– А где он вообще-то обитает сейчас? – спросил Гитлер, мрачно, исподлобья посматривая то на рейхсфюрера СС, то на Кейтеля уже как на сообщников фельдмаршала.

– То-то и оно. Как ни странно, мы совершенно забыли о нашем «всеми любимом» Роммеле, – озарилось лицо Гиммлера сердобольной улыбкой инквизитора. – Причем забыли с тех пор, как накануне заговора генералов он неожиданно получил ранение.

– Накануне заговора? – механически переспросил Гитлер.

– Точнее, накануне покушения.

– А ведь и впрямь, с тех пор мы как-то совершенно упустили из вида, что фельдмаршал Роммель, ближайший сподвижник Штюльпнагеля, фон Клюге, Ольбрихта и Бека, – напропалую втискивал фюрер в список давно развенчанных заговорщиков, – всё ещё пребывает где-то в глубинах Германии, вдали от фронта и политики.

– Вроде бы, вдали от политики, – уточнил Гиммлер, и начальник генштаба понял, что тот явно подставляет фельдмаршала под карающий и не всегда праведный меч вождя нации.

– Конкретнее, – настоял фюрер.

– Официально он всё ещё находится на излечении где-то на юге Германии, в своём поместье «Герлинген».

– Почему «официально»? – почувствовал Кейтель надвигающуюся на фельдмаршала опасность. – Он действительно отлёживается там после тяжелого ранения и операции в армейском госпитале.

– Не спорю, пока что отлёживается, пережидает сезон отстрела остальных заговорщиков.

«Роммель!» – вдруг осенило Адольфа Гитлера. Как он мог забыть об одном из главных заговорщиков?!

Разве не о нём говорили следствию генерал-полковник Фромм, Штюльпнагель, Остер, полковник Мерц фон Квиринхейм и прочие предатели? Разве не на него рассчитывал трусливый фон Клюге, покончивший жизнь самоубийством, чтобы не представать перед Судом чести? А ведь действительно Лис Пустыни, Роммель!.. «Герой Африки», черт возьми! – заводился Гитлер, словно бульдог, почуявший появление где-то поблизости пса-чужака.

Роммель – вот откуда исходит сейчас опасность! Именно он, подлечившись, способен затеять новый заговор, как только почувствует, что англичане уже близко. Францию он им сдал почти без боя, ну а пять-шесть генералов, решивших спасать свои шкуры ценой предательства фюрера, в этой стране всегда найдутся.

– Так вы считаете, что Роммель уже достаточно оправился после ранения? – вдруг вполне миролюбиво обратился он к Гиммлеру. Но именно это его позёрское миролюбие заставило Кейтеля ещё сильнее насторожиться. Он достаточно хорошо знал натуру Гитлера, чтобы понять, что теперь уже над «героем Африки» и в самом деле нависла реальная угроза.

– По слухам, да.

– «По слухам»!.. – проворчал фюрер. – Почему столь долгое время вы ничего не докладывали мне о Роммеле? – он перевёл взгляд на генерала пехоты Бургдорфа, который, являясь его адъютантом, исполнял к тому же обязанности начальника Управления кадров сухопутных сил.

Бургдорф молча поднялся, вытянул руки по швам и виновато, покаянно уставился на фюрера. В ставке давно заметили эту странную манеру генерала: столь же виновато и покаянно он мог глядеть на своего патрона и в том случае, когда ответ был ему ясен, и когда о его личной вине даже речи не заходило.

– Что вы молчите, Бургдорф? – покаянность адъютанта очень редко раздражала Гитлера. Мало того, он только потому и назначал-то Вильгельма Бургдорфа своим адъютантом, что ему давно приглянулась повинно склонённая голова генерала, которую можно было отсечь при первом же удобном случае.

– Считаю, что, если последует назначение, фельдмаршал Роммель подчинится ему. Любому назначению.

– И кем же вы, начальник Управления кадров сухопутных сил, посоветуете назначить его? Командующим Западным фронтом? Чтобы при первой же возможности, вместе со всем своим генералитетом он подался к англичанам? Дать ему группу армий на Восточном фронте?.. История с Паулюсом так ничему и не научила вас?

– Простите, мой фюрер, но никакого отношения к «истории с Паулюсом» я не имею, – вдруг решительно отрубил Бургдорф, очевидно, ужаснувшись этого обвинения.

– Роммель вполне может возглавить войска, находящиеся на территории Германии, – несмело подсказал Курт фон Цейтцлер, вновь подтвердив репутацию человека, совершенно не разбирающегося не только во внешней политике, но и в придворно-штабных интригах. Впрочем, удостоенный одинаково презрительных взглядов со стороны и фюрера, и Гиммлера, он тут же демонстративно пожал плечами – мол, вполне разумный совет. Однако вслух произнёс: – Тогда оставим его в резерве Верховного главнокомандования. Как в своё время фельдмаршала фон Клюге. Приглядимся к его поведению, прислушаемся к суждениям…

– Я тоже считаю, что к нему как к участнику заговора сначала следует основательно присмотреться, – процедил сквозь зубы Гиммлер, держась рукой за занавеску и исподлобья поглядывая в окно, словно они уже находились в осаде, и враги готовились к штурму их здания.

Его немало удивлял тот факт, что Роммель не только до сих пор не наказан за своё предательство, но и что он до сих пор чувствует себя владельцем несметных сокровищ, покоящихся где-то у берегов Корсики. Правда, напомнить о сокровищах рейхсфюрер СС так и не решился. Да и стоило ли распространяться о них в присутствии стольких генералов?

– К разговору о фельдмаршале Роммеле мы, Генрих, еще вернемся, – подвёл черту фюрер.– Тем более что существует один очень важный повод… и предмет для обсуждения.

– Несомненно, мой фюрер, несомненно. «Это он имеет в виду подводный корсиканский клад фельдмаршала», – понял рейхсфюрер СС.

– Что там у нас происходит сейчас на Западном фронте, Кейтель?

Услышав этот вопрос, все облегченно вздохнули и явно оживились, словно самым сложным всё еще оставался не вопрос о натиске союзных войск, а вопрос о том, как поступить с Роммелем.

– К сожалению, англо-американцы теснят нас по всей линии фронта. Хотя на отдельных участках нашим войскам всё же удается сдерживать их.

– «На отдельных участках всё же удаётся сдерживать»! – стукнул кулаком по столу Гитлер. – Вы слышали что-либо подобное, Гиммлер?! И такие доклады мне приходится выслушивать изо дня в день! Чего можно добиться с такой армией?

– Что совершенно справедливо, – остался непоколебимым Кейтель. – То, что вы только что услышали, мой фюрер, – лишь общая, вводная фраза, характеризующая положение дел на западном пространстве. В действительности же мы обладаем самыми точными данными по каждому из участков фронта, – потряс он кипой донесений.

Гитлер почти с ужасом взглянул на скомканные в волосатом кулаке фельдмаршала бумаги и нервно помахал указательным пальцем.

– Не надо подробностей, Кейтель, не надо. Всё это нам известно. – А немного поразмыслив, произнес: – Гиммлер и вы, Бургдорф, останьтесь. Все остальные свободны. Да, Кейтель, распорядитесь относительно того, что через час мы отбываем в «Вольфшанце».

– Самолётом? Поездом?

– Вы же знаете, что я терпеть не могу самолётов.

– Я подумал о времени, – пробормотал себе под нос генерал-фельдмаршал, с содроганием думая о том, сколько возможностей, сколько шансов будет упущено из-за этого переезда. Сколько их уже упущено из-за бесконечных вояжей фюрера по просторам рейха!

Сейчас он подходил к частым переездам фюрера как начальник штаба Верховного главнокомандования, поэтому считал себя вправе критически оценивать его склонность к совершенно неоправданным вояжам. Кейтель слышал, что в течение всей войны Сталин вообще ни разу не оставлял Москву без самой крайней надобности. Такой стиль жизни Верховного главнокомандующего ему импонировал больше. Будь его воля, он вообще до полного окончания войны запретил бы Гитлеру покидать пределы Берлина. О если бы он мог сказать фюреру: «В дни опасности вы должны находиться там, где обязан находиться в такие дни фюрер Великогерманского рейха!». Если бы он хоть в чем-то мог повелевать фюрером, тогда вся война складывалась бы совершенно по-иному; да что там, вся Европа выглядела бы сейчас по-иному. Вот только фюреру о подобных помыслах и приверженностях своего начальника Генштаба лучше было не знать.

«Значит, основной разговор, касающийся Роммеля, всё ещё впереди, – в свою очередь, напряжённо всматривался в лицо Гитлера рейхсфюрер СС, ожидая, когда все остальные участники совещания покинут кабинет вождя.– Как, впрочем, и разговор по поводу адмирала Канариса».

3

Тропа упорно пробивалась через каменные завалы и сосновую поросль, чтобы где-то там, на вершине холма, слиться с поднебесьем, с вечностью, и уйти в небытие.

Фельдмаршала Роммеля потому и влекло к ней, что тропа зарождалась у стен древней, позеленевшей ото мха каменной часовни, неподалеку от его родового поместья Герлинген, прямо у подножия усыпальницы знатного рыцаря-крестоносца, над которой, собственно, и была сооружена эта часовня, и уводила… в вечность, в легенды. Всей тайной сутью своей указывая тот, истинный путь, которым прошло множество поколений потомков крестоносца, являвшегося, как утверждают, одним из его, Эрвина Роммеля, предков, и которым, как следует понимать, предначертано было пройти ему самому. Не зря же этот холм называли Горой Крестоносца. Так уж сложилось, что маршальский жезл, выношенный в солдатском ранце Роммеля, вновь и вновь уводил его своей предысторией то к родине рыцарства Франции, то к болотам Мазовии, то к гробницам фараонов, на виду у которых разбивали свои бивуаки маршалы Наполеона Бонапарта.

Остановившись у первого изгиба тропы, Роммель некоторое время прислушивался к боли, которой давала знать о себе рана. Она была какой-то пульсирующей, однако Эрвин воспринимал ее появление совершенно спокойно. Знал бы тот английский пилот, который нажимал на гашетку пулемета, что он расстреливает фельдмаршала Роммеля! Но еще больше он удивился бы, узнав, как признателен был ему командующий группой армий во Франции за то, что вовремя «списал» его с передовой.

И дело не в том, что фельдмаршал вдруг разуверился в своей фронтовой судьбе. Просто еще в то время, когда он находился в военном госпитале во Франции, на стол ему начали ложиться газеты с целыми списками «предателей рейха» и «личных врагов фюрера», осрамивших себя заговором против вождя, среди которых то и дело мелькали имена генерал-фельдмаршала Витцлебена, генералов Бека, Ольбрихта, Хазе, Гёппнера, Фромма…

Узнав о попытке самоубийства командующего Парижским гарнизоном генерала Штюльпнагеля, он так явственно ощутил приближение гибели, как если бы это происходило в последние секунды жизни, которые он проживал… с собственными внутренностями в руках.

Смерть представлялась ему такой, какой Роммель видел ее однажды вблизи – в образе солдата, стоящего на коленях, с окровавленными внутренностями в руках. Этим несчастным оказался водитель армейского грузовика. Когда в июле, неподалеку от его штаб-квартиры в Ла-Рош-Гюйоне, американский штурмовик спикировал на машину фельдмаршала, собственная гибель почему-то явилась ему именно в таком видении.

Преодолев небольшой овражек, пятидесятитрехлетний фельдмаршал начал медленно подниматься по склону возвышенности. Вообще-то врач всё еще запрещал ему находиться на ногах более получаса и решительно противился его желанию отправляться на прогулки за пределы парка. Однако теперь уже советы медиков Лиса Пустыни не интересовали. Он решил во что бы то ни стало выкарабкиваться. Правда, добиваться этого намерен был таким образом, чтобы в ставку фюрера попасть не раньше Рождества.

Только что командующий прочел статью Геббельса, в которой тот упоминал об акции «Гроза» – второй волне арестов, связанных с покушением на фюрера. Из неё следовало, что теперь уже на гильотину, виселицы и в концлагеря шла мелкая «офицерская труха», то есть всевозможные родственники и знакомые генералов-заговорщиков; кроме того, гестапо яростно прочесывало дипломатический корпус рейха.

Это когда-то гитлеровская Германия содрогалась при воспоминании о «ночи длинных ножей», а теперь она молчаливо содрогалась от ужасов целого «года длинных ножей». Подумать только: Штюльпнагель осужден! Фельдмаршал фон Клюге удачно распорядился своей ампулой с ядом. Многие десятки офицеров из штабов этих командующих казнены, загнаны в концлагеря или, в лучшем случае, отправлены на Восточный фронт. Но вряд ли в этой кровавой кутерьме фюрер успел забыть, что где-то там все еще обитает «герой Африки». Также невозможно предположить, чтобы его, Роммеля, имя, не всплывало в показаниях путчистов из штаба армии резерва.

Роммель понимал, что вершины холма ему не достичь, тем не менее, упорно, превозмогая боль и усталость, поднимался все выше и выше. Он помнил, что тропа обрывается на самом пике этой возвышенности, у кромки внезапно открывавшегося обрыва, поэтому её издревле называли «тропой самоубийц», хотя нездешнему человеку вообще трудно было понять, что влекло на неё людей. А ведь влекло. Поверье так и гласило: «Стоит один раз подняться на вершину и постоять на краю каменного утеса, как тебя начинает тянуть туда вновь и вновь. Пока однажды какая-то неведомая сила не сбросит тебя с обрыва».

Где-то на полпути к вершине тропу раздваивал огромный плоский валун, и фельдмаршал прикинул, что на первый случай вполне хватит того, что он доберётся до камня, на котором можно передохнуть. А решив это для себя, вернулся к мрачным воспоминаниям.

Свою фронтовую «рану чести» он выхлопотал у бога войны всего за три дня до путча. Если бы не она – он разделил бы ему участь фельдмаршала Витцлебена! Так, может, и впрямь сам Господь наводил ствол пулемета этого английского летчика? Оказавшись в госпитале, Роммель таким образом формально избежал непосредственного участия в путче, но в то же время не предал своих друзей, генералов-заговорщиков. А потому остался «чист» перед армией, Германией, перед самой историей.

Иное дело, что ему давно следовало действовать решительнее. Были минуты, когда Роммель упорно твердил себе: «Ну, все, все, решись! Ты прошелся по Франции, прославился в Африке. Твои солдаты истоптали половину Польши. Какие еще знамения нужны, чтобы ты поверил в свою «звезду Бонапарта?» Так решись же! Отправляйся в Берлин. Врывайся в штаб армии резерва, принимай на себя командование всеми верными заговорщикам частями. В то же время преданные тебе офицеры будут поднимать части группы армий «В». И тогда Германия увидит, что против фюрера выступил сам Роммель… За тобой потянется лучшая часть генералитета и высшего офицерства…»

Устремляясь со своей дивизией к французскому побережью Ла-Манша, Роммель надеялся, что фюрер назначит его своим наместником в этой стране. Оказавшись в Африке, он даже начал переговоры с вождями некоторых племен, недвусмысленно намекавших ему, что, когда он пойдет на Каир, их люди помогут не только овладеть столицей, но и взойти на египетский престол. Он множество раз просчитывал свои шансы на успех и всякий раз склонялся к тому, что стоит рискнуть, что другого такого случая не представится, что появилась реальная возможность то ли возродить, то ли просто сотворить могучую египетскую империю.

Однако и там «Роммель-Бонапарт» не состоялся. В конечном итоге так и не состоялся! Затем он вновь во Франции. Уже не во главе дивизии, а в качестве командующего группой армий…

Почему он так и не смог решиться? Не хватило воли? Не воли – идеи. Одержимости этой идеей. Той одержимости, которая вдохновляла и морально поддерживала Цезаря, Тамерлана, Македонского, Наполеона, Сталина; Гитлера, наконец…

– Господин фельдмаршал! Вы слышите меня, господин фельдмаршал?!

Роммель вздрогнул от неожиданности и медленно, словно уже оказался на краю пропасти, оглянулся.

У подножия стоял унтер-офицер Штофф. Он жил по соседству и до войны работал в его усадьбе. Теперь же, вернувшись на месячную побывку после тяжелого ранения и контузии, все дни проводил в доме фельдмаршала, добровольно взвалив на себя обязанности адъютанта и денщика.

«Неужели в Берлине действительно вспомнили?! – ледяной лавиной взорвалось давно накапливавшееся предчувствие. – Вспомнили и решили, что пора».

– К вам прибыл полковник Крон!

– Кто?!

– Господин Крон.

– Ах, Крон! – облегченно и в то же время с лёгким разочарованием выдохнул фельдмаршал. Разволновавшись, он не сразу вспомнил, что у него связано с человеком, носящим эту фамилию.

– Так зовите же его!

Вдали, на дороге, пролегавшей мимо усадьбы и холма, замаячила едва различимая в предвечернем мареве одинокая фигура. Еще неделю назад Роммель послал депешу фельдмаршалу фон Рунштедту с просьбой срочно направить к нему полковника Крона. И уже потерял надежду на то, что получит хоть какой-то ответ. Фельдмаршал расценивал молчание штаба как циничное, предательское неуважение. Формально он все еще оставался командующим группой армий. Приказа о его смещении, насколько он помнит, не поступало.

«Ну вот он, “дантист”, появился! – как-то сразу просветлело на душе у Роммеля. – Когда эта чертова война кончится и каким-то чудом нам с ним удастся уцелеть, этот полковник может оказаться единственным человеком, которого мне захочется видеть у себя в Герлингене».

– Постойте, унтер-офицер! Полковник прибыл один? С ним никого?

– Один, господин фельдмаршал. Остальные воюют.

– Вы правы, унтер, они все еще воюют, – мстительно улыбнулся Роммель. Мысленно он уже находился далеко от этих мест, от войны. Слишком далеко – во времени и пространстве – он находился сейчас, этот опальный герой рейха, фельдмаршал старой, «наполеоновской», гвардии фюрера. – Или, может, я несправедлив?

– Сама праведность, господин фельдмаршал.

4

– Догадываетесь, почему вы здесь, полковник?

– Д-догад-дываюсь, – произнёс Крон, заметно заикаясь. Когда он волновался, сказывались последствия контузии.

Они сидели в домашнем кабинете фельдмаршала, окна которого выходили на поросшую сосняком холмистую гряду, уже разукрашенную осенним багрецом. Однако оба чувствовали себя так, словно все еще находились в шатре командующего Африканским корпусом, где-то в пустыне под Бенгази, Тобруком или Эль-Аламейном. Но уже после сражения – того, единственного, решающего, в котором потерпели сокрушительное поражение.

– Все мы очень волновались, как бы вас не сочли связанным с заговорщиками. Особенно нервничала наша гвардия – африканские легионеры.

– Вас все еще называют именно так: «африканскими легионерами»?

– Чаще всего – «легионерами Роммеля». И мы не позволим предать этот титул забвению. Поражение под Эль-Аламейном – когда мы были истощены, остались без прикрытия с воздуха, с двумя десятками издырявленных танков – еще ни о чем не говорит. И в Германии это понимают, что бы там ни твердили о нас по ту сторону Ла-Манша и Атлантики.

– Титул как титул.