Козья жимолость

Ягу, яростно натиравшая полотенцем коротко стриженую голову – как будто в мокрой каракулевой шапочке, – замерла, помахала нетерпеливо в воздухе рукой, наклонилась туда-сюда, чтобы поймать в зеркале нудное отражение, обратилась к нему:

– Док, как называются эти цветы, знаешь, фиолетовые, четырехлопастные, по стенам ползают. Не глициния. И не космея.

– Четырехлепестковые, – уточнил Док, не поднимая головы: он уже натягивал носки. – Космея не ползает по стенам. То, что ты пытаешься вспомнить, называется клематис.

– Отлично. Спасибо, док. Вот так, Тир. Клематис – это красиво. Это подарок. Или розы такие – по решетке вьюном.

Тир лениво качнул головой:

– Мне больше нравится жимолость.

– Да ну! Ты сказал, жимолость? Это же как… ромашки и одуванчики.

– Ну и что.

– Док! Скажи ему, Док! Кто сажает на клумбе одуванчики?

Из облака лавандового талька ответил Енц:

– Ну нет, жимолость не одуванчик. Очень даже декоративно.

Бобби, высовывая голову из ворота футболки:

– Уж получше клематиса.

Ягу:

– Чем тебе клематис не нравится?

Бобби:

– Банально! Как флоксы.

Енц:

– Что ты знаешь о флоксах?!

Док:

– Народ, не подеритесь.

Я:

– Мне глициния больше нравится.

Ягу:

– Новенький, не лезь…

Клемс:

– Глициния элегантней.

Бобби:

– Жимолость не так претенциозна.

Ягу:

– И дешевле.

Тир:

– Да не в этом дело.

– А в чем? – тихо спросил Док, и все замолчали.

– Ну… – Тир покрутил пальцами перед собой. – Кристина читала Стендаля. И там есть… Куст козьей жимолости, воспоминание о нем. Герой…

– Сальвиати.

– Спасибо, Док. Вот этот Сальвиати вспоминает куст, увиденный им в определенный день, когда он был счастлив и страдал от любви.

– Был счастлив и страдал? – переспросила Ягу.

– Она его не любила. Всё запутанно там. Но Кристина считает, что это очень трогательный и драматический момент. О том, что для любящего весь мир становится отражением… Весь мир ему рассказывает о его любви. И вот… У нас пять лет. Знаете, бывает: думаешь про что-то, что это надо сделать, но оно так очевидно надо и так просто, что как-то и не делается. Как будто оно настолько само собой разумеется, что уже практически так и есть. И как будто это для всех так. И вдруг ни с того ни с сего до тебя доходит… статистика. Сколько из наших коллег доживет до тридцати пяти. В общем, я вдруг понял, что Кристина не знает, как мне тоже… запал в душу этот куст. Я так и не собрался прочитать Стендаля. Но с ее слов – так получилось, этот куст уже и мой тоже. И я хочу ей это показать. В начале июня будет пять лет, как мы поженились. И каприфоль цветет как раз в это время. Вот и всё.

– Тир, ты крут, – сказала Ягу. – Ты просто монстр. Даже мне теперь козья жимолость будет… не просто так. Особенной. Надо же. Я даже ничего не знаю про этого Сальвиати. Но теперь буду думать о нем, когда увижу жимолость. А ты, Док – ты откуда знаешь про Сальвиати?

– Оттуда же. Читал, давно. Это имя напоминает мне о шалфее, а я люблю шалфей.

– Ну, это-то все знают…

– Бедный Стендаль! – восклицает Док. – Никто его не читал, а вот что Док любит шалфей – это общеизвестный факт. Сик транзит глория мунди.

Док уже одет, стоит у двери из раздевалки, многозначительно покачивая рукой с часами. Док в сером, как обычно: снизу доверху и во всех слоях, сколько он на себя ни наденет. И только бац – яркий, невероятной расцветки и выделки шарф, или сумка, или даже целый кардиган – но только если он выглядывает из-под серого плаща, никогда не снаружи, не поверх всего. И только однажды, один раз. Что-то яркое будет и завтра, но другое. Это Док. С его внешностью трудно быть незапоминающимся, но у него получается.

– Ладно, народ, сегодня свободны, завтра как обычно.

Вообще-то мы такие секретные, что сами о себе ничего не знаем. Говорят, так надежнее. Я понятия не имею, как они это устроили, но снаружи я ни хрена не знаю, кто я, во что верю, на кого работаю. Знаю, что у меня есть важное и опасное дело, знаю, что оно мое, я сам его выбрал. Но это и всё. Совсем всё. Хотя нет, я еще знаю, что у меня есть они – команда. Вот теперь всё. «Старички» узнают друг друга, если встретят снаружи. Узнают и меня. Я их не узнаю и не вспомню никого конкретного. Пока это так.

Это чертовски тревожно и неуютно – постоянно чувствовать внутри себя огороженную яму, в которую провалилась добрая половина твоих смыслов и ценностей. Только полосатая лента вокруг свидетельствует, что эта яма есть и что там всё на месте. Наверное.

Поэтому я не люблю выходить наружу. Мы все не любим. Если бы Док нас не разгонял… Самого Дока, наверное, тоже кто-то выгоняет. А может быть, он выходит, потому что выходит Клемс. У них, как у Тира с Кристиной, только как у них. Больше ни у кого длинных историй не сложилось ни с кем, ни снаружи, ни внутри. Только у этих. Ромео и Джульетта, счастливые и живые, две пары.

Только Тиру надо выходить наружу, чтобы попасть к своей Кристине, а Доку с Клемсом было бы и незачем, наверное…

Там, снаружи, всё иначе.

Там у меня никого нет. И пока последняя из дверей не распахнулась передо мной, вспышкой уличного света отсекая меня от моей памяти и любви, я думаю о Тире, о его красавице жене, о скором прибавлении в их семье, о домике в пригороде, перед которым скоро раскинет золотисто-розовые легкие локоны каприфоль, козья жимолость несчастного Сальвиати, который был влюблен безответно, о, брат мой на этом пути…

Назавтра Тир опоздал на тренировку. Может быть, он забыл о нас, может быть, так бывает чаще, чем нам говорят. Нам говорят: никогда. Но я не верю. Каким-то образом каждое утро я просыпаюсь и знаю, что мне надо вставать и собираться, знаю, что именно я должен взять с собой и как одеться. Знаю, во сколько я выйду из дома – ни минутой раньше, чем надо выходить, но я уже полностью готов, потому что до того я уже знал, что пора отодвинуть кружку с крепким пряным шоколадом и встать из-за стола, накинуть пальто и подхватить сумку. Я знаю маршрут – поворот за поворотом, перекресток за перекрестком, я каждый раз вспоминаю алгоритм парковки, когда добираюсь до подходящего района, я безошибочно подхожу к двери в тот момент, когда она открывается – именно для меня. Но что если однажды я забуду вспомнить первый пункт? Что если Тир забыл?

Мы просто были в раздевалке и ждали его. Док стоял перед нами, и по нему было не понять, беспокоится ли он, и видно ли, как беспокоюсь я.

Но Тир появился – ровно в тот момент, когда Док собрался назвать в коммуникатор соответствующий код, мы услышали его торопливые шаги, он ворвался в зал, не переодевшись, и вытолкнул из себя слова, настолько неуместные и нелепые, что никто сразу не понял, о чем он. Ладно, и не сразу тоже. Мы вообще долго не могли понять, что он имеет в виду.

– Народ, у меня жена пропала.

– Что? Как?

– Совсем пропала.

Док окинул его недоверчивым взглядом, как смотришь на человека, которого знаешь долго и близко, и вдруг он выкидывает что-то совершенно ему не свойственное.

– Что ты хочешь этим сказать, Тир? – спокойным голосом неторопливо уточнил он.

Тут я увидел, что Тира только что не трясет, я бы даже подумал, что он испуган, очень сильно испуган. И он ответил, еще медленнее, чем Док, выталкивая слоги по одному, раздельно и отчетливо:

– Пропала моя жена. Кристина.

– Как она могла пропасть… – начала Ягу.

– Совсем! – отрезал Тир, уже давая волю сжатому в нем отчаянию. – Совсем!

И пока он продолжал: как будто ее и не было… – Ягу успела закончить свое:

– Как она могла пропасть, если ее и не было?

«Ее и не было» они сказали одновременно, и почему-то именно это ударило по нервам, как внезапный резкий звук в очень давно и абсолютно точно пустом доме. И хотя каждый из нас прекрасно знал, что у Тира никогда не было никакой жены, ни Кристины, ни какой-либо другой, в это мгновение, после прозвучавшего на два голоса отрицания, всем как будто показалось, что она, если и не была, то могла быть. Иначе зачем было бы накладывать один голос на другой, скрепляя их, как двойную спираль, отражая друг в друге, гася возмущенную интонацию Тира отрицающим вопросом Ягу? Впрочем, это слишком сложно, никакой такой объяснительной мысли не возникло, просто – показалось, что какая-то женщина по имени Кристина, о которой говорит Тир как о своей жене, на самом деле была, а теперь ее нет, как будто никогда не было.

На самом деле ее и не было никогда.

Наверное, даже глазами можно было увидеть, как это мгновение прошло в пространстве, как по воде проходит расходящийся круг от брошенного камня, только камень упал где-то еще, не здесь.

– Тир, – сказал Док. – У тебя не было жены. Я бы знал.

– Нет, Док, – набычился Тир. – У меня была Кристина. А сегодня… Док! И ты туда же! Что происходит? Куда вы ее дели?

– Тир, успокойся. Я на твоей стороне. Я не стал бы тебе врать. Ты мне веришь?

– Я верю тебе, Док. Я тебе верю больше, чем самому себе. Только не сейчас. Ты не врешь. Ты, видимо, просто не в курсе, Док.

Док молчал совсем недолго.

– Ок, Тир. Введи меня в курс дела.

Заодно Тир ввел в курс дела и всех нас.

– Сегодня проснулся в старой квартире, которую снимал до свадьбы, один, Кристины нигде нет, ее номер не обслуживается оператором, мои родители… Мать с ума сходила в ожидании внуков, все пять лет проедала, когда мы заведем детей, последние полгода задрала названивать про здоровье и всякие приметы… А теперь она беспокоится, не надо ли мне проверить голову, потому что она, видите ли, впервые слышит, что ее сынок пять лет как женат! Что скажете?

– У кого есть вопросы? – качнул головой Док.

Ягу подняла руку.

– Извини, Тир, я спрошу еще раз. Просто… для собственного спокойствия. Ты – уверен?

– В чем? В том, что я заснул вчера, обнимая ее – вот так? – Тир сгреб Ягу, обхватил обеими руками, на миг задержал так – и отодвинул. – В этом я уверен. Я помню, как она пахнет, какого размера ее живот, как торкается малыш пяткой в мою ладонь. Я помню, как она уснула, а я открыл сайт питомника и заказал куст жимолости… Народ, вы что? Я же вчера в раздевалке говорил об этом.

– Сальвиати, – сказал я.

– Точно.

Док посмотрел на меня долгим взглядом – я ответил ему:

– Потому что шалфей.

– Я помню, – вдруг сказал Клемс. – Потому что ты любишь шалфей, Док. Это правда.

– Опаньки, – сказал Док.

Не похищение. Мы довольно быстро установили, что по документам никакой Кристины Ховен такого-то года рождения и так далее вообще никогда не существовало. Ее родители погибли в авиакатастрофе за пару лет до ее рождения. Дом на участке, принадлежащем семье Тира, никогда не был построен – не только по документам, но и совсем, просто его там нет. И так далее, и так далее, и так далее… Мы проверили всё. Никакой Кристины. Никакой жены у Тира, никогда. Так не бывает. Но именно так и было.

При этом сами мы то и дело «сплывали», задавались вопросом: а чем это мы занимаемся? А почему не физкультурой? Эй, Тир, ты чего такой?

К счастью, не одновременно. Каждый раз кто-то произносил кодовое слово – Сальвиати, и стеклянная волна откатывалась прочь.

Когда всё проверили, собрались в столовой, и Ягу сказала: Док, сдается мне, без твоих девочек не обойтись. Енц крякнул, остальные просто внимательно смотрели на Дока, как будто ожидая его разъяснений. Ну, и я так же смотрел – что за девочки у Дока, я знать не знаю. Док вздохнул, протянул левую руку чуть назад – Клемс поймал его ладонь, подставив свою. Я не видел до того, чтобы они вот так явно, при всех.

А Ягу так внимательно на это посмотрела.

– Что, Док, дорого обходится их помощь?

– Не то чтобы дорого, – покачал головой Док. – Это трудно объяснить. Вот для начала: заранее неизвестно, с кого они потребуют плату. Может, с меня. А может с Тира. А то и вообще с тебя.

– А с меня за что?

– Они не «за что» берут, а «для чего». То, что им – или не им, а вообще, – нужно, чтобы сделать запрошенное. Так что это и не плата на самом деле. Расходные материалы.

– А, это как они с меня в тот раз взяли – сном и кровью.

– Вроде того.

– Так они что, бесплатно работают?

– Нет, но это никого, кроме меня, не касается.

– Тогда вопросов нет, – согласилась Ягу, а вот Клемс готов был спрашивать и спорить, но Док слегка сжал его ладонь, и он тоже согласился – подождать с вопросами.

Я бы ревновал, если бы в этом был хоть какой-то смысл. Я бы завидовал, но в этом смысла не больше. Я последним вошел в этот круг, и место мое было – с краю, а они были в центре, они и были центром, а я летел вокруг них по бесконечно удаленной орбите, и я даже не мог себе позволить хотя бы смотреть вдосталь. Но я мог слушать – как они говорят между собой, какими короткими фразами обмениваются, как легко понимают и соглашаются друг с другом, как верят, как друг друга берегут. Ладно, и мое время когда-нибудь придет здесь.

– Енц, ты как? – спросил Док. – Тебе тоже тогда пришлось отдуваться.

– Да ладно, – махнул рукой Енц. – Ночь сурка… Не самая беспокойная ночь в моей жизни, уж поверь. Страшные они, это да. А так – ничего, девчонки как девчонки.

– Ну, тогда… – он оглянулся на Клемса, и тот одним движением переместился к шкафчику Дока и вынул сверток: в несколько оборотов намотанный один из бесподобных доковых шарфов, точным и нежным движением – как живое – положил сверток в протянутые ладони.

– Дамы и господа, позвольте вам представить…

Док аккуратно развернул шарф, и все увидели, что в нем скрывалось. Три куклы в кружевных платьицах, непохожие друг на друга, но сразу видно: подружки. А еще как-то всем было очевидно, что за Дока они любого порвут, причем это не метафора.

А хотя – чего там, куклы как куклы. Одна с выбеленным лицом, разрисованным, как праздничный череп, другая с острыми клычками поверх нижней губы, третья обыкновенная, рыжая, только голова у нее была чуть не в половину ее роста.

Док сказал:

– Некоторые из вас их помнят, некоторые, видимо, нет. Это не важно. Я хочу, чтобы каждый решил, идет ли он на это дело. Это не задание. Никто не может приказать. Даже просить. Даже Тир.

Короткий взгляд в глаза Тиру. Тот кивнул. Дальше:

– Но дела обстоят так. Похоже, у Тира действительно раньше была жена, а теперь ее нет и не было. Боюсь, что за происходящее придется отвечать мне, потому что я это начал. Если кто-то из вас помнит, мы потеряли Клемса в бою у Климпо, и девять лет его не было с нами, хотя сейчас вы знаете, что он был.