Карта нашлась очень быстро; чего-чего, а карт в этом легковооруженном, «карабинном» и в условиях современной войны почти небоеспособном полку оказалось предостаточно. Скорцени развернул ее на коленях и, переведя взгляд северо-восточнее Берлина, отыскал на Одере небольшой городок Шведт-на-Одере. Первое, что его поразило, – русские уже в каких-нибудь ста пятидесяти километрах от Берлина. А если учесть, что южнее Шведта, в районе городка Бад-Фрайенвальде, река делала огромный изгиб в сторону столицы, – то и в пределах ста километров.

Именно этот изгиб давал ему отгадку «полководческого замысла» Гиммлера: если создать мощный плацдарм напротив Шведта, на правом берегу Одера, то со временем можно будет ударить с севера по русским войскам, втянувшимся во фрайенвальдский мешок, отрезав их от основной массы русских. Однако понимал он и то, что подобный плацдарм имел бы смысл где-нибудь на Висле, год назад. Но не теперь, когда благоразумнее было укреплять левый берег реки, а не играться в ганнибальские игрища на захваченном русскими правобережье, бросая при этом в бой остатки отборных истребительных батальонов. Некогда полноценных и даже элитных.

– Что вы опять застыли, капитан? Облачите-ка имеющийся на ленте текст в форму приказа, отпечатанного на нормальном листе бумаги и заверенного подписью полковника Никольса и печатью полка.

– Есть подготовить письменный приказ!

Поморщившись от его крика, Скорцени с грустью посмотрел ему вслед и опять нацелил свой взор на карту в районе Шведта-на-Одере. Хотя единственное, чего ему сейчас хотелось, – это плюнуть на карту и приказ Гиммлера и вернуться в охотничий замок, к бренным телесам неутомимой, не знающей девичьего стыда и мнимой стеснительности Фюрер-Евы.

…То, что идея бросить на этот плацдарм Скорцени со своими батальонами родилась в голове самого Гиммлера – это было ясно. Рейхсфюрер уже вовсю заигрывал с американцами и даже пытался вести с ними самостоятельные, втайне от Гитлера и Бормана, переговоры. Но при этом ему все время приходилось ощущать на своем затылке дыхание личного агента фюрера по особым поручениям, готового по первому же намеку фюрера наброситься на его штаб. Как когда-то, во время июльского заговора против Гитлера, набросился со своим фридентальским батальоном особого назначения «Ост», под командованием барона Фелькерсама, и частью охранного батальона «Великая Германия» – на расположенные на Бендлерштрассе штабы генералов Фромма и Бека.

…Войдя в общую комнату, в которой полковник все еще совещался со своим несгибаемым штабом с таким глубокодумием, словно в миле отсюда ожидали своей жертвенной крови поля Ватерлоо, оберштурмбаннфюрер приказал Никольсу немедленно связаться с расположенным неподалеку запасным аэродромом и от его, Скорцени, имени приказать, чтобы там приготовили транспортный самолет.

Услышав о транспортном самолете, полковник молитвенно уставился на обер-диверсанта.

– Куда нас будут перебрасывать?

– Вас, полковник, – никуда. Вы со своим бессмертным штабом так и просовещаетесь здесь до последнего залпа этой войны.

– Извините, господин оберштурмбаннфюрер, но мы располагаемся там, где нам было в свое время…

– Вермахт, – прервал его Скорцени, – люфтваффе, кригсмарине и даже несгибаемые войска СС – все, решительно все потерпят в этой войне сокрушительнейшее поражение. И только ваш бессмертный тирольский полк выйдет из этой войны непобедимым, не произведя при этом ни единого выстрела в сторону врага!

– Но, видите ли, – вновь попытался что-то объяснить командир бессмертных и непобедимых тирольцев, однако Скорцени все так же жестко осадил его:

– Оправдываться вы будете перед Народным трибуналом под председательством Фрайслера^[15], – вновь прибегнул к своей тактике мощной психологической атаки Скорцени. Тактике, которая до сих пор в его диверсионно-актерском исполнении срабатывала всегда: и по отношению к своим, и по отношению к врагам. – Но пока этот приговор не прозвучал, сообщите-ка мне: ваши полковые разведчики проходили хоть какую-то специальную подготовку?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Никольс не сразу сообразил, о чем это оберштурмбаннфюрер. Несколько мгновений он – худенький, низкорослый – стоял перед громадиной Скорцени, как карлик перед деревенским громилой и, вытянув шею, напряженно всматривался ему в глаза, пытаясь понять: шутит Скорцени (опять шутит?!) или все же вопрос прозвучал всерьез?

– Разведчики? – пожал он плечами. – Кажется, да, как было предписано.

– У нас есть взвод разведки, – пришел ему на выручку один из подполковников. – Его служащие проходили ускоренную подготовку в лагере под Пенцбергом в начале прошлого года…

– Да-да, все так и было, – попытался приободриться полковник.

Очевидно, речь шла о каком-то местном вермахтовском лагере ускоренной подготовки армейских разведчиков, о котором Скорцени даже не слышал, но, чтобы подыграть полковнику, напыщенно произнес:

– Ну, если в знаменитом секретном лагере под Пенцбергом!.. И вообще, вы почему это скрыли от меня, что у вас имеется целый взвод таких храбрецов?

– Они у нас по штату, – вновь сник полковник Никольс.

– Так, может, среди них обнаружится и несколько фронтовиков?

– Человек пять – не больше, направленных сюда после госпиталя.

– В таком случае быстро сформируйте мне отделение из наиболее крепких и фронтовых и благодарите карающего Господа и милующего Скорцени, что на сей раз полку удалось обойтись малой кровью, – дожимал он командира полка, который пока что, до окончательного узаконивания «Альпийской крепости», никоим образом не обязан был подчиняться ему.

Поблагодарив только «милующего Скорцени», полковник тотчас же связался со своим знакомым, начальником запасного аэродрома, и уже через полминуты обер-диверсант слышал, как он орал в трубку: «Да мне наплевать на то, имеются у вас самолеты или нет! Вы обязаны выполнить приказ коменданта “Альпийской крепости”! Скорцени, кого же еще?! Оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени – слышали о таком?! Того самого, подполковника, того самого!»

…Да, тогда, после молниеносно проведенной первым диверсантом рейха карательной операции «Валькирия», германский генералитет еще долго содрогался от расстрелов во внутреннем дворе самого Бендлерштрассе, от приговоров Народного трибунала. А то и в смертельных петлях виселиц тюрьмы Плетцензее. Поэтому замысел Гиммлера ему был ясен: собрать охранные батальоны и во главе со Скорцени бросить их на гибель где-нибудь в районе Шведта-на-Одере. Неясно было только, кто подсказал ему, что плацдарм следует создавать в районе именно этого городка, севернее изгиба реки, подумалось Скорцени; сам рейхсфюрер до этого вряд ли додумался бы.

Прежде чем отбыть на аэродром, Скорцени на предоставленной ему машине вернулся в замок и сразу же встретился с начальником расположившегося здесь же отделения гестапо унтерштурмфюрером Кройтом. Этот гестаповец прекрасно знал о существовании Альбины Крайдер, но понятия не имел, кто она такая, и даже не имел права интересоваться ее персоной. Сам тот факт, что женщина пребывала под покровительством Скорцени, приводил его в чиновничий трепет.

– Через два часа я отбываю в Берлин, в распоряжение фюрера, для выполнения очередного задания, – прогромыхал своим басом Скорцени, войдя в кабинет начальника отделения гестапо, располагавшийся в просторном флигеле, некогда служившем охотникам своеобразным заезжим двором.

– И какого задания не сей раз? – не удержался Кройт, но, встретившись с изумленным взглядом Скорцени, тотчас же поспешил извиниться за излишнее любопытство.

– Вы всегда задаете подобные вопросы офицерам СД, лейтенант Кройт?

– Простите, господин оберштурмбаннфюрер, но я знаю обо всех ваших операциях, я восхищаюсь ими и, собственно, в войска СС я попросился только потому, что форму офицера СС носит диверсант Скорцени.

– Шеф гестапо Мюллер на вас обиделся бы. А я – снисходительно прощаю. Мало того, я поручаю вам особо секретную операцию.

– Какую именно? – загорелись глаза унтерштурмфюрера.

Эберхарду Кройту едва исполнилось девятнадцать, и в армию он пошел еще два года назад добровольцем, прервав обучение в какой-то местной технической школе. Обер-диверсант уже знал, что является кумиром этого парня, и только поэтому относился к его уже не впервые проявлявшемуся любопытству снисходительно.

– Вы видели женщину, с которой я приехал?

– Госпожу Крайдер? Конечно. Я сразу обратил внимание: красивая женщина.

– Это я и сам каким-то странным образом определил. Поэтому сразу же довожу до вашего сведения, что эта прекраснейшая из женщин – оберштурмфюрер СС. Вы слышали, что я сказал, лейтенант?

– Она – обер-лейтенант войск СС.

– И мой специальный агент.

– И ваш специальный агент, – охотно подтвердил Кройт, – именно так я и понял.

– Только что она сумела ликвидировать агентурную сеть русских здесь, в Баварии. Однако ликвидировали мы не всех. Есть сведения, что русская разведка охотится за ней. Поэтому какое-то время ей понадобится находиться здесь. Под вашей личной охраной. Питаться она тоже будет вместе с вами. А посему слушайте мой приказ: с этой минуты хватать и под пытками допрашивать каждого, кто осмелится интересоваться ее особой. Через пару дней я прикомандирую сюда одного из своих подчиненных, который облегчит вашу задачу. Занимать она будет ту же комнату, которую занимает сейчас. – Скорцени умолк, однако гестаповец понимал, что сказал он еще не все.

Скорцени и в самом деле замялся, обдумывая, как бы поделикатнее высказать самую главную свою просьбу.

– Дело вот в чем, унтерштурмфюрер. Крайдер – женщина своенравная и терпеть не может какой-либо опеки. В то же время отвечать за нее нам с вами придется перед самим фюрером, который просто обожает ее.

– Она стоит этого, – вытянулся унтерштурмфюрер перед Скорцени почти по стойке «смирно». – Я не подведу фюрера.

– Вы все правильно поняли, унтерштурмфюрер. Она не должна самостоятельно оставлять пределы замка. Да, я понимаю, что она очень восхищена местной природой, но… Наш фюрер время от времени любит повторять: «Стоит предоставить людям личную свободу, и они начинают вести себя, как обезьяны». Вы что, не согласны с мнением фюрера, Кройт?

– Я-я-я этого не сказал, – испуганно покачал головой лейтенант СС. Скорцени уже знал, что недавно этот парень серьезно поскандалил со своим шефом из Штайнгадена, и тот угрожает отправить его на фронт, поэтому парень основательно напуган.

– А вы скажите, проявите свою личную свободу!.. – начал было входить в свою традиционную роль Скорцени, но в это время в дверях появился его адъютант гауптштурмфюрер Родль.

– Самолет уже на аэродроме, – сообщил он. – Во время полета машина попала под атаку английского штурмовика и получила пробоину. Механики обещают через пару часов подготовить его к полету.

– И никаких блужданий по окрестностям, никаких лыжных прогулок, – словно бы не обратил внимания на его доклад Скорцени. – Два-три выезда в горы, но только вместе с вами, Кройт, и обязательно под охраной. Вы поняли меня?

– Так точно!

– А главное, повежливее с ней, дьявол меня расстреляй, повежливее! О ее пребывании в замке по своему ведомству не докладывать. Дальнейшие указания будете получать только от меня.

Уже оставляя кабинет начальника отделения гестапо, Скорцени вдруг остановился и, поморщив лоб, спросил:

– Как там фамилия вашего шефа из Штайнгадена? Ну, того, который угрожает разжаловать вас до унтершарфюрера^[16] и отправить на фронт?

– Вам известно даже это?! – удивленно взглянул Кройт, но почему-то не на Скорцени, а на его адъютанта, словно ожидал от него подсказки.

– Вас спросили его фамилию и чин, – жестко напомнил Родль, зная, как Скорцени способен взрываться после таких наивных вопросов.

– Гауптштурмфюрер Шлипер.

– Наберите его номер, – приказал Скорцени и кивком головы показал Родлю: «Ваш выход, адъютант».

– Гауптштурмфюрер Шлипер? – тотчас же взялся за телефонную трубку адъютант. – Я – гауптштурмфюрер Родль, адъютант личного агента фюрера по особым поручениям и коменданта особого укрепленного района «Альпийская крепость» Отто Скорцени. Сейчас с вами будет говорить сам оберштурмбаннфюрер Скорцени.

– Вы получили приказ фюрера, из которого следует, что вверенный вам район находится теперь в зоне «Альпийской крепости»? – прорычал Скорцени, буквально вырвав трубку из рук адъютанта.

– Так точно, получил, – услышал он в трубке высокий, козлиный какой-то голосок Шлипера.

– А у моего адъютанта создалось впечатление, что вы этого приказа фюрера в глаза не видели. Или, может, вы не согласны с ним?

– Я не могу себе такое…

– Нет, вы так и скажите: «Меня не интересует мнение фюрера по поводу того, как Баварские Альпы следует превращать в неприступные для врага редуты, последние редуты рейха!» – совершенно сбивал он с толку владельца тоненького козлиного голоска, не позволяя ему при этом и слова молвить в ответ. – Вы слышали, Шлипер: последние редуты. И это не я сказал, это сказал фюрер! И сказал он это о нашей благословенной Богом Баварии, столица которой, Мюнхен, стала родиной национал-социализма. Родиной, а не пристанищем всякого бездельничающего сброда и все еще не повешенных дезертиров. Или вы и с этим тоже не согласны?!

– Вы, очевидно, не так поняли меня.

– Что вы там блеете, Шлипер, как гимназистка накануне первого аборта? Какого дьявола ваша территория забита всяким сбродом, именующим себя беженцами, каждый второй из которых – дезертир?!

– Наши агенты совместно с патрулями полевой жандармерии…

– А я сказал: очистить! Причем самым решительным образом! – громыхал Скорцени в трубку так, что своды кабинета Кройта буквально содрогались от его баса. – И еще. Моя ставка находится сейчас в замке Вальхкофен, и он же, по всей вероятности, в скором времени станет ставкой фюрера. Так вот, комендантом этой ставки назначен оберштурмфюрер Кройт. А я сказал: оберштурмфюрер, – настоял Скорцени, хотя окончательно сбитый с толку Шлипер и не собирался возражать. – Поэтому немедленно подготовьте представление о повышении его в чине, начертав на нем: «По личному приказу личного агента фюрера Отто Скорцени». По личному!

– Представление будет готово сегодня же, – пропел своим странноватым для мужчины, а тем более – для офицера гестапо, голоском гауптштурмфюрер. Но только потому, что Скорцени специально выдержал небольшую паузу, чтобы дать ему пропеть эти заверения.

– И займитесь, наконец, своими прямыми обязанностями, Шлипер! Не заставляйте меня усомниться в целесообразности вашего пребывания в рядах СС. Прямо скажу: вы меня огорчаете, Шлипер! А я никому не советую огорчать меня, слышите, вы, Шлипер или как вас там, – никому! – швырнул он трубку на рычаг и, не обращая внимания ни на Кройта, ни на Родля, вышел из кабинета.

Выходя вслед за ним, Родль снисходительно взглянул на все еще растерянно стоявшего за столом Кройта. Это был победный взгляд режиссера, который гордился талантом буквально из ничего сотворенного им великого актера.

Выслушав генерала, Геринг еще несколько мгновений стоял молчаливо, почти всем туловищем наваливаясь на стол, а затем медленно и не сводя глаз со своего представителя в рейхсканцелярии, осел в кресло.

– Вы тоже уверены, что это решение фюрера – окончательное? – И от генерала не скрылось то, как по-охотничьи азартно загорелись глаза бывшего первого аса рейха.

– Возможно, фюрер и изменит свои взгляды на ситуацию, вот только русские своего стремления во что бы то ни стало захватить его живьем – не изменят. В этом можно не сомневаться.

– Я придерживаюсь того же мнения, считая, что фюрер подписал себе приговор, – цинично ухмыльнулся Геринг, не проявляя при этом ни капли сочувствия или сожаления. – Так что теперь дни его сочтены. Но это его воля, и никто из нас не вправе…

– А вот что касается переговоров с англо-американцами, то… – Коллер выдержал паузу, еще выразительнее вытянулся по стойке смирно и, одернув френч, уже более тихим, почти вкрадчивым голосом продолжил: – На предложение Бормана о том, чтобы фюрер лично начал эти переговоры, тот ответил: «Это следует поручить Герингу. Пусть он занимается этим. Геринг – более подходящая для таких переговоров фигура, нежели я. Он гораздо лучше умеет обходиться с противной стороной». Понятно, что, услышав это…

– Стоп! Вот здесь уже торопиться не надо. Повторите-ка мне, Коллер, все то, что вы только что сказали. Слово в слово повторите именно то, что произнес фюрер. Надеюсь, вы понимаете, насколько в этом вопросе важны любые нюансы? И еще раз перечислите имена всех присутствовавших при этом разговоре.

Генерал покорно выполнил просьбу Геринга, стараясь как можно точнее воспроизвести всю сцену разговора и перечислить всех присутствовавших, кого ему только удалось запомнить.

Рейхсмаршал нервно потер руки, вновь задумчиво посмотрел в окно, из которого открывался вид на «альпийскую гробницу» и, молитвенно уставившись на нее, произнес:

– А ведь я предчувствовал, что сегодня что-то должно было произойти, явственно предчувствовал.

– И это действительно произошло, – подтвердил генерал, однако Геринг, словно бы не расслышав его, возмутился:

– Что вы опять умолкли, Коллер?

– Понятно, что, услышав эти слова фюрера, я, как ваш личный представитель в рейхсканцелярии, счел необходимым немедленно вылететь из Берлина, чтобы как можно скорее передать волю фюрера и уведомить о той исторической миссии, которая отныне на вас возложена. У меня все, мой… рейхсмаршал, – еле удержался генерал, чтобы не сказать: «Мой фюрер». – Кстати, я побаивался, как бы Борман и Геббельс… не забыли сообщить вам об этом историческом решении фюрера.