Так и получилось что в семнадцать лет я получила диплом по специальности рисунок и живопись, но из-за дислалии не могла давать уроков. Я продолжала рисовать если мне удавалось купить картон потому что краски мне подарил мой учитель который стал часто приходить в гости.
Бетина в своем кресле-румрум крутилась вокруг учителя пока его не укачает, но мама никогда не оставляла нас наедине и один раз влепила мне пощечину видимо потому что увидела как мы целовались, но в щечку а не в губы как актеры в кино.
Я боялась что она запретит учителю приходить в гости. Но она разрешала с условием чтобы мы не целовались потому что если черт к этому приложит руку а учитель приложит другую часть тела я могу забеременеть а учитель ни за что не женится на ученице-инвалидке.
Бетина особенно оживлялась когда учитель приходил чтобы позаниматься со мной и разглядывала холсты и картонки, копившиеся у стены в ожидании выставки в Буэнос-Айресе.
Однажды вечером мама пригласила учителя на ужин и он согласился. Я с ужасом думала о запахах, звуках и жидкостях которые производит тушка Бетины. Но яйца курицу не учат.
Руфина приготовила рулетики. В довершение всех бед я вспомнила рулетик из Лечебницы. Мне очень захотелось нарисовать что-то чтобы выплеснуть эмоции. На картонке я нарисовала картину понятную только мне. Рулетик с глазами и благословляющая его рука. Про себя я прошептала: если у тебя есть душа, да упокоит ее Господь во Царствии Своем.
Руфина накрыла стол вышитой скатертью которую мама хранила для особых случаев и поставила красивые тарелки тоже для особых случаев. Когда их доставали у мамы всегда туманились глаза, потому что их ей подарили в тот день когда она связала себя узами брака. Наверное она каждый раз вспоминала как они развязались и папа ушел. Мне не было ее жалко потому что я ее не любила.
Чтоб ей пусто было… Папа себе небось получше нашел, без указки. Папа небось нарожал нормальных детей а не идиоток которые родились у нее и которыми были мы.
В центре стола красовалась керамическая статуэтка, представлявшая парочку селян, обнимающихся в зарослях под ивой. Я как-нибудь нарисую эту сцену, она меня волновала, потому что в семнадцать лет любая девушка мечтает чтобы ее обнимали под деревом в зарослях ежевики.
Мы ели из посуды для особых случаев потому что наша повседневная посуда вся пооблупилась. Приборы мама тоже достала самые лучшие за которыми она следила и говорила, что они из свадебного сервиза. Бокалы увидели свет впервые за многие годы и казались сделанными из чистой воды. Даже рагу показалось другим в окружении такого великолепия.
Достали даже сладкое вино. Другого не смогли, не хватило денег. В стаканах для воды была, разумеется, вода.
Во главе стола села мама, а рядом с ней учитель который пришел вовремя и принес сладости.
Перед учителем – я и Бетина рядом со мной.
Мама сказала сперва кое-что поклюем. Я подумала откуда же нам взять клюв, если речь о новом приборе так мы его никогда не видели, но мама оказывается имела в виду тарелочки с колбасой и сыром на зубочистках в виде шпажек.
Мама сказала угощайтесь пожалуйста возбуждает аппетит и налила вино в бокалы взрослых и воду в наши с Бетиной и когда зазвонили в дверь и вошла тетя Нене мама сказала что это нам сюрприз.
Руфина металась туда-сюда хлопоча с приготовлениями. Тетя Нене принялась ей помогать.
Основное блюдо торжественно внесла Нене. Обычная тушеная курица но на серебряном блюде в окружении зелени, которую принесла Нене, она походила на королевский дар.
И мы принялись уплетать еду каждый в меру своих возможностей. Мама следила без указки но я знала что она спрятана где-то недалеко под столом.
Внезапную бурную ноту добавила Бетина. Неуклюжий и звучный залп сопровождавшийся отрыжкой и мамиными извинениями и объяснениями что бедная шестнадцатилетняя девушка имеет интеллектуальное развитие четырехлетки если верить тестам которые проводили врачи в связи с ее состоянием.
Тетя Нене прервала этот речитатив со словами бедняжка Клелия, так звали мою маму, две отсталые дочери… и тут же метнула кусок куриной грудки в свой рот размалеванный как красный почтовый ящик.
Учитель сказал что совсем я никакая не отсталая а талантливая замкнутая художница и у меня будет выставка в Буэнос-Айресе а в нашем городе у меня уже купили две картины.
Тетя Нене тоже рисовала. Холсты она обрамляла и развешивала по всему дому где жила со своей мамой то есть моей бабушкой и мамой моей мамы. В моем доме висели две картины с подписью «Нене», лица девушек с чернющими, коровьими глазами и наглым взглядом которые меня пугали. У одной были усы. Нене говорила что ей нравилось писать портреты и повторяла это учителю который спросил, где она обучалась искусству писать маслом и всему остальному, а она призналась что обожает живопись и ей не нужно, чтобы кто-то направлял ее руку потому что все это идет из сердца словно чистая вода бьющая из источника.
Учитель ничего не ответил. Нене посмотрела на одну из моих картонок и сказала что все эти линии ничего не стоят, что современные художники ей совершенно не нравятся и однажды она расхохоталась глядя на кубистские глупости Эмилио Петторути[2]. Учитель оступился и как стоял рассматривая картину Нене, так и упал прямо на задницу.
Тетя Нене продолжила рассуждать о том что мои каракули может и помогают моей интеллектуальной недоразвитости и что-то для меня да значат… но мы же не можем знать что там в голове у ненормальных происходит, сказала она с вопросительной интонацией.
Мой учитель настаивал, что я являюсь лучшей ученицей факультета, уже получившей диплом и готовой выставлять свои работы в галереях, на что тетя Нене ответила мол хороши ж тогда должны быть остальные и ситуация накалилась.
Мама попыталась разрядить обстановку, заметив что все это детские забавы и я это скоро должно быть брошу.
Из деревянной рамки на нас смотрели глазищи нарисованные Нене. Я не удержалась и сказала и потом получила за это указкой: мне кажется что на меня смотрит корова и спрашивает съем ли я ее потому что портрет скучный как коровья морда и уродливый как лицо уродливой женщины.
Нене завизжала как обезьяна в зоопарке и кричала до каких пор ее бедная сестра будет меня терпеть и уже давно пора отправить меня в Лечебницу.
Учитель сказал что у него болит живот и попросил позволения воспользоваться уборной потому что его тошнит. Я обрадовалась так, как будто мне дали художественную премию.
В абсолютной тишине мама сказала Нене что она погорячилась, не надо забывать, что создание картинок на картонках и холстах подаренных учителем помогало мне почувствовать себя наполненной. Нене взвилась как ужаленная: ты что не понимаешь что у этого недобрые намерения, сказала она с вопросительной интонацией а мама возразила что не надо держать в голове дурных мыслей, и ей кажется что такие большие глаза не поместились бы на лице ни у одной девушки если только это не подружка быка.
Я чувствовала что мама меня поддерживает и сдержала слезу которая готова была шлепнуться с грохотом на пол, потому что это была бы гигантская слезища какими я не плакала с тех пор как научилась понимать – хотя бы отчасти – содержание разговоров между людьми называемыми нормальными, а мама и Нене такими и были. Учитель вернулся из уборной и обратился к Нене с такой речью, которую она прервала:
Сеньорита, начал он а она сообщила что она сеньора и он попросил прощения добавив что такая красивая женщина в ее возрасте никак не могла бы остаться в девушках и несомненно супруг очень горд иметь рядом с собой художницу а она уточнила что они расстались потому что заурядные манеры ее бывшего душили ее. Учитель несмотря на всю свою воспитанность не смог сдержать восклицание что в этом доме он все делает не так.
Мама заметила, что несчастный ужин всем кроме Нене в тягость. Она принесла поднос с бокалами шампанского. Оно хранилось для того чтобы отметить пятнадцатилетие[3] одной из ее дочерей то есть мое или Бетины, но мама так и не откупорила бутылку потому что оно того не стоило ведь хронологический возраст не считается если не влечет за собой ежечасное и ежедневное возрастание интеллекта.
Мы вернулись за стол. Бетина уснула в своем кресле и храпела. Как же противно, как ужасно, как кто-то настолько противный и ужасный может существовать, горб буйвола, пахнет мокрыми тряпками. Бедная…
Выпьем за мир, – сказала Нене желая показаться умной. И продолжила рассказывать как она переживает из-за своего развалившегося брака потому что отсутствие сексуального просвещения заставляет ее чувствовать вину и иногда она скучает по Санчо, так звали ее бывшего.
Нене ждала вопросов, но никто их не задавал, и тогда она рассказала что первую ночь, и она покраснела, провела бегая от влюбленного супруга по дому и саду и союз не был осуществлен и он ушел. Слинял.
Она снова наполнила бокал шампанским а уши слушателей объяснением что она девственница и замужем, ни сеньорита, ни сеньора, никто и ее убежище это живопись.
Она жила уцепившись за юбку своей мамы которая также была мамой моей мамы и таким образом моей бабушкой и бабушкой Бетины. Бабушкины юбки были похожи на сутану священника и ботинки были похожи на мужские ботинки, а волосы она собирала в черный пучок потому что у нее не было седины так как ее мать была индианкой а индейцы не седеют, наверное, потому что не думают. У мамы тоже не было седины хотя она думала.
Нене научилась играть на гитаре по слуху, и когда играла повязывала волосы бело-голубой[4] лентой и ненавидела гринго[5]. Мысли у меня разбегаются когда я пытаюсь описать ее, лезут группами и такие глупые, но следует признать, что она весьма интересный персонаж.
Ей нравилось заводить женихов и целоваться так словно она хотела съесть их губы, и у нее было наверное восемьсот женихов но она хранила свою девственность и даже избегала супружеского ложа, будь оно светским или освященным церковью.
В начале тридцатых в Нене влюбился плотник-итальянец. Какой же он был славный… Высокий, светловолосый всегда чистый и надушенный. Он приходил к дверям бабушкиного домика который не особенно отличался от других и не много стоил. Но так как никто в этой семье не работал им приходилось довольствоваться тем, что им давал дядя Тито который работал в газете.
Тетя Нене хвалилась поцелуями, которыми они друг друга оделяли. Но другого они ничего не делали потому что она хотела до замужества остаться девой. Этого я не понимала. Я думала, что медальон с изображением девы марии который она носила на шее защищал ее от чего-то очень греховного что я связывала с беременностью. Возможно, выйдя замуж, она должна была бы снять этот медальон чтобы дева мария не увидела, уж не знаю чего нельзя было видеть Богоматери. В голове у меня все смешивалось и клубилось и я выплескивала это на картонки, так я написала изящную шейку на которой висело на цепочке изображение Девы Марии Луханской[6] и выступающего из тени которой я добилась растушевывая пальцем широкие черные мазки, огромного мужчину вроде молочника-баска который приносил нам молоко и каждый раз восклицал «аррауиа» или что-то подобное, и с этого туловища стекали устрашающие потоки душившие нежность шейки и дева рыдала. Чтобы передать плач я нарисовала красные разорванные брызги которые мучили создание с лилейной шейкой.
Жених-итальянец принес хорошее дерево и подновил спальню, кровать и ночные столики. Потом он занялся бы мебелью в столовой и другими мелочами необходимыми для достойного дома. Тетя Нене, я это узнала потому что подслушала под дверью, смеялась над гринго, что этот итальяшка себе думает что я пойду за него замуж и буду лопать пасту? Как-то я ей сказала: лучше уж пасту чем все время пить один кофе с молоком.
Она сказала что я должна ей помочь избавиться от итальянца, потому что он ей уже надоел, а я сказала что нет, мне это не нравится и я не буду. Она сказала что мой папа тоже был гринго и бросил маму. Я спросила не стыдно ли ей так обманывать хорошего сеньора, а она ответила что этот итальянский сброд никакого отношения к сеньорам не имеет и в ту же ночь уехала в Часкомус где жил ее брат, мой дядя и брат моей мамы.
Потом я долго ничего не слышала об этой заварушке и тетя Нене целый год не возвращалась в материнский дом откуда выходила побаиваясь столкнуться с итальянцем. К счастью я узнала что он, разочаровавшись в Нене, вступил в союз с девушкой из Генуи и она уже ходила беременная и я подумала, что теперь она наверное не носит медальон с девой марией потому что была с мужем чего деве марии не следует ни видеть ни слышать.
Вскоре у тети Нене появился новый жених, аргентинец из Кордовы. Мне нравился его говорок и я кое-что по этому поводу нарисовала.
С этим женихом они пели, она играла на гитаре а другая подруга заваривала мате. Продолжалось это недолго. Этот господин не мастерил ни мебели ни чего-то другого. Как-то июньским вечером когда рано темнеет он прижал ее к стене и она закричала как петух поутру и пришел дежуривший на углу полицейский и оторвал наглеца – пришлось оторвать потому что он вцепился в мою тетю – и забрал его в участок.
Это был краткий и скандальный роман. Думаю, у нее были и другие, но под сурдинку, пока не появился дон Санчо который ее завоевал.
Дон Санчо, республиканец из Испании мне очень нравился потому что был похож на Дон Кихота из Ла-Манчи.
О проекте
О подписке