Шарп выругался. Воротная башня, на которую он рассчитывал как на последнее убежище, была захвачена. Ворота стояли распахнутые, их охраняли солдаты в сером. Похоже, атаку осуществили две роты вольтижеров Лу, отличавшиеся красными эполетами. Обе были теперь внутри форта. Одна рота направилась прямиком к арсеналу, где находился со своими стрелками Шарп, тогда как бо́льшая часть второй роты, растянувшись в цепь, быстро продвигалась между казармами. Еще один серый пехотный взвод карабкался по скату к стрелковым позициям на стене.

Харпер все еще колотил в дверь, но ему никто не отвечал. Шарп повесил на плечо полузаряженную винтовку и вынул из ножен палаш.

– Оставь ее, Пэт! – крикнул он. – Стрелки! В шеренгу!

Реальная опасность исходила сейчас от взвода, поднимавшегося по склону к стене. Если враг закрепится на орудийных платформах, стрелки будут блокированы, как только основные силы Лу войдут на территорию Сан-Исидро. Эти основные силы приближались сейчас по подъездной дороге, и Шарпу хватило одного быстрого взгляда на юг, чтобы осознать: Лу повел в бой всю бригаду, бросив вперед две роты легкой пехоты. Шарп понял, что ошибся в расчетах. Французы атаковали не с севера, а с юга и уже овладели местом, которое Шарп планировал превратить в главный опорный пункт. Судя по всему, две элитные роты скрытно приблизились по дороге и броском достигли стен прежде, чем часовой поднял тревогу. Наверняка ворота открыли изнутри, и человек, сделавший это, сообщил, где искать Шарпа, заклятого врага Лу, после чего генерал, движимый жаждой мести, направил туда, где находился Шарп, одну из двух передовых рот.

Впрочем, время для анализа вражеской тактики было не самое подходящее. В первую очередь требовалось сбросить французов с крепостной стены, чтобы не оказаться зажатым с двух сторон на виду у противника.

– Примкнуть штыки! – скомандовал Шарп и, дав стрелкам время надеть длинные штык-тесаки на стволы винтовок, добавил: – Спокойно, парни.

Он знал, что люди напуганы и возбуждены – проснувшись, они оказались в кошмаре, устроенном для них умным и хитрым врагом, – но сейчас паниковать было нельзя. Сейчас требовался холодный ум и смертный бой.

– Сомнем гадов! Вперед! – выкрикнул Шарп и пошел впереди ломаной шеренги к залитым лунным светом стенам.

Французы опустились на колено и прицелились, но их было немного, они плохо видели в темноте и нервничали, а потому поспешили, и пули ушли вверх и в стороны. В страхе перед темной массой стрелков вольтижеры дрогнули, повернули и побежали вниз по насыпи – к пехотной цепи, продвигавшейся между казармами к касадорам Оливейры.

Португальцы, решил Шарп, пусть постоят за себя сами. Его долг – быть с Ирландской королевской ротой, оба барака которой уже окружили вольтижеры. Французы вели огонь, укрываясь за другими зданиями, но атаковать не осмеливались, так как гвардейцы дали решительный отпор. Ротные офицеры, как полагал Шарп, либо погибли, либо попали в плен, хотя, возможно, некоторые убежали из башни через двери, выходящие на крепостные стены, пока французы штурмовали помещения внизу.

– Эй, парни! – Шарп повысил голос, чтобы его слышали все стрелки. – Здесь оставаться нельзя. Лягушатники скоро выйдут из арсенала, так что давайте присоединимся к ирландцам. Забаррикадируемся и будем отстреливаться.

Он предпочел бы разделить стрелков на две группы, по одной на каждую осажденную казарму, но решил не рисковать – до дальнего здания живыми могли добраться не многие. Перед ближней казармой собралось меньше вольтижеров, к тому же в ней находились жены и дети, а значит, она больше нуждалась в огневой поддержке.

– Готовы? – спросил Шарп. – Пошли!

Стрелки сбежали вниз ровно в тот момент, когда справа французов атаковали португальцы. Появление касадоров отвлекло вольтижеров, и у стрелков появился шанс прорваться к казармам без боя, но шанс едва ли не призрачный – как только Харпер прокричал на гэльском, чтобы гвардейцы открыли дверь, громкие вопли у ворот возвестили о прибытии главных сил Лу.

Стрелки уже приближались к казарме, когда на пути у них оказались солдаты Лу, отступившие под натиском португальцев. Опасность столкновения французы осознали слишком поздно. Их сержант успел выкрикнуть предупреждение и в следующий миг свалился под залпом семиствольного ружья Харпера. Раненый, он попытался подняться, но получил удар тяжелым прикладом по голове. Другой француз бросился в противоположном направлении, но понял, что перед ним португальцы, в панике повернул назад и едва не напоролся на штык Харриса.

– Non, Monsieur! – вскрикнул он и, бросив мушкет, поднял руки.

– Что? Не называть тебя лягушатником? – Харрис спустил курок.

Шарп уклонился от падающего тела, парировал неуклюжий выпад и оглушил противника ударом тяжелого палаша. Француз попытался поддеть стрелка снизу штыком, и Шарп дважды злобно полоснул его клинком и оставил на земле – кричащего от боли, истекающего кровью, сжавшегося в комок. Отмахнувшись от еще одного вольтижера, он побежал к освещенному луной пустому бараку, где горстка стрелков прикрывала прячущуюся за их спинами Миранду. Харпер все еще кричал на гэльском – Шарп и Донахью договорились пользоваться этим языком в сложной ситуации, чтобы французы не сбили их с толку, пустив в ход английский, – и его наконец услышали. Дверь ближней казармы приоткрылась. В щель просунулось дуло, винтовка выстрелила, и пуля просвистела у Шарпа над головой. За спиной у него кто-то вскрикнул. Хэгмен уже стоял пригнувшись у двери и пересчитывал вбежавших внутрь стрелков.

– Давай, Перкс! – позвал он, и Перкинс с Мирандой перебежали через открытое пространство в сопровождении нескольких зеленых кителей.

– Все в безопасности, сэр, – прокричал чеширец Шарпу, – остались только вы и Харпс!

– Идем, Пэт, – сказал Шарп.

Ирландец устремился к двери, и тут из-за угла казармы выскочил вольтижер. Увидев убегающего стрелка, француз упал на колено и навел мушкет. Шарпа он заметил через секунду, но было поздно – палаш уже опускался. Удар пришелся чуть выше глаз, и сила его, удвоенная злостью, была такова, что верхушку черепа срезало, словно это было вареное яйцо.

– Боже, храни Англию! – пробормотал Хэгмен, наблюдавший удар от двери казармы. – Заходи, Харпс! Ну же, сэр! Поспешите!

Паника, вызванная португальской контратакой, помогла стрелкам уйти из-под первого удара французов, но паника уже стихала – главные силы прошли на территорию форта через открытые ворота. Теперь в ловушку для людей Шарпа грозили превратиться сами казармы.

– Матрасы! Ранцы! – закричал Шарп. – Укладывайте у дверей! Пэт! Займись окнами! Шевелись, женщина! – гаркнул он на чью-то плачущую жену, попытавшуюся выбежать из казармы, и бесцеремонно толкнул ее в спину.

Пули плющились о каменные стены и рвали в щепки дверь. В обеих длинных стенах были оконца, и Харпер закладывал их одеялами. Стрелок Кресакр просунул ствол винтовки в заложенное наполовину окно и выстрелил в сторону воротной башни.

Шарп и Донахью, когда обсуждали варианты развития событий в случае нападения французов, сошлись на том, что казармы станут для Ирландской королевской роты западней. Донахью приказал проделать в стенах бойницы. Работу выполнили кое-как, но амбразуры, по крайней мере, давали возможность вести ответный огонь. Тем не менее похожий на тоннель и слабо освещенный барак оказался не самой приятной ловушкой. Женщины и дети плакали, гвардейцы нервничали, а баррикады у дверей не выглядели неприступными.

– Вы все знаете, что делать, – обратился к гвардейцам Шарп. – Французы не могут войти, не могут разрушить стены и не могут стрелять через камень. Если не мазать, близко они не подойдут. – Он не был уверен, что все сказанное верно, но знал, что должен поддержать в людях боевой дух.

В казарме было десять амбразур – по пять в каждой длинной стене, и на каждую приходилось как минимум восемь человек. Не многие из них владели оружием так, как хотелось бы Шарпу, но такое количество бойцов обеспечивало достаточно плотный огонь. Оставалось только надеяться, что гвардейцы во второй казарме приняли такие же меры, поскольку штурм мог начаться в любой момент.

– Кто-то открыл им чертовы ворота, – сказал Шарп Харперу.

Ответить сержант не успел – звериный вой возвестил о наступлении основных сил генерала Лу. Шарп приник к щели в заложенном окне и увидел хлынувший между бараками серый поток. За пехотой под штандартом с волчьими хвостами ехали всадники, казавшиеся мертвенно-бледными в лунном свете.

– Моя ошибка, – с сожалением сказал Шарп.

– Ваша? Почему? – Харпер забивал пулю в последний ствол семистволки.

– Что делает хороший солдат, а, Пэт? Он предпочитает внезапность. Нападение с севера представлялось столь очевидным, что я забыл о юге. Черт возьми!

Он выставил в щель винтовку и поискал взглядом одноглазого. Убей Лу – и все закончится, атака захлебнется… Но обнаружить генерала в массе серых мундиров не удалось, и Шарп выстрелил наугад. Неприятельские пули застучали по каменным стенам, не причиняя никакого вреда, а вот ответные выстрелы внутри барака грохотали куда громче и пугали детей.

– Заткните им рот! – сердито бросил Шарп.

В холодном, темном помещении едкий запах порохового дыма страшил детей почти так же, как оглушительный ружейный огонь.

– Тихо! – проревел Шарп, и в казарме все смолкло, только один ребенок продолжал хныкать. – Да уйми ж ты своего дьяволенка! – заорал на мать Шарп. – Шлепни, если надо!

Шлепать дитя женщина не стала и вместо этого дала ему грудь, что произвело должный эффект. Некоторые женщины и дети постарше заряжали мушкеты и ставили их возле окон.

– Не переношу, когда эти проклятые сопляки орут, – ворчал Шарп, перезаряжая винтовку.

– Вы тоже когда-то были ребенком, сэр, – неодобрительно заметил Дэниел Хэгмен.

Став стрелком, бывший браконьер частенько выступал с нравоучениями.

– Если я болел однажды, это не значит, черт возьми, что мне должно нравиться болеть, разве не так? Кто-нибудь видел этого сучьего Лу?

Генерала никто не видел. Бо́льшая часть бригады прошла мимо казарм, надвигаясь на португальцев, которые построились в две шеренги и приготовились встретить противника дружными залпами. В ночи поле боя освещалось полумесяцем и затухающими кострами. Французы прекратили завывать по-волчьи, поскольку их ждала серьезная, хотя и неравная схватка. Численное превосходство было на их стороне, и наступали они с мушкетами, тогда как у только что проснувшихся португальцев на вооружении были винтовки Бейкера, которые заряжались гораздо медленнее. Состязаться в скорости с обученными французскими солдатами португальцы не могли, даже отказавшись от использования шомпола и кожаной обертки и просто загоняя пулю ударом приклада о землю.

Но даже с учетом всего этого касадоры оказались сто́ящими бойцами. Какое-то время французы просто не могли найти португальцев в полутьме, а когда наконец отыскали, не сразу собрали свои роты вместе и построились в три шеренги. Но как только два французских батальона образовали линию, они обошли небольшой португальский батальон с обоих флангов. Португальцы упорно сопротивлялись. Вспышки винтовочных выстрелов пронзали ночь. Тяжелые мушкетные пули выносили солдат из шеренги, и сержанты криками гнали рядовых в бреши, требуя держать сомкнутый строй. Кто-то упал в тлеющие угли костра огня и дико заорал, когда взорвавшаяся патронная сумка проделала у него в спине дыру размером с вещмешок. Несчастный умирал, кровь шипела и пенилась на горячем пепле. Полковник Оливейра прохаживался за спинами своих солдат, оценивая ход боя и приходя к неутешительному выводу. Капитан-англичанин оказался прав. Нужно было укрыться в одной из казарм, но теперь между батальоном и казармами стояли французы. Ощущение грядущей беды крепло, и Оливейра понимал, что предотвратить ее не в его власти. Вариантов стало еще меньше, когда в темноте послышался не предвещавший ничего хорошего стук копыт. В форт вошла французская кавалерия.

Подозвав знаменосцев, полковник направил их к северной стене.

– Укройтесь где-нибудь, – приказал он.

В старых складах и между разрушенными стенами хватало укромных мест, чтобы спрятать полковые знамена и не дать врагу захватить их. Подождав, пока батальон даст еще два залпа, полковник приказал отступать.

– Держать строй! Все назад! К стене!

Раненых пришлось оставить, хотя некоторые из них, истекая кровью, ползком или хромая, пытались угнаться за товарищами. Французы подошли совсем близко, и наступил момент, которого Оливейра боялся больше всего: короткая трель горна в темноте и звук вынимаемых из ножен сабель.

– Бегом! – крикнул Оливейра. – Бегом!

Строй сломался, и солдаты побежали. В ту же секунду кавалерия устремилась в атаку, и батальон касадоров стал мишенью, о которой каждый кавалерист может только мечтать: неуправляемой, несопротивляющейся толпой. Серые драгуны рубили отступавших тяжелыми палашами. Атаку возглавил сам Лу, умышленно растянувший строй так, чтобы завернуть беглецов и направить их на свою наступающую пехоту.

Часть рот левого фланга Оливейры достигли укреплений без потерь. Лу видел взбегающие по скату темные фигурки, но преследовать их не собирался. Если португальцы переберутся через стену и спустятся в долину, находящиеся вне форта драгуны настигнут их и передавят как блох, а если останутся на куртинах, то же самое сделает с ними пехота. Ближайшей заботой Лу были те, кто пытался сдаться. Десятки португальских солдат, бросив разряженные винтовки, стояли с поднятыми руками. Лу подъехал к одному, улыбнулся и коротким ударом разрубил ему голову.

– Пленных не брать! – велел он своим людям. – Никаких пленных!

Пленные замедлили бы уход из форта, к тому же резня, учиненная в отношении целого батальона, должна послужить серьезным предупреждением армии Веллингтона, показать, что, достигнув испанской границы, она столкнулась с новым, более решительным противником, чем то войско, которое гнала от Лиссабона.

– Убейте всех! – крикнул Лу.

Какой-то португалец выстрелил, и пуля просвистела в дюйме от короткой седой бородки генерала. Лу рассмеялся, пришпорил серого коня и устремился в погоню за несчастным, посмевшим покуситься на его жизнь. Португалец отчаянно пытался спастись, но Лу легко догнал его и рассек ему спину ударом палаша. Раненый упал, корчась от боли и крича.

– Оставь его! – крикнул Лу французскому пехотинцу, собиравшемуся прикончить касадора и тем самым избавить от мучений. – Пусть умирает долго и страшно. Он это заслужил.

Немногочисленные португальские стрелки, оставшиеся на стене, открыли огонь, и Лу отъехал подальше.

– Драгуны! Спешиться!

Пусть пешие драгуны поохотятся на дерзких беглецов, решил генерал, пехота же тем временем разберется с Ирландской королевской ротой и стрелками, которые, похоже, нашли убежище в казармах.

Жаль, конечно. Лу надеялся, что авангард захватит Шарпа с его проклятой «саранчой» в арсенале и что к настоящему времени уже будут отомщены солдаты, убитые англичанином. Но нет, стрелок скрылся, и теперь его придется выкуривать, как лису из норы. Пытаясь определить, сколько у него осталось времени на штурм казарм, Лу наклонил циферблат часов так, чтобы на него упал свет луны.

– Месье! – послышался голос, и генерал закрыл крышку часов и спрыгнул с седла. – Месье!

Лу обернулся и увидел рассерженного узколицего португальца в сопровождении высокого французского капрала.

– Месье? – вежливо отозвался Лу.

– Меня зовут полковник Оливейра, и я должен заявить протест, месье! Мои люди сдаются, а ваши солдаты убивают их! Мы ваши пленные!

Лу достал из ташки сигару и наклонился к угасшему костру, чтобы найти уголек и прикурить.

– Хорошие солдаты не сдаются – они просто умирают.

– Но мы сдаемся, – с горечью признал Оливейра. – Возьмите мою саблю.

Лу выпрямился, затянулся сигарой и кивнул капралу:

– Отпусти его, Жан.

Оливейра стряхнул державшую его руку капрала.

– Я выражаю протест, месье, – повторил он сердито. – Ваши солдаты убивают людей, которые подняли руки.

Лу пожал плечами:

– На войне случаются ужасные вещи, полковник. А теперь дайте мне вашу саблю.

Оливейра вынул саблю из ножен и протянул ее суровому драгуну эфесом вперед.

– Я ваш пленный, месье, – сказал он голосом, хриплым от стыда и гнева.

– Вы слышите! – прокричал Лу так, чтобы слышали все его люди. – Они сдались! Они наши пленные! Видите? У меня сабля их полковника! – Он взял у Оливейры саблю и помахал ею в дымном воздухе. Военный этикет требовал, чтобы оружие было отдано побежденному противнику под честное слово, но вместо этого Лу разглядывал клинок, словно оценивая его. – Неплохое оружие, – неохотно признал он и посмотрел Оливейре в глаза. – Где ваши знамена, полковник?

– Мы уничтожили их, – с вызовом ответил Оливейра. – Сожгли.

Клинок блеснул серебром в лунном свете, и черная кровь потекла из раны на лице Оливейры – сталь рассекла левый глаз и нос.

– Я вам не верю. – Лу выдержал паузу, дав потрясенному полковнику прийти в себя. – Где ваши знамена, полковник? – повторил он.

– Подите к черту! – прохрипел португалец. – Вы и ваша мерзкая страна. – Одной рукой он зажал кровоточащий глаз.

Лу бросил саблю капралу:

– Узнай, где знамена, Жан, потом убей глупца. Режь, если не захочет говорить. Человек обычно распускает язык, чтобы сохранить в целости яйца. И вы все! – прокричал он своим людям, наблюдавшим за сценой. – Тут вам не праздник урожая, черт возьми! Это бой. Так что вперед, за работу! Убейте каналий!

Со всех сторон снова донеслись крики. Лу затянулся сигарой, отряхнул руки и направился к казармам.

Вдалеке завыли собаки доньи Хуаниты. От их воя снова заплакали дети, но стоило Шарпу оглянуться, как матери поспешили унять младенцев. Послышалось ржание. Через смотровую щель Шарп видел, как французы уводят захваченных у португальских офицеров лошадей. Лошадей ирландцев, должно быть, уже увели. В казарме было тихо. Большинство французов рыскали по форту, преследуя португальцев, но немало пехотинцев осталось возле построек с оказавшимися в ловушке людьми. Время от времени в каменную стену ударяла мушкетная пуля, напоминая, что французы держат на прицеле каждую забаррикадированную дверь, каждое заложенное окно.

– Эти сволочи захватят бедного старика, – сказал Хэгмен. – Не представляю, как генерал будет выживать на пайке пленного.

– Рансимен – офицер, Дэн, – возразил Купер, выставивший в амбразуру винтовку и высматривавший цель. – Ему не придется выживать на пайке. Даст честное слово и будет кормиться тем же, что и лягушатники. Еще и растолстеет. Есть, поймал! – Он выстрелил и отошел от окна, уступив место другому солдату.