Глава 3

В первую же ночь пребывания Ирландской королевской роты в форте Сан-Исидро из нее ушли одиннадцать человек; во вторую бежали восемь, включая всех четверых часовых, выставленных, чтобы прекратить дезертирство. Людей в караул назначали сами гвардейцы, и полковник Рансимен предложил Шарпу ставить на часы стрелков. Шарп воспротивился, указывая на то, что задача его людей – обучать гвардейцев и они не могут заниматься этим весь день, а потом еще всю ночь караулить.

– Вы, несомненно, правы, генерал, – тактично сказал Шарп, – но, если нам не пришлют пополнение, работать круглосуточно мы не сможем.

Рансимен, как уже уяснил Шарп, был покладист при условии, что его называют генералом. Полковник хотел одного: чтобы его оставили в покое, не мешали спать, есть и жаловаться на объем работы, исполнения которой от него ждут.

«Даже генерал по большому счету всего лишь человек», – любил он говорить Шарпу, пеняя на непосильную нагрузку: совмещение обременительных обязанностей офицера связи с ответственностью за снабжение. На самом деле заместитель полковника, как и прежде, отлично справлялся с этой службой, но до официального назначения нового генерал-вагенмейстера подпись и печать Рансимена требовались на каждом административном документе.

– Но ведь вы могли бы передать печати заместителю, – предложил Шарп.

– Никогда! Не смейте говорить, что Рансимен уклоняется от своих обязанностей. Никогда!

Полковник выглянул из комнаты – посмотреть, как повар распоряжается зайцем, застреленным Дэниелом Хэгменом. Одолеваемый апатией, Рансимен был бы не прочь передать Шарпу свои полномочия в отношении Ирландской королевской роты, но даже для столь беспечного человека девятнадцать дезертиров за две ночи были достаточной причиной для беспокойства.

– Черт побери, приятель! – Он обернулся, убедившись, что дела у повара продвигаются как надо. – Это сказывается на нашей боеготовности, разве вы не понимаете? Нужно что-то делать! Если так пойдет и дальше, через две недели у нас не останется ни души!

Что, подумал Шарп, полностью отвечало бы интересам Хогана. Ирландская королевская рота, как и предполагалось, разваливалась сама по себе. Но Ричард Шарп отвечал за обучение этих парней, и врожденное упрямство не позволяло ему махнуть рукой на вверенную его заботам роту. Черт возьми, он сделает из гвардейцев солдат, хочет того Хоган или нет!

Рассчитывать на помощь лорда Кили не приходилось. Каждое утро его светлость просыпался в дурном расположении духа, которое продолжалось до тех пор, пока прием алкоголя не приводил к приступу веселья, обычно растягивавшегося до вечера, когда веселье сменялось мрачной угрюмостью, усугубленной проигрышем в карты. Потом он спал до позднего утра, и цикл повторялся.

– Как, же, черт подери, – спросил Шарп у заместителя Кили, капитана Донахью, – он заполучил гвардейскую роту?

– Благородное происхождение, – ответил Донахью, бледный, худой, с вечно встревоженным выражением лица, больше походивший на нищего студента, чем на солдата, но из всех офицеров Ирландской королевской роты самый многообещающий. – Командовать королевской гвардией простолюдин не может, – добавил Донахью с оттенком сарказма. – И Кили, когда трезв, умеет произвести впечатление. – Никакого сарказма в последней фразе не прозвучало.

– Впечатление? – спросил Шарп недоверчиво.

– Он хороший фехтовальщик, – ответил Донахью. – Терпеть не может французов и в глубине души хотел бы быть хорошим человеком.

– Кили терпеть не может французов? – недоверчиво спросил Шарп.

– Французы, Шарп, разрушают мир привилегий Кили, – объяснил Донахью. – Он осколок старого режима, поэтому, разумеется, ненавидит их. У него нет денег, но при старом режиме это не имело значения, потому что происхождение и титул позволяли королевским указом получить должность и освобождение от налогов. Но теперь французы проповедуют равенство и продвижение по службе в зависимости от заслуг, это угрожает миру Кили, и он, прячась от этой угрозы, пьет, распутничает и играет в карты. Плоть слаба, Шарп, и особенно слаба, если вам нечем заняться и вы считаете себя осколком ушедшего мира. – Донахью пожал плечами, будто устыдившись собственного красноречия.

Капитан был скромным, но деловитым, и именно на его худых плечах лежало обеспечение повседневной жизнедеятельности гвардии. Он уже заверил Шарпа, что попытается пресечь дезертирство, удвоив численность часовых и набирая в караул только надежных солдат. В то же время капитан обвинил британцев в том, что они создали для его людей трудную ситуацию.

– Почему они отправили нас в эту забытую богом дыру? – спросил Донахью. – Можно подумать, ваш генерал хочет, чтобы наши люди разбежались.

Какого-либо убедительного ответа на это проницательное замечание у Шарпа не нашлось. Он промямлил что-то невнятное о стратегическом положении форта и о необходимости иметь здесь гарнизон, и единственной реакцией Донахью на эту белиберду было вежливое молчание.

Форт Сан-Исидро и в самом деле был богом забытой дырой. Возможно, когда-то он и представлял собой стратегическую ценность, но теперь главная дорога, связывающая Испанию и Португалию, пролегала далеко на юге, так что грозная твердыня пришла в упадок. Сухой ров зарос сорняками, дожди размыли его края, и некогда внушительное препятствие теперь напоминало мелкую канаву. Крепостные стены раскрошились от мороза, камни скатились в ров, образовав бесчисленные мостики к остаткам гласиса. В развалинах колокольни свила гнездо белая сова, и забытые могилы офицеров гарнизона выглядели неглубокими провалами на каменистом лугу. В более или менее пригодном состоянии оставались старые казармы, их наспех ремонтировали во времена политических кризисов, когда в Сан-Исидро размещались португальские полки. Защищаясь от холодных ветров, солдаты заделывали дыры в стенах, а офицеры жили в башне, которая чудом пережила годы небрежения. Сохранились даже ворота, которые по приказу Рансимена закрывались каждую ночь, хотя применение этой меры предосторожности против дезертирства давало такой же эффект, как блокировка одного из ходов разветвленной кроличьей норы.

И все же вопреки упадку форт сохранил остатки прежнего великолепия. К внушительному двухбашенному укреплению, украшенному королевскими гербовыми щитами, подступала четырехарочная насыпь, благодаря чему один участок высохшего рва остался пригодным для отражения возможного приступа. Развалины часовни впечатляли тонкой резьбой по камню, орудийные платформы – величиной и массивностью. Больше всего поражало расположение форта. С его стен открывался величественный вид: за туманные вершины к невообразимой дали горизонта. Восточные стены смотрели вглубь Испании, и именно на той стороне, под флагами Испании и Великобритании, Кили нашел Шарпа на третье утро пребывания гвардии в форте. Казалось, даже лорда начал волновать размах, который приняло бегство солдат.

– Мы не для того сюда прибыли, чтобы нас победило дезертирство, – сердито бросил Кили.

Напомаженные кончики его усов дрожали на ветру.

Шарп не стал указывать, что за гвардейцев отвечает именно Кили и никак не он, Шарп. Стрелок лишь спросил у его светлости, зачем тот решил присоединиться к британской армии. К удивлению Шарпа, молодой лорд отнесся к вопросу серьезно.

– Я хочу воевать, Шарп. Об этом и написал его величеству.

– В таком случае, милорд, вы попали туда, куда надо. Лягушатники – вон они, через долину. – Шарп указал на глубокую, лишенную растительности долину реки, отделявшую Сан-Исидро от ближних холмов.

Стрелок подозревал, что французские разведчики ведут наблюдение и уже заметили активность в старом форте.

– Нет, Шарп, не туда, – возразил Кили. – Я просил короля Фердинанда отправить нас в Кадис, где мы бы присоединились к своей армии и оказались среди соотечественников, но вместо этого он послал нас к Веллингтону. Мы не хотим находиться здесь, но у нас королевский приказ, и мы повинуемся этому приказу.

– Так дайте вашим людям королевский приказ не дезертировать! – вырвалось у Шарпа.

– Им здесь скучно! Они встревожены! Им кажется, что их предали! – Кили дрожал, но не от избытка чувств, а потому, что недавно поднялся с постели и еще не избавился от похмелья. – Они ехали сюда не для того, чтобы учиться, Шарп, – проворчал он, – а для того, чтобы сражаться! Это гордые люди, гвардейцы, а не сборище новобранцев. Их долг – пойти в бой за короля и показать Европе, что у Фердинанда все еще есть зубы.

Шарп указал на восток:

– Видите тропу, милорд? Ту, что поднимается к седловине? Ведите ваших людей туда, пройдите полдня, и я гарантирую вам бой. Французам понравится. Для них это будет легче, чем убивать мальчиков-певчих. У половины ваших солдат даже нет исправных мушкетов! А другая половина не умеет пользоваться ими. Вы говорите, они обучены? Я видел в Англии милицейские роты, обученные лучше ваших гвардейцев! Притом что эти пузатые милиционеры раз в неделю проводят смотр на рыночной площади, а потом спешат в ближайшую таверну. Ваши люди – не бойцы, милорд, независимо от того, что́ вы о них думаете. Но если вы отдадите их мне на месяц, они станут опаснее бритвы.

– Просто они давно не практиковались, – возразил Кили, приняв важный вид.

Гордость не позволяла признать, что Шарп прав и что его, Кили, хваленая дворцовая гвардия ни на что не годится. Обернувшись, он посмотрел на своих солдат, исполнявших строевые приемы на заросшем сорняками каменном плацу. Вдалеке, возле башни, грумы выгуливали оседланных лошадей, готовя их к послеполуденным офицерским состязаниям в искусстве верховой езды. Внутри форта, у самых ворот, на гладких каменных плитах отец Сарсфилд рассказывал солдатским детям о катехизисе. Процесс обучения то и дело прерывался смехом; Шарп уже заметил, что священника всюду сопровождает хорошее настроение.

– Только дайте им шанс, – сказал Кили, имея в виду своих солдат, – и они будут драться.

– Уверен, что будут – и проиграют. Чего вы хотите от них? Самоубийства?

– В случае необходимости, – серьезно сказал Кили и, отведя взгляд от занятой неприятелем стороны, взглянул Шарпу в глаза. – В случае необходимости – да.

Шарп посмотрел на порочное, нездоровое молодое лицо:

– Вы безумны, милорд.

Кили не обиделся на обвинение.

– А битву Роланда при Ронсевале вы тоже назвали бы самоубийством безумца? А спартанцы Леонида при Фермопилах – они что, напрасно пожертвовали собой в приступе безумия? А как насчет вашего собственного сэра Ричарда Гренвилла? Он был всего лишь сумасшедшим? Иногда, Шарп, прославить свое имя в веках можно только путем великой жертвы. – Кили указал на далекие холмы. – Там триста тысяч французов, а сколько здесь британцев? Тридцать тысяч? Война проиграна, Шарп. Великое христианское королевство низведено до посредственности из-за какого-то корсиканского выскочки. Вся слава, весь блеск королевского мира становятся банальностью и безвкусицей. Все отвратительное и вульгарное – республиканизм, демократия, равенство – выползает на свет и утверждает, что может сменить династию великих королей. Мы видим конец истории, Шарп, и начало хаоса, но, возможно – только возможно, – дворцовая гвардия короля Фердинанда опустит занавес за последним актом сияющей славы. – На несколько секунд пьяный Кили показал себя другого, юного и благородного. – Вот почему мы здесь, Шарп: чтобы делать историю, которую будут рассказывать тогда, когда в памяти народов сотрется само имя Бонапарта.

– Боже правый! – сказал Шарп. – Неудивительно, что ваши парни дезертируют. Я и сам бы дал деру. Если я веду людей в бой, милорд, я предлагаю им кое-что получше, чем сомнительный шанс умереть, сохранив шкуру невредимой. И если бы я хотел убить этих бедолаг, то просто задушил бы их во сне. Это не так жестоко.

Он повернулся и принялся наблюдать за гвардейцами. Солдаты отрабатывали приемы по очереди, имея в своем распоряжении четыре десятка исправных мушкетов, и, за малым исключением, эти люди ни на что не годились. Хорошему солдату требуется двадцать секунд, чтобы зарядить гладкоствольное ружье; здесь же самые везучие тратили на один выстрел секунд сорок. Гвардейцы слишком долго носили напудренные парики и топтались на посту у позолоченных дверей, а потому плохо усвоили простые солдатские навыки: засыпал порох – забил пулю – выстрелил – зарядил…

– Но я их научу, – сказал Шарп, когда над фортом пронеслось эхо еще одного беспорядочного залпа, – и я остановлю дезертирство.

Шарп знал, что действует вопреки хитрой задумке Хогана, но он проникся симпатией к парням из Ирландской королевской роты. Они были солдатами, как любые другие. Пускай не столь хорошо обученные, пускай с более путаными, чем у прочих, представлениями о верности, но большинство из них хотели сражаться. Здесь не было никакого подвоха, и предать хороших людей Шарп не мог – это было ему не по нутру. Он хотел научить их. Хотел сделать из роты часть, которой могла бы гордиться любая армия.

– И как вы остановите дезертирство? – спросил Кили.

– У меня есть метод, – сказал Шарп, – но вам, милорд, лучше про него не знать, потому что Роланду он бы не понравился.

Лорд Кили не ответил на колкость стрелка. Некоторое время он смотрел на восток, где что-то привлекло его внимание. Потом вынул из кармана маленькую подзорную трубу, раздвинул ее и посмотрел через широкую пустынную долину туда, где Шарп, щурясь от бьющих в глаза лучей утреннего солнца, только что разглядел одинокого всадника, спускающегося по тропинке, что зигзагами сбегала от седловины вниз.

Кили обернулся.

– Джентльмены! – крикнул он офицерам. – По коням!

Словно зарядившись вдруг энергией, его светлость сбежал по скату и крикнул груму, чтобы тот подвел ему вороного.

Шарп снова повернулся к востоку и вынул собственную подзорную трубу. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы направить громоздкий инструмент в нужную сторону и поймать в фокус далекого наездника. Тот был в мундире Ирландской королевской роты, и у него, похоже, возникли какие-то проблемы. Только что он съезжал по крутой тропе, змейкой бежавшей по склону долины, но теперь свернул с тропы и плеткой погнал лошадь прямиком к опасному спуску. Перед всадником неслась свора в полдюжины собак, но Шарпа больше интересовало, что подвигло смельчака на этот рискованный спуск. Поэтому он поднял трубу к линии горизонта и там, силуэтами на фоне режущего глаз безоблачного неба, увидел драгун. Французских драгун. Одинокий всадник бежал, и его преследовали.

– Едете, Шарп? – Прежде чем забраться на свою, похожую на ломовую, лошадь, Рансимен предусмотрительно привел запасную – специально для Шарпа. Рансимен все чаще полагался на стрелка как на товарища, избегая общения с лордом Кили, едкие замечания которого постоянно огорчали полковника. – Не знаете, что там происходит?

Тем временем его недруг уже выезжал из форта во главе нестройной офицерской кавалькады.

– Неужели нас атакуют? – Необычный для Рансимена всплеск активности, несомненно, в большей мере был вызван страхом, чем любопытством.

– Генерал, к нам скачет какой-то парень в мундире гвардейской роты, а на хвосте у него банда лягушатников.

– Боже мой! – ахнул Рансимен. В должности генерал-вагенмейстера ему не часто выпадала возможность встретиться с врагом лицом к лицу, и он отнюдь не был уверен, что хочет заполнить этот пробел, но и выказать робость на глазах у гвардейцев не мог и потому пришпорил лошадь, пуская ее неспешным шагом. – Держитесь поближе ко мне, Шарп! Как адъютант, понимаете?

– Конечно, генерал.

Шарп, по обыкновению чувствуя себя верхом не слишком уверенно, проехал за Рансименом по входному мостику. Сержант Харпер, видя непривычную для форта суету и не зная причины волнения, вывел гвардейцев на крепостную стену – как бы для наблюдения, но в действительности для того, чтобы стать очевидцами события, вызвавшего столь внезапный исход офицеров из Сан-Исидро.

К тому времени, как Шарп перебрался через полузасыпанный ров и убедил лошадь свернуть с дороги на восток, приключение, похоже, закончилось. Беглец уже преодолел речушку и был теперь ближе к спасательной экспедиции лорда Кили, чем к преследователям, и, поскольку Кили сопровождала дюжина офицеров, а драгун было вдвое меньше, угроза для всадника явно миновала. Сначала Шарп увидел, как сопровождающие беглеца собаки прыгают вокруг спасателей, и только потом обратил внимание, что преследователи одеты в загадочные серые мундиры.

– Парню крупно повезло, генерал, – сказал он. – Там драгуны Лу.

– Лу? – спросил Рансимен.

– Бригадного генерала Лу, генерал. Мерзкого лягушатника, который одевает своих людей в волчий мех и любит отрезать пленным яйца.

– Господи! – Рансимен побледнел. – Вы уверены?

– Я с ним встречался. Этот Лу и меня обещал оскопить.

Почувствовав, что нужно подкрепиться, Рансимен достал из кармана горсть засахаренного миндаля и принялся один за другим засовывать орешки в рот.

– Я иногда спрашиваю себя, не был ли прав мой дорогой отец, – заговорил он, не забывая жевать, – и не следовало ли мне выбрать карьеру священника. Думаю, из меня вышел бы вполне пристойный епископ, хотя, возможно, жизнь прелата недостаточно насыщенна для человека столь энергичного, как я. Прелаты, Шарп, не перетруждаются. Читай изредка проповедь, любезничай с лучшими людьми графства да подстегивай низшее духовенство, чтобы не забывало свое место, а больше и делать-то нечего. Такую жизнь тяжелой не назовешь, и, по правде говоря, большинство епископских дворцов занимают люди весьма посредственные. Мой дорогой отец, конечно же, исключение. О боже, что там происходит?

Лорд Кили выехал вперед, чтобы встретить беглеца, но, обменявшись с ним коротким рукопожатием и несколькими словами, поскакал навстречу преследователям, которые, признав, что добыча ускользнула, прекратили погоню. Но Кили уже пересек ручей и, вынув саблю, прокричал французам, что готов драться.

Намерения его светлости поняли все, кто был свидетелем этой сцены. Он предлагал поединок офицеру противника. Здравомыслящие люди, например пехотинцы или те, у кого осталась хотя бы половина мозгов, относились к подобного рода практике неодобрительно, но кавалерист редко мог устоять перед вызовом. Чтобы принять участие в такой схватке, требовалась лишь гордость и храбрость, но взять в ней верх означало прослыть настоящим воином. В каждом конном полку каждой армии были офицеры, прославившиеся благодаря поединку: один на один, клинок против клинка, дуэль между двумя незнакомцами, избравшими славу или смерть.

– Кили ищет смерти, – мрачно заметил Шарп, невольно признавая в душе, что восхищается человеком, который, пусть и ненадолго, вырвался из тяжелого тумана похмелья и горечи, чтобы стать тем, кем видел себя в мечтах: доблестным рыцарем и защитником короля. – Вздумал умереть знаменитым. Хочет быть Роландом или тем спартанским парнем, который побил персов.

– Леонидом, Шарп, царем Леонидом, – сказал Рансимен. – Уверяю вас, Кили прекрасный фехтовальщик. Я видел, как он практикуется, и вино ему почти не мешает! Хотя сегодня подтверждения этому мы не увидим, – добавил Рансимен, заметив, что Кили отвернулся от французов. – Они не желают драться! – Удивление в голосе полковника смешалось с облегчением – у него не было ни малейшего желания стать свидетелем кровопролития.

– Кили дал им слишком мало времени на то, чтобы принять вызов, – сказал Шарп.

И действительно, Кили прождал лишь несколько секунд, словно и хотел бросить перчатку, и опасался, что противник поднимет ее.