– Сейчас я свяжу вас с полковником Румке, – безинтонационно молвил чей-то безразличный голос, не поинтересовавшись, действительно ли у аппарата фельдмаршал Роммель и желает ли он выслушивать неизвестного ему полковника.

– Это еще кто такой? – горделиво возмутился «герой Африки», как именовали фельдмаршала местные газеты.

Однако адъютанту, или кем он там, в самом деле, являлся, похоже, некогда было вступать с ним в какие бы то ни было объяснения.

– Господин фельдмаршал? – послышался уже другой голос, менее уверенный и подчеркнуто вежливый.

– Что произошло? Кто вы такой? – вернулась к Роммелю та, каждому офицеру Африканского корпуса известная, манера общения, при которой всяк объяснявшийся с ним с первых же слов начинал ощущать себя виновным и бессловесным.

– Полковник Румке, – объявил собеседник тоном чиновника по делам сиротских приютов. – Начальник штаба Четвертой армии группы армий «В».

– Ах, это вы Румке?! Хотите сказать, что вас уже назначили начальником штаба армии?

– Вы не знали об этом? Странно. Моё назначение последовало сразу же после ареста генерал-майора фон Летцена, – всё с той же обескураживающей вежливостью объяснил Румке.

Фельдмаршал помнил его еще по тем временам, когда в чине подполковника он командовал одним из батальонов, входящих в состав парижского гарнизона. Судя по отзывам, офицером он был исполнительным, но слишком уж безынициативным. Как при такой аттестации он сумел столь решительно продвинуться по служебной лестнице, оставалось загадкой.

– Значит, и фон Летцен тоже арестован? – едва сумел выдержать привычный командный тон Роммель. – Это выходит за всякие рамки приличия.

– Как и генерал-майор Гофман, – добавил Румке, – полковники Зендирген и фон Нейзекер, а также многие другие.

– В ваших устах, полковник, этот перечень звучит так, словно эти люди пали в бою.

– Если бы в бою, мы с вами могли бы вздохнуть с облегчением. Все-таки по-солдатски.

– Что же у вас там происходит, черт бы вас всех побрал? – неожиданно для самого себя сник бравый командующий.

– То же самое, что и в вашем штабе, господин фельдмаршал, – беспристрастно как-то напомнил ему Румке.

– Вы так считаете?

– Если бы вы сумели связаться с новым начальником штаба, то не удивлялись бы.

– Так вы позвонили только для того, чтобы сообщить, что происходит в моем бывшем штабе?

– Собственно, я по ещё более скорбному поводу, господин фельдмаршал. Мой земляк, известный вам подполковник Крон, просил в случае непредвиденных обстоятельств обязательно связаться с вами и сообщить о том, что с ним произошло.

– Вы не могли бы выражаться яснее и лаконичнее, полковник? Что с ним произошло?

– Вчера вечером подполковник Крон погиб – если уж так, предельно лаконично…

– Что, и подполковник Крон – тоже?!

– Не могу знать, какие имена скрываются за этим вашим «тоже», но произошло это, как я уже сказал, вчера вечером, в пятидесяти километрах от линии фронта. В совершенно бессмысленной автомобильной катастрофе. А ведь, согласитесь, чем катастрофа бессмысленнее, тем она подозрительнее.

В ответ полковник услышал в трубке нечто похожее на сдавленный стон, после которого последовала тягостная пауза, нарушать которую сам Румке не решался.

– Как именно это произошло? – наконец нашел в себе силы спросить Роммель.

– «Опель», в котором он добирался до места службы, был раздавлен танкеткой. Прямо на шоссе.

– Нашей, германской танкеткой? – мрачно поинтересовался фельдмаршал.

– Иначе это называлось бы «смертью в бою». Однако бедняге Крону не позволили предаться даже такой роскоши, как гибель на поле боя. Пусть даже условного… поля боя.

Роммель угрюмо молчал. Он вспоминал своё сомнамбулическое восхождение на Гору Крестоносца. Фельдмаршал и сейчас чувствовал себя так, словно застыл на краю пропасти, занеся ногу, чтобы шагнуть в вечность. А какая-то сила уже подталкивала его к этому шагу, уже вытесняла с Тропы Самоубийц.

– Как я уже сказал, странно во всей этой истории то, – молвил Румке, – что еще неделю назад подполковник Крон попросил в случае его гибели позвонить вам и сообщить о ней, – донесся до фельдмаршала откуда-то из бездны погребально-вежливый голос начальника штаба Четвертой армии. – Причем сделать это просил немедленно.

– Это было правильное решение.

– Как вы понимаете, я не мог не исполнить его просьбу.

– Понятно, понятно, – рассеянно подтвердил Роммель. – Послушайте, полковник, если только это в ваших силах… Сделайте все возможное, чтобы близкие Крона узнали, что он погиб… на передовой. Смертью солдата. Никто не должен заподозрить, что он пал жертвой заговора, что смерть его была умышленным убийством.

– Но я считал, что, наоборот, с вашей помощью смогу организовать надлежащее расследование…

– Да, у вас возникла такая мысль?

– Она не могла не возникнуть. Должна же существовать справедливость, и вообще…

– Ах, справедливость? Послушайте вы, праведник, – вдруг рассвирепел Роммель, – вы ведь не хотите, чтобы ваш «опель» оказался под неудачно приземлившимся «мессершмиттом»?! Или, может быть, не терпится присоединиться к господину Крону?! Откровенно, откровенно, не стесняйтесь!

Понадобилось несколько мгновений напряженного молчания, чтобы у Румке появилось достаточно благоразумия, вложенного им в весьма лаконичный ответ:

– Честно говоря, не хотелось бы.

– А в ста пятидесяти километрах от линии фронта иногда случается и такое. Или, может, я не справедлив?!

– Простите? – не понял начальник штаба относительно «несправедливости», но Роммель совершенно справедливо решил, что в данном случае какие бы то ни были объяснения излишни.

«А ведь гибель Крона вряд ли связана с заговором против фюрера, – подумал он, положив трубку на рычаг. – Кто-то там, в «Вольфшанце», упорно расчищает путь к моим африканским сокровищам. В таких случаях всегда идут по головам. Может, это и к лучшему, что посвященных в тайну сокровищ остается всё меньше и меньше. Вот только погибнуть должен был не Крон. И если он всё же погиб, следовательно, ставку делают на оберштурмбаннфюрера фон Шмидта, этого несостоявшегося аристократа-боксёришку…».

Роммель вспомнил, как в своё время Крон упорно подталкивал его к идее – послать группу диверсантов в Каир, где, по его сведениям, в сейфе одного из местных шейхов оказался знаменитый бриллиант «Котун-эль-Куфра», название которого переводилось как «Фонтан любви».

Возможно, фельдмаршал и поддался бы этому авантюрному соблазну, да только первый же араб-банкир, с которым он осторожно посоветовался относительно «покупки» бриллианта, сообщил ему, что каждый, кто до сих пор владел этим средоточием красоты и богатство, неминуемо погибал. Причем случилось так, что один из первых владельцев «Котун-эль-Куфра» вынужден был скрываться с ним где-то в глубине пустыни, где в конце концов и погиб… от жажды.

«Похоже, что и мне, владельцу огромных сокровищ, придется умирать от жажды, не имея ни марки, чтобы оплатить спасительный глоток воды, – подумал фельдмаршал, посматривая на телефонный аппарат, словно на мину с часовым механизмом. – Интересно, как будет объяснена моя гибель, когда мой «опель» вдруг окажется под днищем случайно выбросившегося на сушу фрегата? Причем произойдет это в ста пятидесяти милях от моря!».

Пока наряд курсантов и школьный плотник приводили в порядок обитель оберштурмбаннфюрера Шмидта, сам он поднялся на возвышавшийся на краю стрельбища артиллерийский холм и осмотрел окрестности. О недавнем присутствии здесь диверсантов уже ничего не говорило, разве что можно было бы поискать свежие патронные гильзы, да только гильз здесь валялось несметное множество.

Однако место сосредоточения выбрано было удачно и вполне профессионально, признал оберштурмбаннфюрер, осматривая с высоты холма территорию школы. Во-первых, отель-казарма, в которой ютились они с адъютантом, просматривалась отсюда почти как с высоты птичьего полёта, во-вторых, выбивать их с высотки, испещренной выбоинами и заваленной останками танка, можно было, только прибегая к штурму. Но самое важное заключалось в том, что отходить с этих позиций можно было под прикрытием холма, по глубокому, извилистому оврагу, пролезая по нему под небольшой каменной оградой.

«То, что разрабатывали эту операцию не дилетанты, – сказал себе барон, – это ясно. Не ясно пока другое: почему она завершилась такими вот полигонно-тренировочными стрельбами в направлении моей обители? Обычно в подобных диверсионных операциях могут быть только две реальные цели: убить или похитить. Какую бы из них ни ставили перед собою эти диверсанты, они выполнили лишь самую легкую часть нападения: проникли на территорию и оседлали господствующую местность. Но какой смысл открывать пальбу по окнам, поднимать на ноги всю охрану и две сотни курсантов, если понятно, что ни одну из задач решить таким способом невозможно?»

Для барона уже не столь важно было узнать, кто этих диверсантов направлял сюда и кто ими командовал во время рейда; куда важнее представлялась ему сейчас загадочность цели этого организатора: запугать, предупредить, потребовать идти на сотрудничество или, наоборот, затаиться и ни под каким предлогом не засвечиваться?

Так и не найдя сколько-нибудь приемлемого ответа на эти вопросы, барон попытался забыть о предрассветном рейде и сосредоточиться на красоте окружающего мира. Дело в том, что эта изрытая взрывами снарядов каменистая высотка, которую как вражескую, курсанты-выпускники по традиции обстреливали малокалиберными снарядами, подавляя огневые точки противника, приглянулась фон Шмидту с первого дня появления в школе. Отсюда открывался прекрасный вид на невысокий, поросший сосновым лесом хребет, в распадке между двумя грядами которого, сразу же за школьной оградой, синело окаймленное гранитными валунами озеро, подступавшее к небольшому охотничьему замку.

Было что-то магическое в этом распадке и в этом озере, восточная часть которого озарялась сейчас лучами рассветного солнца, а западная все еще отражала в своих глубинах силуэты остроконечных прибрежных скал.

Здесь, стоя на уцелевшем гранитном пятачке, у останков искорёженного прямой наводкой русского танка, барон мог позволить себе забыть о войне и превратностях солдатской судьбы; здесь он вспоминал о том, что является невольным хранителем покоящихся где-то там, в морских глубинах, неподалеку от корсиканского мыса Сенетоса, шести контейнеров с сокровищами фельдмаршала.

Содержимого любого из этих златохранилищ вполне хватило бы ему, чтобы всю оставшуюся жизнь прожить в лучших отелях самых фешенебельных курортов мира, или же, наоборот, блаженствовать в тиши одного из таких вот уединенных горных замков, под надежной охраной бывших диверсантов Отто Скорцени.

Вспомнив о Скорцени, барон лишь грустновато улыбнулся. Первый шанс к осуществлению этих грез судьба ему уже подарила, погубив корабли конвоя и предельно сузив число лиц, причастных к великой тайне фельдмаршала, к которой сам Роммель, собственно, не причастен, поскольку ни картой затопления контейнеров не владеет, ни на местности сориентироваться не способен. Так что теперь осталось дождаться, когда самого фельдмаршала то ли казнят, то ли вынудят пустить себе пулю в лоб, и тогда действовать, самым решительным образом действовать! Тем более что и число «посвященных» к тому времени основательно уменьшится.

«Правда, при этом тебе самому еще надо бы уцелеть на войне, да надежно замести следы после её окончания, – подумал фон Шмидт. – И задача эта будет не из лёгких. В одиночку ты с ней не справишься, понадобится группа захвата, понадобятся люди, способные работать с водолазным снаряжением, наконец, понадобится надежное, кем-то основательно прикрытое судно.

И дай-то бог, чтобы в эту драчку за сокровища Лиса Пустыни не успели ввязаться сицилийская мафия, корсиканские сепаратисты, «Организация бывших членов СС», зародыши которой уже сейчас закладываются в шести-семи странах, не говоря уже о Ватикане, который никогда не позволит себе оставаться в стороне от подобных поисков. Благо, что там неминуемо отыщется немало храмовых произведений.

Так что работать придется на опережение, чтобы справиться с этой задачей то ли еще до завершения войны, то ли в то время, пока уцелевшие в мировом побоище германцы будут посыпать голову пеплом обиды и скорби, а враги их – упиваться победой.

Но, похоже, что сезон охоты на «посвященных» уже начался, и право на их отстрел получено не только в Лондоне и Риме, но и в Берлине – тоже. Именно об этом свидетельствовала сегодняшняя странная предрассветная атака неизвестных на его временное пристанище, о котором знали очень и очень немногие. Как очень немногие знали и том, какую ценность для диверсантов может представлять захват или убийство некоего оберштурмбаннфюрера фон Шмидта.

А ведь после войны такую же «чёрную метку» на отстрел получат группы, которые станут базироваться в Париже, Москве, Вашингтоне и еще черт знает где.

Однако к подробностям операции «Сокровища Роммеля» он еще вернется, а пока что, засмотревшись в овальную чашу озера, барон фон Шмидт, бывший начальник «конвоя Африканского корпуса» вновь вернулся в те часы, когда суда оставляли африканский берег…^[6]

…Распрощавшись с Муссолини, первый диверсант рейха вернулся в отведенный ему двухэтажный коттедж, в котором обычно останавливались иностранные гости дуче, и поднялся к себе, на второй этаж. Шёл всего лишь десятый час вечера, и Скорцени, не привыкший ложиться в такую рань, вышел на балкон.

Воздух здесь, на вилле «Фельтринелли», был изумительной чистоты, и время от времени штурмбаннфюрер принимался жадно вдыхать, буквально заглатывать эту горную свежесть, словно раненый кит, с трудом сумевший всплыть на поверхность океана.

Небо всё ещё оставалось по-осеннему ясным и высоким. Таким, каким, по его представлениям, и должно выглядеть небо Италии. Восходящая луна освещала вершину горы, похожую на полуразрушенную кибитку, охватывая частью своего сияния залив озера, перечерченный широкой лунной дорожкой, и двор виллы – с небольшим порталом, статуями и фонтаном, взвивающимся ввысь в виде то ли огромной змеи, то ли морского дракона…

После трех дней, проведенных в резиденции дуче – «временной северной резиденции», как называл виллу «Фельтринелли» сам Муссолини – начальник диверсионного отдела Главного управления имперской безопасности (РСХА) постепенно стал забывать о том, что где-то, словно в августовском лесу, полыхает война. Что под гул авиационных армад по президентским дворцам и министерским офисам то вспыхивают, то угасают остервенелые дипломатические баталии; а под шелест правительственных меморандумов на фронт уходят всё новые и новые дивизии – германцев, англичан, русских, итальянцев…

Резиденция дуче и в самом деле представала в образе тихого райского уголка, отсиживаясь в котором легко можно переноситься в своих фантазиях то на холмы Древнего Рима, то на поля проигранных сражений в Абиссинии, или в египетскую пустыню, по каменистым взгорьям которой Муссолини когда-то мечталось въехать в Каир на белом рысаке. О том, что Муссолини, привыкший к тому, чтобы все его бредни сбывались, специально для такого случая приготовил рысака, Отто Скорцени знал. И сейчас, вспомнив об этом, саркастически рассмеялся.

«А вот местность для своей Северной резиденции, – подумал Скорцени, – этот правящий полуидиот выбрал почти идеальную. На его месте я бы никогда и ни за что не возвращался в Рим, превратив в свой Северный Рим никому не ведомое раньше селение Рока деле Каминате. Холмов здесь, правда, маловато, зато какие великолепные горы! Какие Богом сотворённые для очередного «Вечного города» берега озера! Да и неплохую армию можно было бы создать из местных итальянцев, пробудив в них дух гордых римлян».

Почти весь вечер Муссолини плакался Скорцени в жилет по поводу того, что верных присяге воинских частей остается все меньше; что пехотинцы и карабинёры демонстрируют прямо-таки невероятную трусость, а последняя его надежда – части чернорубашечников – до того распоясались, что с ними почти невозможно сладить.

– Но ведь пока что вы находитесь за спинами германских солдат, – попытался усовестить его Скорцени. – Так используйте это время. Проведите несколько войсковых учений, расформируйте небоеспособные части, создайте элитные бригады егерей и парашютистов. Не хватает преданных офицеров? Превратите в них вчерашних сержантов, имеющих фронтовой опыт и умеющих показать пример личной храбрости. А кто мешает создать итальянские войска СС?

– Нет, Скорцени, нет, вы не представляете себе, что это за нация такая гнусная! – взбешенно вертел головой Муссолини, мечась по кабинету. – Даже невозможно вообразить себе, чтобы потомки древних римлян дошли до такой гнусной трусости, такого предательства. Думаете, я не знаю, каким посмешищем считали мои дивизии и ваши солдаты, и русские? «Макаронники», «бабники», «драп-гвардейцы»…

– Не стану отрицать, оценки порой давались нелестные, – признал Скорцени.– Но мало ли что можно выудить из обычного солдатского фольклора.

– Это уже не фольклор, Скорцени, это констатация. А ведь в Россию я посылал всё то лучшее, что способна была обмундировать моя несчастная Италия. Так что вы правы: я всё ещё удерживаюсь на плаву только благодаря мужеству германских солдат. Не будь их, моё трусливое воинство разбежалось бы по домам или же целыми полками прорывало бы швейцарскую границу, предпочитая своему воинскому долгу альпийские лагеря для интернированных.

– Но вам не суждено быть вождём другой нации. Великим дуче вас провозгласил именно этот народ, ваши итальянцы.

– «Великим дуче» я провозгласил себя сам, – огрызнулся Муссолини. – Что вы смотрите на меня с таким удивлением, обер-диверсант рейха?

– Сражён вашей откровенностью, дуче.

– А я и не считаю необходимым скрывать это обстоятельство. – Муссолини наконец прервал свои метания и опустился в глубокое кожаное кресло, буквально утонув в нём. – Да, я провозгласил себя сам, поскольку мои макаронники до такого не додумались бы. Приходится сожалеть, что провозгласил себя всего лишь дуче, а не королём, падишахом, императором Италии, Сардинии, Абиссинии и всех прочих заморских территорий. И тогда не существовало бы короля, который осмеливался бы арестовывать меня, лишать поста премьера. – Муссолини хотел добавить ещё что-то, но запнулся на полуслове, словно только что очнулся, и понял, что в порыве ярости успел наговорить слишком много глупостей. – Словом, стоит ли продолжать? – обессиленно опустился он в кресло.

Скорцени не торопил его, дал время для того, чтобы морально отдышаться.

– И всё же не теряйте времени, – молвил он уже тогда, когда решил, что тот успокоился. – Займитесь реорганизацией своей армии. Создайте сильную службу безопасности, привлекая для этого как можно больше итальянских германцев.