Моя мама была учительницей, с указкой, в белом форменном халате и очень строгая но толковая, она работала в школе в пригороде куда ходили дети из семей среднего класса и ниже и не очень-то одаренные. Лучшим учеником был Рубен Фьорланди, сын бакалейщика. Мама обрушивала указку на головы тех, кто валял дурака, и ставила их в угол с ослиными ушами из цветного картона на голове. Редко кто пытался шалить снова. Мама считала, что знания в детей надо вколачивать. Когда она вела третий класс ее называли сеньорита хотя она была уже замужем за моим папой который ее бросил и так никогда и не вернулся домой чтобы исполнять обязанности отца семейства. Она работала в первую смену и возвращалась домой в два часа дня. Обед бывал уже готов, потому что Руфина, негритянка, отлично справлявшаяся с ролью домохозяйки, умела готовить. Я терпеть не могла ежедневное рагу. В глубине двора кудахтал кормивший нас курятник а в огороде зрели тыквы чудесные позолоченные солнца сверженные и сброшенные из поднебесья на землю, они росли рядом с фиалками и хилыми розовыми кустами, за которыми никто не ухаживал, но они упорно вносили ароматные нотки в эту пропащую сточную канаву.
Я никому не говорила, что научилась определять время по стрелкам часов только в двадцать лет. Это признание смущает и удивляет меня. Смущает и удивляет из-за того что вы еще обо мне узнаете и на ум приходит множество вопросов. В первую очередь приходит на ум вопрос «который час?» Честное слово, я не умела определять время и часы пугали меня так же как скрип инвалидной коляски моей сестры.
Она вот, хотя и тупее меня, умела определять время по часам а читать не умела. Мы были не совсем обычными если не сказать – ненормальными.
Рум… рум… рум… бормотала Бетина, моя сестра, катаясь, несчастная, по садику и вымощенным камнями дворам. Этот рум пропитывался слюнями, которые пускала глупышка. Бедная Бетина. Ошибка природы. Бедная я, тоже ошибка и еще больше моя мама, под тяжестью забвения и чудовищ.
Но все проходит в этом омерзительном мире. Поэтому не стоит слишком уж переживать из-за кого-то или из-за чего-то.
Иногда мне кажется, что мы – лишь страшный сон или кошмар, сбывающийся изо дня в день, он в любой момент может исчезнуть, и больше не появится на экране души, чтобы мучить нас.
Такой диагноз поставил психолог. Не уверена, правильно ли я его воспроизвожу. У моей сестры был искривлен позвоночник, то есть спина, и сидя она походила на маленького горбуна с короткими ножками и огромными руками. Старуха, приходившая штопать чулки, считала что маме сделали что-то плохое, когда она была беременна мной, а когда Бетиной – что-то еще хуже. Я спросила у психолога, усатой женщины со сросшимися бровями, что значит душевный. Она ответила, что это связано с душой но мне не понять потому что я еще маленькая. Но я догадалась, что душа должна быть похожа на белую простыню скрытую в теле и что если она пачкается человек становится идиотом, вроде Бетины и немного вроде меня. Я стала замечать, что когда Бетина, бормоча румрумрум, ездит вокруг стола, за ней тянется хвостик вылезавший в просвет между спинкой и сиденьем инвалидного кресла и я подумала это наверное душа из нее выходит.
Я снова стала расспрашивать психолога, на этот раз о том, связаны ли жизнь и душа и она сказала что да, и даже добавила что без души человек умирает и душа отправляется на небо если он хорошо себя вел, или в ад если плохо.
Рум… рум… рум… душа так и тянулась за Бетиной, и с каждым днем она казалась мне все длиннее и я стала замечать серые пятна и решила что скоро она вся выйдет и сестра умрет. Но мне было все равно потому что мне было противно.
Во время еды я должна была кормить сестру и специально тыкала ложкой не в те дырки, попадала то в ухо, то в глаз, то в нос и только потом доносила до рта. Мм… мм… мм… стонала несчастная неряха.
Я хватала ее за волосы и плюхала лицом в тарелку, и тогда она замолкала. Разве я виновата в ошибках моих родителей? Я попыталась наступить на торчавший хвост ее души. Но вспомнила рассказы про ад и не стала.
Я готовилась к первому причастию и читала катехизис, и «не убий» ясно отпечаталось в моей голове. Но тычок сегодня, тумак завтра и хвост которого кроме меня никто не видел постепенно удлинялся. Только я его видела и тешилась этим зрелищем.
Я отвозила Бетину в ее школу. А потом шла в свою. В школе Бетины занимались тяжелыми детьми. Мальчик-поросенок, губастый и круглолицый, с поросячьими ушками, ел с золотой тарелки и пил бульон из золотой чашки. Он хватал чашку толстыми лапками с копытцами и шумно прихлебывал, словно поток лился в колодец, а когда жевал твердую пищу то двигал и челюстями, и ушами и не пользовался клыками которые у него торчали как у дикого кабана. Один раз он на меня посмотрел. Глазки – два невыразительных шарика, теряющиеся в складках жира, все же смотрели на меня и я показала ему язык а он заворчал и опрокинул поднос. Пришли воспитатели и чтобы он успокоился его пришлось связать, как животное, которым он и был.
В ожидании конца уроков Бетины я ходила по коридорам этого вертепа. Однажды я увидела, что пришел священник со служкой. Кто-то отдал Богу простыню, то есть душу. Священник кропил водой и говорил если имеешь душу, да примет тебя Господь во Царствии своем.
Чему или кому он это говорил?
Я подошла и увидела мужа с женой – не последних людей в городе Адроге. На столе, на шелковом платке лежал какой-то мясной рулетик. Только это был не рулетик, а что-то вышедшее из человеческой матки, иначе священник не стал бы это крестить.
Я расспросила медсестер и одна рассказала, что они каждый год приносят крестить такой рулетик. Что доктор им советовал больше не рожать потому что тут уж ничего не поделаешь. А они сказали, что они добрые католики и должны плодиться и размножаться. Я хоть и дурочка, но поняла что это отвратительно. Тем вечером я не смогла есть, так мне было противно.
А у сестры душа становилась все больше и больше. Я радовалась, что папа ушел.
Бетине было одиннадцать а мне двенадцать. Руфина как-то сказала мол они доросли до созревания, и я решила что-то должно было выступать изнутри нас наружу и стала молиться святой Терезе чтобы это были не рулетики. Я спросила у психолога что значит созревание но она покраснела и посоветовала спросить у мамы.
Мама тоже покраснела и сказала что в определенном возрасте девочки перестают быть девочками и превращаются в девушек. На этом мама замолчала а я так и осталась в замешательстве.
Я уже говорила что посещала школу для неполноценных, но менее неполноценных чем в школе Бетины. Одна девочка сказала что она уже созрела. Я не заметила никакой разницы. Она мне рассказала что от этого несколько дней кровит между ног и нельзя купаться и надо подкладывать тряпочку чтобы не испачкать одежду и что надо вести себя осторожно с мужчинами потому что можно забеременеть.
Той ночью я не могла заснуть и все трогала означенное место. Но оно оставалось сухим и я могла говорить с мальчиками. После созревания я ни за что не подошла бы ни к одному мужчине чтобы чего доброго не забеременеть и заполучить рулетик или что-то подобное.
Бетина немного могла объясняться, она бормотала и мы ее понимали. И вот однажды вечером, во время семейных посиделок на которые нас не пускали из-за неумения себя вести особенно во время еды, моя сестра завопила во все горло: мама у меня кровь из пиписьки идет! Мы были в соседней со столовой комнате. На крик пришли бабушка и два наших двоюродных брата.
Я велела братьям не подходить к кровоточащей потому что она может забеременеть.
Все ушли оскорбленные и мама нас обеих побила указкой.
В своей школе я рассказала что Бетина уже созрела хотя она младше меня. Учительница меня отчитала. Нельзя в классе говорить такие непристойности и она поставила мне неуд по предмету основы гражданственности и этики. Наш класс превратился в группу обеспокоенных школьников, особенно это относилось к девочкам время от времени трогавшим себя чтобы проверить не влажно ли там.
На всякий случай я перестала общаться с мальчиками.
Как-то вечером Маргарита прибежала сияющая и сказала у меня началось и мы поняли о чем она.
Моя сестра оставила учебу после третьего класса. На большее она не годилась. На самом деле мы обе на большее не годились так что я ушла после шестого класса. Да, я научилась читать и писать, хотя последнее с ошибками, писала как слышится, потому что если буква не произносится, зачем ее писать?
Читала я тоже с трудом, из-за моей дислалии как объяснила психолог. Но она предположила что если я буду упражняться то смогу улучшить свою речь и она задавала мне учить скороговорки вроде Карл у Клары украл кораллы а Клара у Карла украла кларнет если бы Карл не крал кораллов то Клара у Карла не крала б кларнет.
Мама наблюдала за занятиями, и если я проглатывала слова, лупила меня по голове указкой. Психолог запретила маме присутствовать во время Карла и Клары, и у меня стало получаться лучше, потому что с мамой я хотела как можно скорее покончить с Карлом и Кларой и ошибалась, потому что боялась взбучки.
Бетина ездила, лепеча, туда-сюда, открывала рот и показывала в него пальцем, потому что хотела есть.
Я не хотела есть за одним столом с Бетиной. Мне было противно. Она хлебала суп прямо из тарелки без помощи ложки, а твердые куски хватала руками. Она плакала если я вызывалась кормить ее из-за той моей привычки тыкать ложкой во все отверстия на лице.
Бетине купили специальный стульчик для кормления с приделанным столиком и дыркой в сиденье для испражнений. А испражнялась она прямо во время еды. От вони меня тошнило. Мама велела не строить из себя неженку или она отправит меня в Лечебницу. Я знала что значит Лечебница, так что ела с тех пор окутанная, так сказать, зловонием какашек моей сестры и шелестом мочи. Когда она пукала, я ее щипала.
После еды я уходила на футбольное поле на пустыре.
Руфина умывала Бетину и сажала ее в инвалидную коляску. Дурочка проводила всю сиесту, уронив голову на грудь, а точнее на груди потому что под рубашкой у нее уже виднелись два довольно круглых и вызывающих холмика так что, хоть и уродина, она стала девушкой раньше меня и Руфине приходилось каждый месяц менять ее тряпочки и подмывать ее.
Я с помывкой справлялась сама и видела что грудь у меня не растет потому что я была худая как палка или как мамина указка. Так мы и жили год за годом, но я ходила на занятия по рисунку и живописи в художественном институте, и учитель по рисованию как-то сказал что из меня выйдет большой художник ведь будучи полусумасшедшей я бы стала писать точно в духе современных экстравагантных художников.
Учитель по рисованию сказал мне: Юна (так меня зовут) твои картины стоит отправить на выставку. Даже может быть что-то получится продать.
На меня нахлынула такая радость что я прыгнула на учителя и повисла на нем, обхватив его четырьмя конечностями: ногами и ступнями, и мы вместе упали на пол.
О проекте
О подписке