2. В гарнизоне крепости Брест-Литовск

Мчится поезд, стуча и громыхая, куда-то на запад, как змея изгибая свое длинное тело, то головой, то хвостом выдаваясь в сторону, то вдруг, совершенно выпрямившись, летит как стрела, все вперед и вперед – вперед к неизведанной новой жизни, тяжелой, может быть, даже страшной, но все же заманчивой и интересной.

Телеграфные столбы, как живые, мелькают в окнах вагона. На них проволока как будто играет, то опускаясь вниз, то поднимаясь, исчезает из поля зрения, ограниченная размерами окна. Будки стрелочников, шлагбаумы, бабы с зелеными флажками в руках, ребятишки и куры, пасущиеся стада, полустанки и даже небольшие станции – все проносится мимо, все остается сзади в мирной, спокойной жизни.

Поезд сбавляет ход. Стук колес все реже и реже, и вот он совсем останавливается. Большой пассажирский вокзал. Рядом, на пути, стоит прибывшая несколько раньше 5-я батарея.

– Что нового? Неизвестно еще, куда нас везут?

– Нет, ничего неизвестно.

С противоположной стороны подходит какой-то эшелон: это санитарный поезд – первое дыхание войны, которое мы ощущаем. Начинается обычная суматоха: кого-то куда-то несут на носилках, бегают и суетятся сестры, хлопочут врачи. Легко раненные один за другим вылезают из вагонов. Их сейчас же окружают наши солдаты, ведутся расспросы, рассказы, даются советы. Наши, еще не обстрелянные, с благоговением слушают уже бывалых. Время от времени из толпы раздаются возгласы удивления или сочувствия, поднимается шум, смех. Веселые, довольные, возвращающиеся назад легко раненные так и сияют. На лицах их ясно написана радость, что так быстро и легко отделались, и рядом с ними – сосредоточенно-серьезные фигуры наших бородачей, внимательно, боясь пропустить хоть одно слово, слушают повествования этих новых бывалых счастливцев.

Тут же, греясь на солнышке, прохаживается раненый командир батареи. На его лице тоже написано удовольствие: он выполнил свой долг и теперь пользуется законным отдыхом. Он ранен в плечо австрийской шрапнельной пулей.

– Австрийцы стреляют хорошо. Мы понесли крупные потери. Необходимо, чтобы орудийная прислуга не забывала засыпать промежутки между нижним щитом орудия и землей. Это очень важно: из-под щитов бьют шрапнельные пули. У нас много ранений в ноги.

– Ну, хорошо, может быть и так. На всякий случай будем помнить. Спасибо за совет.

Лошади напоены. Эшелон отходит. В дверях санитарного вагона стоит сестра милосердия с Георгиевской медалью на груди и провожает нас глазами.

– Возвращайтесь со славою, – говорит она нам на прощание.

Поезд мчится дальше.

* * *

На следующей остановке впервые видим пленных. Это австрийцы-поляки. Между ними – германский кавалерист. Пленных сейчас же обступают солдаты, суют им колбасу, хлеба, папиросы. Австрийцы, видимо, чувствуют себя неплохо и охотно вступают в разговор. Больше всего нас интересует их военная, невиданная еще нами форма, хотя мы сейчас же разочаровываемся: форма непрактична и некрасива. Их обмотки и ботинки вызывают у наших солдат целый поток острот:

– Что, пан, у вашего Франца-Иосифа не хватает кожи на голенища солдатам?

– Нет, братцы, это компрессы, чтобы, значит, не простужались, потому народ-то больно лядащий.

– А зимой-то тоже в обмоточках и в штиблетах? Смотрите, паны, в штиблетах-то холодно будет – снегу понабьется.

Немец не показывался, а все же интересно посмотреть и на него.

– Эй, германишер! – крикнул в вагон офицер 5-й батареи М. А. Гофман.

– Глейх! – Через минуту-две, на ходу застегивая пуговицы мундира, легким прыжком на платформу вскочил молодой германец и, увидев офицеров, вытянулся в струнку. Он сразу расположил к себе: чистенький, подтянутый, он готов сейчас же ответить на все вопросы.

– Ты как попал в плен?

– Взят во время фуражировки вашими казаками. Подо мной убили лошадь.

– А императора своего любишь?

Тут немец не выдержал: он поднял к небу глаза и с каким-то особенным восторженным чувством произнес:

– О, кайзер!

Какой контраст с австрийцами, растрепанными, в расстегнутых грязных мундирах. Сапоги нечищеные, сами они немытые, нечесаные. Когда мы подошли к ним, они даже не встали.

– Я убил своего офицера, а сам сейчас же сдался в плен, – заявил один из них.

Какая гадость. Пропала всякая охота разговаривать с ними, и мы отошли в сторону.

* * *

Я получил официальное сообщение о направлении эшелона на австрийский фронт. Кажется, этой новостью все довольны. Хотя мы еще не были в боях, но слышали уже немало об обоих противниках и по чувству, свойственному всем людям: лучше, где легче, – мы поверили в благосклонность к нам нашей Судьбы.

Брест-Литовск.

Но что это? Не верим своим глазам: 4-я и 5-я батареи разгружаются. Эшелон встречает командующий дивизионом подполковник В. В. Попов.

– Да, да… Вы должны сейчас же выгрузиться. Бригада получила назначение в состав гарнизона крепости. Да, вот, действительно, сначала получили определенное приказание следовать на австрийский фронт, а сейчас неожиданное изменение. Видите ли, по словам коменданта станции, мы должны были проследовать через Брест двое суток тому назад, но так как мы опоздали, вместо нас двинули спешно 61-ю бригаду, бывшую в составе гарнизона крепости, а нас теперь ставят на ее место.

– Но ведь мы не опоздали: мы выехали точно по мобилизационному плану. О каких двух сутках они говорят?

– Да, конечно. Но спорить с ними не приходится – все равно им ничего не докажешь, и мы должны только беспрекословно подчиниться.

– А наша пехота?

– Дивизия прошла на австрийский фронт и, наверное, уже где-нибудь там дерется. Я, конечно, понимаю вас, и мне самому ведь тоже обидно быть зачисленным в какие-то гарнизонные крысы и просидеть здесь всю войну, в то время как другие будут получать там награды: ордена, чины. Да и неприятно будет после войны вернуться в кадровую бригаду: они, наверное, будут драть перед нами свои носы.

Разгрузились. Все смотрят хмуро, все недовольны.

– Да что же, ваше высокоблагородие, уж если воевать, так воевать, а то ни то ни се.

И дома свои побросали, и хозяйство, и семьи, а для чего? Без дела только будем время терять, все равно никакого неприятеля здесь не дождаться: далеконько неприятель-то, чай, не дойдет.

Так сетовали мои солдаты, пытаясь как бы убедить меня: авось командир похлопочет и нас пошлют дальше. Одни только лошади были довольны и не скрывали своей радости. Застоялись они в тряских, душных вагонах и видимо с большим наслаждением стучали своими копытами о твердую, упругую землю, когда везли наши пушки в отведенный для нашей стоянки лагерь из артиллерийских бригад.

Конец ознакомительного фрагмента.