Итак, какие уроки я вынес из своего заключения в концентрационных лагерях?

Первое: психоанализ не является самым эффективным инструментом для трансформации личности. Гораздо более радикальные перемены, и в несравненно более короткий срок, дает помещение индивида в среду определенного типа^[12].

Второе: существовавшая на то время теория психоанализа не объясняла всего, что происходило с заключенными. она мало чем помогала понять, что способствует созданию «хорошей» жизни и «хорошего» человека. Используемый в должной системе координат, психоанализ многое прояснял. Применительно к явлениям, выходившим за пределы его сферы, психоанализ скорее искажал их суть.

Пускай психоанализ мог поведать о сокрытом в человеке, об истинном человеке он говорил гораздо меньше. Поясню на примере: эго никоим образом не выступало в роли жалкого прислужника при ид или суперэго человека. Некоторые люди демонстрировали поразительную силу своего «я», которая, казалось, нисколько не проистекала ни из их ид, ни из их суперэго.

На сегодня это общеизвестные истины – еще с тех пор, как Хайнц Хартманн^[13] разработал концепцию автономности эго, а позже вместе с Э. Крисом^[14] установил существование нейтрализованной (эго) энергии. Я не мог знать об их теоретических выкладках, позже развитых Эриксоном и Рапапортом^[15], когда на себе испытывал, каково выживать в концлагерях и что там творят с личностями заключенных. Первоначальную статью о поведении в экстремальных условиях я пытался создать (или считал, что должен это делать) в рамках доступных в ту пору психоаналитических концепций, которые никак не подходили моей теме. И сами исходные данные, и их толкования упорно не желали укладываться в те теоретические рамки, в которые я пытался их впихнуть.

Подчеркну, чтобы не искажать картину: все это касалось только теории психоанализа и проистекающих из нее взглядов на личность. В реальности термин «психоанализ» предполагает как минимум три разные вещи: метод наблюдения, терапию и свод теорий, описывающих поведение человека и структуру личности. Теория личности является самым слабым звеном в данной системе и определенно нуждается в пересмотре^[16]. Зато первый аспект психоанализа – метод наблюдения – более чем убедительно доказал свою ценность и больше всего помог мне. Он дал мне возможность заглянуть в бессознательное заключенных и охранников и осмыслить его. В одном случае это, судя по всему, спасло мне жизнь, а в других позволило оказать помощь товарищам по заключению.

Таким образом, концлагерь преподал мне еще два, казалось бы, противоположных урока. Во-первых, что теория психоанализа не совсем состоятельна, когда применяется вне рамок собственной практики, а практика имеет изъяны, когда используется в неподходящем для нее контексте, например применительно к формированию хорошо интегрированной личности. Во-вторых, что в подходящей обстановке практическое применение психоанализа дает бесценный результат, например через наблюдение учит понимать бессознательные мотивы поведения человека (без оценки предпочтительности поведения или адекватности личности).

Здесь, думаю, лучше всего привести еще один пример. Тестом на хорошо функционирующую и хорошо интегрированную личность считалась способность беспрепятственно выстраивать близкие отношения, любить, испытывать готовность к контакту с силами бессознательного и сублимироваться в «работе», что и было целью психоанализа. Отчужденность от других людей и эмоциональная дистанция с миром рассматривались как недостатки. Из комментариев в главе 5 по поводу группы заключенных, которых я назвал «помазанниками» и чье поведение в концлагерных условиях заслуживало всяческого восхищения, вы увидите, насколько поразили меня эти люди. При всей отчужденности от своего бессознательного, они тем не менее сохраняли себя, оставались верны своим ценностям даже перед лицом запредельных лишений, и лагерный опыт, казалось, едва ли затронул их.

Аналогичное поведение отмечалось у другой группы людей, которых, согласно теории психоанализа, следовало бы рассматривать как пребывавших в крайне невротическом, если не сказать бредовом состоянии и потому легко подверженных распаду личности, что свойственно человеку под действием стресса. Я говорю о свидетелях Иеговы – они не только показывали невероятные высоты человеческого достоинства и нравственного поведения, но и, казалось, обладали иммунитетом против тягот заключения, которые вскоре уничтожили тех, кого я и мои коллеги-психоаналитики относили к разряду очень хорошо интегрированных личностей.

Приведу другой достаточно известный пример. Я имею в виду исследование людей, воспитанных в детских домах в израильских кибуцах и получивших специфический жизненный опыт, который, согласно теории психоанализа, должен был сделать их личности очень неустойчивыми. Они были слишком отчуждены и довольно замкнуты. Психоаналитики посчитали их сильными невротиками. Однако эти же самые люди выносили жесточайшие испытания без всякого ущерба для своих личностей во время войны за независимость Израиля (1947–1949) и позже в ходе скоротечной военной кампании против Египта^[17], не говоря уже о трудностях постоянного проживания в приграничных поселках, куда арабы часто устраивали набеги. Все эти люди, которым, согласно теории психоанализа, следовало иметь слабую, готовую рассыпаться личность, на деле показали себя героями, поражая силой и цельностью своих характеров^[18].

Картина в отрыве от контекста

Напрашивается вопрос, почему психоанализ, доказавший свою ценность как инструмент для постижения человека и изменения его личности, так разочаровывает в других отношениях. Почему он не дает ключа к пониманию «истинной» природы людей, хотя умеет раскрыть в человеке гораздо больше, чем прочие методы? Почему, избавив некоторых от дистресса^[19], дав им возможность жить более содержательной жизнью, что он сделал и для меня, психоанализ не мог помочь другим людям обрести целостность, которая позволила бы им выстоять и не сломаться в запредельно неблагоприятных ситуациях?

Потребовалось много времени, прежде чем я нашел ответы. Одна из причин состояла в том, что при своей великой способности разрешать внутренние конфликты, при своей огромной ценности как инструмента для проникновения за фасад внешнего поведения и для понимания, что происходит в самых глубинных закоулках разума, психоаналитическая терапия – в том виде, в каком она была задумана Фрейдом и практиковалась его последователями, на самом деле готова была иметь дело лишь со строго определенной социальной ситуацией. И как таковая, психоаналитическая терапия могла истолковать далеко не все аспекты человеческого разума, изменить лишь некоторые стороны личности, а также накладывала существенные ограничения на пациентов, на практиков и на саму теорию тоже.

Таким образом, психоаналитическая терапия по существу представляла собой очень специфическую среду. Она не могла служить точкой приложения рычага, который извлек бы человека из его социального окружения и явил бы нам его «истинное» лицо. Для пациента пребывать в психоаналитической среде было равносильно смене своего привычного окружения на другое, совершенно особенное. И потому изучение реакций человека в этой конкретной среде могло привести лишь к уместным здесь установкам и открытиям. Если что-либо, открытое во время психоанализа, применять без корректировки за пределами этой конкретной среды, можно запросто допустить ошибки.

Позвольте пояснить на коротком простом примере. Предположим, что двое студентов желают постичь общество, человека и его природу. Первый с этой целью берется наблюдать группу ученых исключительно в процессе их исследовательской деятельности. Скорее всего, он придет к выводу, что каждый ученый (и человек вообще) посвящает себя своим социальным задачам целиком, бескорыстно и беспрекословно, без малейшего нежелания и каких-либо опасений. Все это чтобы достичь цели, которую человек сам себе избрал, а именно служить интересам общества.

Второй студент, наоборот, решает достичь цели, наблюдая за той же группой, но только в течение тех 50 минут после работы, которые ученые проводят в баре через дорогу от лаборатории. Они пропускают по нескольку стаканчиков, слишком уставшие, чтобы сразу двигать домой. Возможно, у них что-то не ладится в работе, а может, они недовольны друг другом, своим директором, своими женами – они дают себе волю. Настал их час сбросить напряжение, накопившееся за долгое время усердного труда. Они полностью раскрепощаются. И в эти короткие минуты даже подначивают друг друга откровенно и без стеснения посудачить обо всем, что у них накипело, о работе, о самих себе, своих супругах и друг о дружке.

Далее предположим, что каждый из отдыхающих ученых прекрасно понимает, что эта «ситуация понарошку» никак не влияет на реалии их жизни. Стремясь сбросить напряжение, они могут доболтаться даже до того, что в их работе нет ни малейшего смысла, хотя прекрасно знают, что это не так. Или способны в порыве бахвальства заявить, что трудятся исключительно ради денег или чтобы зарабатывать не меньше своих вторых половин. И еще могут пожаловаться, что им осточертела эта кабала, что их бесит кто-то из коллег и мало ли что еще.

Предположим, второй наблюдатель по тем или иным причинам заключил, что этот «треп под стаканчик» и представляет истинную мотивацию ученых, их реальные натуры. Из этого он выведет, что вся их упорная и полезная работа в течение дня не более чем ширма для их настоящих желаний, что так они маскируют истинную природу своих «я». И вскоре такой наблюдатель начнет расценивать мелкие претензии, зависть, неоправданные надежды – все, что на самом деле мешает работе, – как единственную мотивацию долгих часов труда.

Очевидно, что оба наблюдателя обратили внимание на важные, хотя и очень разные социальные роли человека. Однако выводов какого-то одного из исследователей для раскрытия истинного образа человека недостаточно. В реальности он сочетает в себе и ту и другую картинку. Это тот же самый человек, только в первом случае он такой, каким бывает на работе, а во втором – когда подвыпил в баре.

Конечно, на сеансе психоанализа пациент максимально сосредоточен на проработке всего, что препятствует ему успешно жить. К психоаналитику ходят не за тем, чтобы дать полный отчет о своей жизни, а чтобы получить помощь в преодолении конкретных трудностей. Даже пустись пациент в пространные описания, что было и есть хорошего в его жизни, рано или поздно аналитик наверняка заметит ему, что раз все обстоит так прекрасно, помощь специалиста вряд ли нужна и незачем тратить драгоценное время на то, что и так в порядке. Затем может выясниться, что рассказ о благополучных сторонах жизни продиктован желанием избежать мыслей о плохом или не выглядеть неблагодарным. Это можно было бы истолковать в том смысле, что благоприятный опыт менее важен или служит лишь как предлог для разговора. На самом деле все хорошее очень реально и очень значимо в жизни, однако для психоанализа оно скорее именно предлог, чтобы начать беседу о негативном.

Человек исцеленный и человек здоровый

Если вернуться к опыту моего заключения, психоанализ позволил мне понять более глубинные мотивы окружающих людей и разобраться, почему и как разрушались личности узников. Правда, меня удивляло и сильно разочаровывало, что психоанализ ничем не помог мне самому защититься от подобной участи, как и не объяснял, почему те, кто стойко переносил все испытания, оказались способны на это. Я ясно увидел огромный интерес психоанализа к деструктивным процессам, но не к конструктивным. При этом конструктивное воздействие самого психоанализа я, безусловно, оцениваю высоко.

Почти все психоаналитические исследования сосредоточены на негативном в жизни человека и на способах преодоления тревожности, агрессии и неврозов, хотя это происходит без умышленных стараний аналитиков, а зачастую вопреки заявленным ими взглядам. Что совершенно правомерно: психоанализ имеет дело преимущественно с проблемами такого рода. Но из-за этого в психоанализе нет теории личности с положительной установкой на хорошее. А ведь психоанализ с недавних пор – уже не только теоретическая база для научных дисциплин, изучающих поведение, но и прямое руководство для жизни.

Психоаналитики в числе первых подтвердят, что их теории и практики сейчас используются далеко за пределами узкой области психотерапии. Они прекрасно понимают, как это важно для социологии, образования, эстетики, жизни вообще. Но применение психоанализа за рамками психотерапии чревато серьезными рисками, если не компенсировать его постоянный акцент на все нездоровое и патологическое таким же бережным вниманием к здоровому, нормальному и позитивному. От подобной концентрации на негативе недалеко и до теории, объявляющей нормой для здоровой личности не отсутствие всего ненормального, а преодоление и коррекцию.

Подобное пренебрежение к позитивному таит в себе еще одну угрозу. Мы рискуем уверовать, что, подобно пациентам психотерапевтов, все люди способны достичь самореализации только посредством избавления от недугов. А если это невозможно, то путем компенсации серьезной патологии выдающимися интеллектуальными или творческими свершениями, как у Бетховена, что позволяет создавать бессмертные произведения искусства, но угрожает в процессе разрушить личности самых близких творцу людей.

Предпочесть компенсирование патологии нормальности (по аналогии с точкой зрения религии, что небеса больше радуются раскаявшимся грешникам, чем праведникам) означает занять опасную нравственную позицию как для психотерапии, так и для общества. Заостряясь на трагическом и впечатляющем, мы умаляем значимость всего того, что нужно для обычного счастья и благополучия в кругу семьи и друзей. Такая философия, в центре которой разрушительные инстинкты, в конце концов рискует обернуться пренебрежением к самой жизни. Пускай обычный человек, ничем особым не выделяющийся, живущий нормальной жизнью, и не создает великих шедевров, пускай он не страдает тяжелым неврозом и не компенсирует эмоциональные терзания великими интеллектуальными и художественными свершениями, зато он не причиняет вреда другим – он не станет ввиду отсутствия собственной семьи ломать судьбу обожаемому племяннику и отравлять существование брату^[20]. Нормальный человек просто постарается наладить благополучную жизнь для самого себя. Стоит только взять за критерий действий человека патологию, и это сразу обесценит нормальную жизнь или умалит все ее достижения.

Фрейд прекрасно понимал это. Свидетельство тому – его настойчивые утверждения, что никакого психоаналитического Weltanschauung (мировоззрения) не существует. И в целом он обходит стороной вопрос, из чего складывается нормальная личность или как воспитать ребенка ментально здоровым. Но поскольку самым ценным сводом теорий относительно поведения и личности человека мы обязаны именно психоанализу, его и призвали на службу, для которой он оснащен лишь отчасти.