторы сотни дворян и купцов; полсотни простых горожан (очевидно, для «народности») и десятка полтора бояр, которые при подобном соотношении сил мало что могли сделать.

Старший из бояр, князь Федор Мстиславский (сын покойного «регента» Ивана Мстиславского), происходил из венценосного литовского рода Гедиминовичей, почитавшегося на Руси почти так же, как Рюриковичи. К тому же князь приходился праправнуком Ивану III. Еще одним видным представителем знати был Федор Романов (сын другого «регента», Никиты Романова), двоюродный брат покойного царя.

Однако вдова твердо заявила, что желает удалиться от мира и постричься в монахини. Она не соглашалась быть и номинальной царицей, оставив управление государством брату, как это было при Федоре. Справив девятый день по смерти мужа, Ирина переселилась в ближний Новодевичий монастырь и постриглась,

Бояре в тот же день присягнули женщине – царице Ирине. Государынь на Руси не бывало со времен полулегендарной княгини Ольги, но оставаться совсем без монарха было невообразимо и страшно.