Предисловие к первому изданию

«6-я батарея» полковника Б. В. Веверна – книга исключительно интересная по своему содержанию и выдающаяся по своим достоинствам. Перед читателем развертывается необычайно живая и яркая картина с характерными деталями жизни и боевой деятельности батареи, которой командовал полковник Б. В. Веверн, со дня ее формирования в июльские дни общей мобилизации в 1914 году и по день ее тихой кончины в период всеобщего стихийного разложения русского фронта в 1917 году Такого полного описания бытовой стороны жизни, разнообразных положений в обстановке похода и боевой службы основной организационной артиллерийской единицы в нашей зарубежной военной литературе мы до сих пор не имели.

С редким даром изобразительности автор описывает мобилизацию, подготовку батареи к боевой работе, высокий патриотический подъем мобилизованных и населения, выступление в поход, переезд по железной дороге, прибытие на фронт, первые впечатления от столкновения с боевой действительностью, первые бои на реке Висле и последующие, от Ивангорода к Перемышлю и далее в Карпатах, тяжелый отход весной 1915 года, службу на Западном фронте и конечный развал батареи.

Справедливо учитывая, что боевая деятельность батареи протекает в тесном содружестве с другими родами войск, полковник Б. В. Веверн описывает боевую службу своей батареи в неразрывной связи с своими боевыми сотоварищами, отмечая не только исключительную доблесть отдельных войсковых частей и в особенности русского офицера, но и не скрывая случаев малой стойкости, ослабления духа, неудачных распоряжений начальства. На примерах живой действительности выявляется огромное значение нравственного элемента.

Психологическая основа всего повествования придает книге полковника Б. В. Веверна исключительную жизненность. Непринужденная легкость изложения, красочность и во всем проступающая горячая любовь автора к своей батарее, к родной ему артиллерии и Русской армии увлекают читателя.

Книга так написана, что всякий, не имеющий даже никакого отношения к военному делу, прочтет ее с глубоким интересом.

Н. Н. Головин

От автора

Когда, утомленный тяжелой работой, я возвращаюсь с завода на свой чердак, ложусь на кровать, закрываю глаза и предаюсь своим думам, картины далекого прошлого постепенно вырастают, как из тумана, в моем мозгу, и, забыв настоящее, я вновь живу прежней жизнью.

Я чувствую на плечах у себя золотые погоны, и радостное, волнующее чувство охватывает мою душу, несет ее навстречу бесчисленным колоннам пехоты, лесам колеблющихся сверкающих штыков. Я слышу топот копыт, я вижу столбы пыли, поднимаемые проходящими мимо меня эскадронами, и чувствую близость своих родных маленьких пушек. Я пропускаю мимо себя упряжку за упряжкой и любуюсь, как наяву, своей стройной могучей батареей.

Картины быстро меняются: мои орудия уже ревут, выпуская снаряд за снарядом, с легким визгом проносятся они над моей головой, и я вижу дымки их разрывов. Воют уже осколки германских снарядов, и со свистом пронизывают дымовую завесу ружейные пули.

Кровь бросается в голову и приливает к мозгу, сердце рвется вон из груди. Я вскакиваю на ноги, открываю глаза, и перед моим истомленным, взволнованным взором… мой бедный чердак и грязная синяя рабочая куртка.

Том I

1. Мобилизация

Огненными оранжево-красными полосами осветилось на востоке дальнее небо. Зашевелились, зашелестели листья на прибрежных деревьях, легкой сыростью потянуло с широкой глади Волги-реки, окутанной белым туманом своих испарений. Сумрак ночи сильно редеет: в нем уже прояснились тени обширного лагеря, растянувшегося вдоль небольшой быстрой речки, в этом месте впадающей в Волгу. Правильными, ровными линиями рисуются ряды лошадей, двухскатных походных палаток, повозок с большими колесами, зарядных ящиков и коренастых, низких орудий.

Лагерь спит, и лишь из крайней палатки только что вылез босой чернобородый солдат и, приставив руку к глазам, взглянул на встающее солнце. Огляделся, продул блеснувшую медную трубу и, откинув назад свою голову, затрубил. Чистые мягкие звуки трубы покатились, поплыли, понеслись по реке, взвились кверху у высокого берега Волги и рассыпались в улицах большого древнего города, засверкавшего в первых лучах восходящего солнца вспыхнувшим золотом множества храмов.

Лагерь зашевелился, ожил, наполнился гамом людских голосов, конским ржанием, игрой застоявшихся за ночь коней, в нетерпении рвущихся на водопой. Ожил и город. Лихорадочной жизнью забились его артерии-улицы. Зашумел, заволновался в суете первых дней объявленной общей мобилизации старый город, носящий выступающее из тумана веков славное имя великого князя, здесь, на слиянии двух рек, поразившего сильной рукой «зверя лютого», изображение которого и поныне украшает герб этого древнего города¹.

* * *

Я приближаюсь к лагерю. Только два дня тому назад я назначен командиром вновь формируемой 6-й батареи². Хорошо это или плохо? Моя батарея, в которой я пробыл еще с юных лет, почти всю свою службу, уходит в военный поход, а я остаюсь. Судьба – нахожу я ответ. Я стараюсь не думать об этом.

С легким ржанием, повернув головы, лошади роют копытами землю, следя с нетерпением за ездовыми³, раздающими сено. Одна сорвалась с коновязи, мечется по лагерю. Люди со всех сторон бегут, ловят ее.

У палаток всюду голубые дымки: чай кипятят, усевшись в кружки у костров, прибывшие по мобилизации солдаты.

«Смирно!..»

Я слушаю рапорт дежурного фейерверкера⁴, подходит фельдфебель:

– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, командующий бригадой скоро приедут на разбивку лошадей. Хорошие кони прошли вчера вечером. Нам в телефонные двуколки надо бы подобрать. Вон серый стоит на отдельном колу, вот бы его нам.

– Как судьба…

В ожидании разбивки я обхожу кучки сидящих людей, попавших ко мне в батарею, и останавливаюсь перед невзрачной, маленькой, жалкой фигуркой, заискивающе глядящей мне в глаза.

– Тебя как зовут?

– Логинов, ваше высокоблагородие.

– Что делал до призыва?

– Под лодкой лежал.

– Под лодкой? Где?

– Да здесь же, на Волге. Как здорово есть захочется, пойдешь на пристань, поработаешь, а затем опять под лодку.

– Ну, а зимой же как?

– Зимой, ваше высокоблагородие, на казенную квартеру⁵. Не даром же им стоять здесь, этим квартерам? Ну, нашему брату и способно: тепло и кормят.

– А семья у тебя есть?

– Никак нет, семьи нету. Да и не годится, значит, ежели законной супруге на таких квартерах стоять.

– А водку пьешь?

– Так точно. Это можно, потому водка нашему брату кровь греет.

– Ну, а в батарее же как? На войне водки не полагается.

– Ничего, ваше высокоблагородие, потерпим.

* * *

– Ваше высокоблагородие, командующий бригадой приехал. Вас просят на разбивку лошадей.

Передо мной стоит солидный, плотный фейерверкер с небольшой остроконечной черной бородкой. Где я видел это лицо? Да, вспоминаю: окрашенный в розовую краску, чистенький, как игрушка, пароход общества «Самолет»⁶. Стол, покрытый белой скатертью и уставленный винами и всевозможными закусками. За столом кутит шумная компания мужчин и нарядных дам. Громкий, непринужденный разговор и смех людей, чувствующих под своими ногами твердую почву. Мы, офицеры, в углу блестящей пароходной столовой ковыряем вилками «стерлядку колечком» и по временам бросаем свои взгляды на шумливых веселых соседей.

– Господа купечество, – шепчет нам убирающий тарелки лакей. – Богатеющие, – тянет он уже нараспев, не будучи в силах дольше сдерживать свой восторг.

Так вот оно что! Вот почему и тут, в батарее, он как-то сразу, по натуре своей, сам поставил себя на привычное место хозяина, и люди безропотно исполняют его приказания.

– Как ваша фамилия? – На ты назвать его как-то неловко.

– Бушмакин, ваше высокоблагородие.

– Чем занимались до призыва?

– Купец-хлеботорговец.

– Я назначаю вас старшим в обозе.

– Понимаю, ваше высокоблагородие. Покорнейше благодарю, – добавил он, как бы смутившись.

* * *

– Господа командиры, кто желает получить этого зверя?

Командующий бригадой, вытянув руку, указал на громадного серого жеребца, привязанного к вбитому в землю колу. Жеребец плясал вокруг кола, поджимая под себя задние ноги, стараясь подняться на дыбки. Громадная грива частью свисла почти до земли, частью развевалась по ветру, придавая ему вид какого-то свирепого чудища. Командиры батарей по очереди отказались.

– Так, значит, в шестую?

– Слушаю, господин полковник.

Лошади вороные, серые, гнедые, всех мастей и отмастков, голодные, избитые, грязные, заполнили собой весь отведенный для бригадного формирования берег речки. Вот они, наши безмолвные и покорные спутники и товарищи в грядущей боевой жизни, полной не изведанных еще нами ощущений, тревог, волнений и резких переходов в душевных настроениях – от упадка к воскресению духа. Не раз впоследствии приходилось нам поражаться тому тонкому чутью или инстинкту, которое проявляли наши лошади в тяжелые моменты нашей боевой обстановки. Они как будто понимали всю тяжесть положения данного момента и, не жалея своих сил и жизни, с удвоенной, утроенной энергией выручали нас из надвигающейся опасности. Теперь же здесь, на коновязи, они спокойно пережевывали свое сено, отдыхая после последних своих переживаний сборных пунктов, этапов, тесных и душных вагонов, шума, крика, нахлестываний и голода. Мы же в это время вновь осматривали этих новых своих друзей, распределяли их по упряжкам и выносам⁷, отбирали в боевую часть, в резерв, в обоз.

Каждое утро, посещая коновязь, обнаруживаю излишек в 10–15 лошадей. Откуда они берутся?

– Да кто их знает, ваше высокоблагородие? Тут, ночью, разве что разберешь? Бегают какие-то лошади, а чьи они – неизвестно. Ну, наши ездовые и ловят их – утром виднее, лишь бы своих не упустить, а что чужие, так нам убытку нет, – хозяева найдутся.

Логика моего фельдфебеля Д. Ф. Додельцева обезоруживала меня совершенно, и, отобрав излишек, что похуже, я отправлял их в ведение воинского начальника, предоставляя «хозяевам», то есть формирующимся паркам и обозам, искать их у него.

* * *

Чиж, Чижик, Чижонок, Шар, Шарик, Шарообразный – все уже словари, все календари пересмотрели, а все еще не хватает кличек для прибывающих лошадей, которые должны получить имена на четыре буквы алфавита: Ц, Ч, Ш, Щ. В этом необходимом и очень трудном деле участвуют все – офицеры, фельдфебель, писаря и даже каптенармусы.

– Ну, что же? Еще только три клички осталось.

– Ширяй, – радостным голосом заявляет старший писарь Постников.

– Шикай.

– А что такое Шикай?

– Не могу знать.

– Ладно. Еще одно последнее сказание?

– Шамлет… – заканчивает этот острый вопрос фельдфебель Додельцев.

– Кончено: «Шамлет». Конь Шамлет.

* * *

Люди и лошади… В данный момент нет ни людей, ни лошадей: есть личный и конский составы. И я сам тоже не человек: я командир батареи. Я должен отбросить все человеческие чувства, волнующие мой мозг и мою душу. Забыть все, чем я жил, к чему стремился, что меня огорчало и что меня радовало. Надвинулся «Великий вопрос», в котором я – лишь незначительная частица громадного, сложного механизма и, как таковая, жизнь моя должна быть тоже только механической, направленной исключительно к выполнению одной главной цели. И я стараюсь быть тем, чем я должен быть, напрягаю к этому всю свою волю, и тем не менее мне плохо это удается: жизнь реальная, человеческая, прошлая и настоящая, вырывается наружу и разрушает мою работу над собой. Я не могу никак видеть в людях своей батареи лишь фейерверкеров, орудийных номеров⁸ и ездовых: сквозь эти официальные звания в каждом из них сквозит человек со всеми своими человеческими чувствами и стремлениями. Свыше двухсот человеческих жизней вручаются мне, в мое личное распоряжение в этот тяжелый исторический момент, и я как начальник «несу за них определенную законом ответственность». Это по уставу.

Что означают эти слова устава? Означают ли они, что я несу ответственность и за жизнь своих солдат? В уставе об этом нет разъяснения. В уме же и в душе моей на этот вопрос ответ готов и, как бы я в будущем ни старался себя оправдать, я знаю, что ответственность громадная лежит на мне не только перед ними самими и их семьями, но и перед моей собственной совестью. И эта ответственность на мне лежит не только за жизнь их, но даже и за каждую пролитую даром каплю их крови. Смогу ли я, хватит ли у меня ума, энергии, решимости и знаний сберечь эту кровь и не лить ее попусту, по собственному несовершенству или кому-нибудь в угоду?

Итак, личный состав 6-я батарея получила почти полностью из запаса армии. Отличнейший личный состав: из лесов Муромских, Костромских, «Керже-нецких» лесов, с Волги, Шексны, Клязьмы-реки, оттуда, где слагались песни былинные, богатырские, прибыли эти люди, потомки былинных русских богатырей, сметливые, грамотные, крупные и сильные. Почти половина из них придерживалась «древнего благочестия»⁹ и старых, веками созданных обычаев, степенных, крепких, как степенны и крепки были и телом, и духом сами эти люди. Непоколебимая вера в Бога, в судьбу, начерченную Божественным промыслом, без воли которого ни один волос не упадет с головы, эти 30-40-летние богатыри шли на войну спокойные, уверенные, покорные. Ни ругани, ни пьянства, ни драк, и как-то так уж вышло само собой, что вторая половина солдат батареи, как бы подавленная нравственным превосходством этих староверов, подчинилась почти во всем их жизненному укладу и слилась с ними в одну крепкую, дружную семью.

* * *

В конце июля кадровые части выступили на фронт и таким образом освободили для нас, вновь формирующихся, свои казармы. Это сильно облегчило наше положение, но совершенно неожиданно появилось новое крупное затруднение: бабы.

В казармы перебрались к вечеру. Захожу. Команда: «Встать, смирно!» Ничего не понимаю! Базар, табор цыганский какой-то: солдаты, бабы, ребятишки…

Мой молодой фельдфебель Додельцев почти плачет: