Глава V

По мере того как свита наследника престола приближалась к Мемфису, солнце склонялось к западу и с бесчисленных каналов и далекого моря поднимался ветер, насыщенный прохладной влагой. Дорога снова шла по плодородной местности; на полях и в зарослях люди продолжали работать, хотя пустыня уже зарозовела, а макушки гор пылали огнем. Рамсес остановился и повернул лошадь. Его тотчас же окружила свита, подъехали высшие офицеры и мало-помалу, ровным шагом, стали подходить полки.

Освещенный пурпурными лучами заходящего солнца, наследник казался статуей бога. Солдаты смотрели на него с гордостью и любовью, офицеры – с восторгом.

Рамсес поднял руку. Все смолкли. Он начал:

– Достойные военачальники, храбрые офицеры, послушные солдаты! Сегодня боги даровали мне счастье командовать такими, как вы, героями. Радостью полно мое царственное сердце. Но я хочу, чтобы вы, военачальники, офицеры и солдаты, всегда разделяли со мной мою радость, и потому отдаю приказ выдать по одной драхме^[8] каждому солдату из тех, что пошли на восток, и тех, что вернутся с нами с восточной границы. Кроме того, еще по одной драхме греческим солдатам, которые сегодня под моим командованием открыли нам выход из ущелья, и по одной драхме солдатам тех полков благородного Нитагора, которые хотели отрезать нам путь к тракту…

Точно гром прокатилось по полкам:

– Да здравствует наш царевич!.. Да здравствует наследник фараона!.. Да живет он вечно!.. – кричали солдаты и громче всех греки.

Наследник продолжал:

– Для раздачи низшим офицерам моей армии и армии благородного Нитагора я жалую пять талантов, достойнейшему же министру и главным военачальникам – десять талантов…

– Я отказываюсь от своей доли в пользу солдат, – сказал Херихор.

– Да здравствует наследник!.. Да здравствует министр! – кричали офицеры и солдаты.

Багровый диск солнца уже коснулся песков западной пустыни, когда Рамсес простился с войсками и, пришпорив коня, поскакал в Мемфис, а достойный Херихор под гром восторженных кликов сел в носилки и тоже приказал обогнать марширующие колонны.

Удалившись вперед настолько, что отдельные голоса слились в один общий гул, напоминавший шум водопада, министр, высунувшись из носилок, обратился к писцу Пентуэру:

– Все помнишь?

– Все, достойнейший.

– Твоя память – как гранит, на котором пишут историю, а твоя мудрость – как Нил, который все заливает и оплодотворяет, – сказал министр. – К тому же боги одарили тебя величайшей из всех добродетелей – разумным смирением…

Писец ничего не ответил.

– Ты правильнее, чем кто-либо другой, можешь оценить ум и поступки наследника престола, да живет он вечно!

Министр помолчал с минуту. Так много говорить было не в его привычках.

– Итак, скажи мне, Пентуэр, и запиши: подобает ли, чтобы наследник престола высказывал перед армией собственную волю?… Так может поступать только фараон, или изменник, или… легкомысленный юнец, который с одинаковой легкостью совершает славные подвиги и бросает безбожные слова.

Солнце зашло, и скоро надвинулась звездная ночь. Над бесчисленными каналами Нижнего Египта стал сгущаться серебристый туман, легкий ветер относил его к самой пустыне, охлаждая усталых солдат и насыщая растения, изнывавшие от жажды.

– А еще, Пентуэр, подумай и скажи мне, – продолжал министр, – откуда наследник возьмет двадцать талантов, чтобы выполнить обещание, так необдуманно данное сегодня армии. Впрочем, откуда бы он ни взял деньги, кажется мне, а наверное и тебе, небезопасным, чтобы наследник делал армии подарки в такое время, когда самому царю нечем выплатить жалованье возвращающимся с востока полкам Нитагора. Я не спрашиваю твоего мнения, оно мне известно, как и тебе хорошо известны самые сокровенные мои мысли; прошу тебя только запомнить то, что ты видел, чтобы потом рассказать в коллегии жрецов.

– А скоро она будет созвана? – спросил Пентуэр.

– Пока еще нет повода. Я сперва попытаюсь обуздать разъяренного бычка при содействии родительской руки. Жаль ведь юношу – у него большие способности и энергия южного вихря. Но если вихрь, вместо того чтобы сметать с лица земли врагов Египта, станет прибивать его пшеницу и вырывать с корнем пальмы…

Министр замолчал. Свита его скрылась в темной зелени аллеи, ведущей к Мемфису.

В это время Рамсес подъезжал к дворцу фараона.

Дворец стоял на холме за городом, среди парка. Там росли диковинные деревья: южные – баобабы, северные – кедры, сосны и дубы. Благодаря искусству садоводов они жили десятки лет и достигали большой высоты.

Тенистая аллея вела вверх – к воротам вышиною с трехэтажное здание. С каждой стороны ворот возвышалось мощное сооружение, вроде башни из песчаника в форме усеченной пирамиды, сорок шагов шириной и высотой в пять этажей. Ночью эти причудливые башни казались огромными шатрами. На каждом этаже у них было по одному квадратному окошку. Крыши были плоские. С вершины одной такой башни дворцовая стража смотрела вниз, на землю; с другой – дежурный жрец наблюдал звезды.

Вправо и влево от этих башен, называемых пилонами, тянулась каменная ограда, вернее, непрерывный ряд одноэтажных строений с узкими окнами и плоской крышей, по которой ходили часовые. По обеим сторонам главных ворот возвышались две статуи, достигавшие уровня второго этажа; у подножия статуй тоже ходили часовые.

Когда наследник в сопровождении нескольких всадников подъехал к воротам, часовой, несмотря на темноту, узнал его. Тотчас же выбежал из пилона дворцовый чиновник, в белой юбке, темной накидке и в парике, похожем на клобук.

– Во дворец уже поздно? – спросил наследник.

– Да, государь, – ответил тот. – Царь обряжает богов ко сну.

– А что он будет делать потом?

– Он соизволит принять военного министра Херихора.

– Ну а после?

– После этого он будет смотреть танцы в большом зале, а затем примет ванну и совершит вечерние молитвы.

– Меня он не ждет к себе? – спросил наследник.

– Завтра, после военного совета.

– А что делают царицы?

– Первая царица молится в комнате покойного сына, ваша же благородная матушка изволит принимать финикийского посла, который привез ей подарки от женщин Тира.^[9]

– Есть и девушки?

– Есть несколько; на каждой драгоценностей по крайней мере на десять талантов.

– А кто там бродит с факелами? – спросил царевич, указывая рукой на нижнюю часть парка.

– Это снимают с дерева брата вашего высочества. Он сидит там с полудня.

– И не хочет спускаться?

– Теперь спустится – за ним пошел шут первой царицы и пообещал, что сведет его в харчевню, где пьют парасхиты.^[10]

– А про сегодняшние маневры здесь уже что-нибудь слыхали?

– В министерстве говорили, что штаб был отрезан от корпуса.

– А еще что?…

Чиновник молчал в нерешительности.

– Рассказывай, что слышал.

– Еще говорили, что за это ты приказал отсчитать одному офицеру пятьсот палок, а проводника повесить.

– Какая ложь!.. – отозвался один из адъютантов наследника.

– Солдаты тоже говорят, что все это, наверно, враки, – ответил чиновник смелее.

Наследник повернул коня и поехал в нижнюю часть парка, где находился малый дворец, в котором он жил. Это был в сущности одноэтажный деревянный павильон. Он имел форму шестигранника огромных размеров с двумя террасами – верхней и нижней, которые шли вокруг всего здания и держались на деревянных столбах. Внутри горели светильники, и видно было, что стены сделаны из резного дерева, ажурного, как кружево, и защищены от ветра разноцветными тканями. На плоской, обнесенной балюстрадой кровле было разбито несколько шатров.

Наследник вошел в дом, где его радостно встретили полунагие прислужники; одни освещали факелами дорогу, другие падали перед ним ниц. Здесь он снял запыленную одежду, искупался в каменной ванне и накинул на себя белую одежду, что-то вроде большой простыни, застегнув ее у шеи и перевязав у талии шнуром. На первом этаже он сел ужинать, ему подали пшеничную лепешку, горсть фиников и кружку легкого пива. Затем он поднялся на верхнюю террасу и, улегшись на диване, покрытом львиной шкурой, велел прислуге разойтись и прислать к нему наверх Тутмоса, как только тот прибудет.

Около полуночи перед павильоном остановились носилки, из которых вышел адъютант наследника, Тутмос. Зевая от усталости, он тяжелой походкой поднялся на террасу. Наследник тотчас же вскочил с постели.

– Это ты? Ну что? – спросил он.

– Ты еще не спишь? – удивился Тутмос. – О боги, после стольких дней мучительной тряски!.. А я-то надеялся, что удастся соснуть хотя бы до восхода солнца.

– Как там Сарра?…

– Будет здесь послезавтра или ты у нее на хуторе, на том берегу Нила.

– Только послезавтра?!

– Только?… Выспался бы ты лучше, Рамсес. Слишком много накопилось у тебя в сердце черной крови. И оттого тебя бросает в жар.

– А что ее отец?…

– Он – человек порядочный и неглупый. Зовут его Гедеон. Когда я сказал ему, что ты хочешь взять его дочь, он бросился на землю и стал рвать на себе волосы. Я, конечно, выждал, пока окончатся эти излияния отцовского горя, поел кое-чего, выпил вина, и мы приступили к переговорам. Гедеон, обливаясь слезами, сначала клялся, что предпочел бы видеть свою дочь в могиле, чем чьей-нибудь любовницей. Тогда я сказал ему, что он получит под Мемфисом, на берегу Нила, хутор, который приносит два таланта годового дохода и свободен от налогов. Он вознегодовал. Я пообещал ему еще один талант ежегодно золотом и серебром. Он вздохнул и заметил, что его дочь три года училась в Пи-Баилосе. Я набавил еще талант. Но Гедеон все тем же безутешным тоном стал уверять, что теряет очень хорошую должность управляющего у господина Сезофриса. Я объяснил, что ему незачем бросать эту должность, и прибавил еще десять дойных коров с твоего скотного двора. Лицо его несколько прояснилось. Он признался мне под глубочайшим секретом, что на его Сарру обратил уже внимание один очень важный господин, некто Хайрес, который носит опахало над мемфисским номархом. Я пообещал ему еще бычка, небольшую золотую цепь и ценное запястье. Таким образом, за Сарру придется отдать: хутор, два таланта наличными ежегодно, десять коров, бычка, цепь и золотое запястье. Это ее отцу, почтенному Гедеону. А ей самой – что ты пожелаешь.

– Ну а как вела себя Сарра? – спросил наследник.

– Пока мы договаривались, она гуляла по саду, а когда закончили переговоры и спрыснули их хорошим еврейским вином, – знаешь, что она сказала отцу?… Что если бы он не отдал ее тебе, она бросилась бы со скалы. А теперь ты можешь спать спокойно, – закончил Тутмос.

– Сомневаюсь, – ответил наследник. Он стоял, опершись на балюстраду, и глядел в пустынную частъ парка. – Знаешь, мы по дороге натолкнулись на труп повесившегося крестьянина!..

– О! Это похуже скарабеев! – поморщился Тутмос.

– Бедняга покончил с собой с горя: солдаты засыпали канал, который он десять лет рыл для себя в пустыне.

– Во всяком случае, он уже крепко спит… Пора, пожалуй, и нам…

– Бессовестно поступили с этим человеком, – продолжал наследник. – Надо найти его детей, выкупить их и дать им участок земли в аренду.

– Но это надо сделать под большим секретом, – заметил Тутмос. – Иначе все крестьяне начнут вешаться, и нам, их хозяевам, ни один финикиянин не поверит в долг и медного дебена.

– Брось шутки! Если б ты видел лицо этого крестьянина, ты тоже не заснул бы…

Вдруг снизу, из чащи парка, послышался голос не очень громкий, но отчетливый:

– Да благословит тебя, Рамсес, единый и всемогущий бог, которому нет имени на языке человека, ни изваяний в священных храмах!

Изумленные юноши перегнулись через перила.

– Кто ты?… – громко спросил наследник.

– Я – угнетенный египетский народ, – медленно и спокойно произнес голос.

Потом все стихло. Ни малейшее движение, ни малейший шорох ветвей не выдали присутствия поблизости человека.

По приказу наследника выбежали прислужники с факелами, спустили собак и обыскали все кусты. Но никого не нашли.

– Кто бы это мог быть?… – спросил Тутмоса взволнованный наследник. – Может быть, дух того крестьянина?

– Дух? – повторил адъютант. – Я никогда не слышал, чтобы духи говорили, хотя не раз стоял в карауле у храмов и гробниц. Я скорее готов предположить, что с нами говорил кто-нибудь из твоих друзей.

– Зачем же было ему скрываться?

– А не все ли тебе равно? – ответил Тутмос. – У каждого из нас десятки, если не сотни, незримых врагов. Будь же благодарен богам, что у тебя нашелся хоть один незримый друг.

– Я сегодня не засну… – прошептал взволнованный царевич.

– Брось… Вместо того чтобы бегать по террасе, послушайся меня и ложись. Знаешь, сон – божество солидное, ему не подобает гоняться за теми, кто скачет, как олень. Сон любит удобства, и, когда ты ляжешь на мягкий диван, он сядет рядом с тобой и укроет тебя своим широким плащом, который заслоняет людям не только глаза, но и память…

Говоря это, Тутмос подвел Рамсеса к дивану, принес ему под голову подставку из слоновой кости в виде полумесяца и уложил его спать. Затем он спустил полотняную завесу шатра, сам расположился рядом на полу, и через несколько минут оба заснули.