– То есть старая карга не выпускала тебя из дома почти три года? Совсем? Даже на пару шагов за порог?
Нори покачала головой и прикусила губу.
– Поэтому ты пришла? Чтобы я как-то на нее повлиял?
Нори снова покачала головой. Чем больше она думала, тем больше понимала, что затея с самого начала была обречена на провал.
– Нет, аники. Я просто хотела с тобой поговорить.
Уголки губ Акиры изогнулись в улыбке.
– Поговорить со мной?
– Хай.
– Если не возражаешь, я хотел бы поспать.
Щеки Нори покрылись пятнами румянца. Она резко поклонилась и сбивчиво забормотала извинения, которыми не заработала ничего, кроме очередной усмешки. Нори подошла к двери, взялась за ручку.
– Близкие называют тебя Нори, да?
Она повернулась к брату, заодно обдумывая вопрос. Она не понимала, о каких таких «близких» идет речь, не знала, как они ее называют, но была совершенно уверена, что и не хочет знать. Бросив ломать голову, Норико решила просто-напросто ответить:
– Моя… наша мать называла меня Нори.
Акира бросил на нее короткий взгляд, после чего махнул рукой в знак того, что ей можно идти.
– Ну, хорошо. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, аники.
Когда два дня спустя бабушка решила наведаться без предупреждения, в предрассветные часы, Нори была уверена, что о ее непослушании стало известно.
Нори даже не расстроилась. Открыв глаза и увидев перед собой старуху в синей юкате, она попросту встала с кровати и низко поклонилась. В кои-то веки она не дрожала. Никакая порка в мире не заставила бы ее пожалеть о содеянном.
Губы бабушки были плотно сжаты, руки – сплетены, словно узловатые ветки дерева.
– Я обратила внимание, что… что ребенку… твоего возраста необходимо некоторое количество физических упражнений. Посему отныне тебе позволено спускаться в дом с девяти часов утра и до пяти часов вечера. Под постоянным надзором Акико. Ни при каких обстоятельствах ни к чему без разрешения не прикасаться. Не приставать к прислуге – у них нет времени на твои глупости. Устроишь беспорядок – я тебя накажу. Сломаешь что-либо – я тебя накажу. Попытаешься ступить за порог дома – я сниму с твоих ублюдочных костей кожу. Ты меня поняла?
Нори вскинула голову и в немом оцепенении уставилась на бабушку. Несмотря на угрозы, несмотря на чистую, неподдельную злобу, которая, надо признать, была для бесстрастной опекунши довольно странной, она услышала только одно.
– Я могу выходить?
Юко дернула бровью.
– В пределах названных правил. Тебе заранее сообщат, в какие дни разрешено заниматься физическими упражнениями.
Перевод: в дни, когда дедушка в столице. Многое в этом доме было выше понимания Нори, но она была на сто процентов уверена, что о новых обстоятельствах дедушка не осведомлен.
Нори потянула себя за жесткий локон, пытаясь не выдать зарождающееся внутри удовлетворение.
– Аригато годзаймас[7].
Пропустив любезность мимо ушей, бабушка развернулась и как можно быстрее ушла. Нори не могла не восхититься, какой бесшумной умудрялась быть бабушка, даже едва ли не выбегая наружу.
По прошествии часа вернулась Акико. Девочка чуть не швырнула книгу на пол – в таком исступлении она стремилась пересечь комнату.
– Мы уже идем?
– Да.
– А куда мы пойдем? – осведомилась Нори.
Если новообретенная самостоятельность не приведет ее к Акире, то в ней толку как в испорченной питьевой воде.
– Ваш брат, скорее всего, на кухне, маленькая гос-пожа.
Нори попыталась вызвать в воображении образ кухни, не смогла и выпятила нижнюю губу. Ее осенило: она никогда там не бывала, отсюда и пробел. Лишь смутное воспоминание из прошлого. Мать не любила готовить; почти каждый вечер она приносила домой еду в картонных коробочках. Лапша всегда была пересоленной, а рис – пересушенным. Зато память услужливо подсказала, что на кухне были муравьи, и мать опрыскивала их из бутылки с уксусной водой. Потом квартира пахла уксусом еще несколько дней.
Образы возвращались один за другим, словно предвещая появление нового кусочка головоломки, которую оставила ей мать.
Норико направилась к лестнице. Акико следовала за ней по пятам. Нори не запнулась ни на первой ступеньке, ни на второй, ни на третьей. Девочка маршировала вниз с целеустремленностью солдата. Все прежние колебания, казалось, растворились в воздухе.
Она спустилась так быстро, как могла, с оглядкой на беднягу Акико, чтобы та не запыхалась. Ступни вдруг вспотели, тогда Нори остановилась на лестничной площадке, стянула носки и протянула служанке. Акико молча взяла их и сунула в карман передника.
Спохватившись – а куда идти дальше-то, – Нори терпеливо дождалась, пока служанка укажет дорогу. Когда Акико взяла ее за руку и повела по длинным коридорам, Нори невольно обратила внимания на запахи дома.
В вазе на приставном столике из красного дерева стояли цветы. С белоснежными лепестками, с маленькой сливочно-желтой серединкой, пахнущие дождем. Нори охватило горячее желание провести по ним кончиками пальцев. Она много лет не видела цветы, даже не помнила, какие они на ощупь.
– Акико, а как они называются?
Служанка рассеянно оглянулась.
– Эти? Кику но хана. Хризантемы. Символ императорской семьи, ваших кузенов. Ваша бабушка всегда держит их в доме.
– Красивые. И благородные, да?
– Благородные.
– А бабушка – из императорской семьи?
– Да, маленькая госпожа. В ее жилах течет императорская кровь. Она очень этим гордится.
Нори смутно задалась вопросом, не означает ли это, что и в ее жилах течет императорская кровь. Вряд ли. Когда-то эту кровь в ней разбавили. Свели на нет, и поэтому все складывается сейчас как есть.
Кухня делилась на две половины. В первой теснились столешницы, плиты и духовки (аж три штуки). Две женщины, нарезавшие овощи, даже не подняли на вошедшую девочку глаз.
Вторая половина располагалась немного в стороне, окруженная большими окнами и стеклянной крышей. Тончайшие прозрачные занавеси взметались на легком ветру. Сквозь них сочился солнечный свет, и в его лучах плясали частички пыли. Там был круглый стеклянный стол с серебряным ободом, в центре которого стояла еще одна ваза с хризантемами; мягкие стулья с серебряными спинками и роскошными белыми подушечками. Стульев Нори насчитала шесть.
И на ближайшем к стене стуле сидел ее брат. Он уткнулся в книгу, длинные ресницы отбрасывали на лицо тень. Темные волосы растрепались, словно по ним от силы раз или два наспех провели гребнем, скорее для галочки. На Акире была простая рубашка с коротким рукавом цвета летнего неба и шорты.
Нори едва слышно ахнула. Акико отпустила ее ладонь, слегка поклонилась и шепнула:
– Я скоро вернусь. Ведите себя хорошо.
Нори ничего не могла с собой поделать. Она ошалело рванула туда, где сидел Акира, и взгромоздилась на соседний стул. Женщины в другом конце кухни бросили на нее раздраженный взгляд, когда ножки громко скрежетнули по полу.
Акира вскинул темную бровь, однако от чтения не оторвался.
Нори ждала, когда он заговорит. Когда поведает легенду о том, как умудрился убедить бабушку увеличить длину поводка, на котором та держала Нори. Ждала, когда он скажет хоть что-то. Спросит ее о чем-нибудь.
Но больше всего Нори хотела, чтобы он объяснил ей почему. Почему потратил пусть даже три предложения на то, чтобы ей помочь. Почему вообще позволял ей находиться в его присутствии. Почему он, в отличие от всего остального мира, не испытывал к ней ненависти за то, что произошло еще до ее рождения. И в то же время часть Нори ожидала услышать резкое замечание, ехидный укол или ощутить хлесткую затрещину. Ожидала именно этого – что простой миг удовольствия у нее отнимут. Что Бог ниспошлет ей что-нибудь ужасное, напомнит, кто она такая и какой должна быть ее жизнь.
А Бог ничего не делал. И Акира тоже.
Несколько мгновений прошло в тишине. Наконец, по прошествии, казалось, десятилетия, Акира отложил книгу.
– Тебе скучно?
Она непонимающе на него уставилась. Скучно? Что за нелепый вопрос? Как ей вообще могло стать скучно?
– Нет, аники.
Акира еще мгновение изучал ее проницательным взглядом серых глаз, от чего у нее по коже пробежали мурашки. Впрочем, ощущение было довольно приятным.
– Сама прическу себе сделала?
Нори мигом оживилась.
– Да.
Акира отметил ее реакцию с явным весельем. Он протянул руку и легонько провел пальцем по одной косичке, невесомо коснувшись при этом и уха. От его прикосновения внутри Нори что-то напряглось и сломалось.
– Красиво.
Брат перевел взгляд с ее волос на лицо и почему-то распахнул глаза. Нори же могла лишь беспомощно смотреть в ответ – неспособная шелохнуться, неспособная заговорить. Она смутно ощутила, как что-то тронуло ее руку. Но это происходило словно в отдельной реальности, в месте, безмерно далеком.
– Нори… ты плачешь.
Голос Акиры прозвучал мягко, можно даже сказать, что озадаченно. Прежний саркастический тон исчез.
Ее губы приоткрылись в попытке произнести слова, но ничего не вышло. Нори опустила взгляд на свою руку, лежащую на столе. И правда, две капельки. Откуда? Не было же абсолютно никаких причин плакать! Никакой боли.
Нори услышала, как кто-то тихо всхлипнул, и к своему ужасу поняла: это она сама. Она вскинула к лицу ладонь, принялась лихорадочно вытирать слезы со щек. Попыталась выдавить извинения, однако с губ сорвалось лишь прерывистое рыдание. Все срывалось, ускользало, трескалось и падало, изломанное, на пол.
О господи.
Почему? Почему ты плачешь? Прекрати. Прекрати. Прекрати! Только не перед ним. Ты все портишь. Ты…
Акира молча наблюдал. А Нори сидела, свернувшись калачиком на стуле, и рыдала безо всякой видимой причины весь следующий час.
Каждый раз, как она пыталась отдышаться или заговорить, от рыданий сдавливало грудь. И тогда Нори прибегла к своему старому способу: отдалась слезам, позволила им накатывать волнами, пока они не иссякли. Если зрелище и привлекало внимание прислуги, Нори этого не заметила. Да и плевать ей было. Она сунула в рот кулак и прикусила костяшки, силясь остановить рвущиеся наружу жалкие мяукающие звуки. На языке смешалась горечь соли от крови и слез.
Вот бы кто-нибудь велел ей остановиться! Потому что сама по себе, брошенная на произвол судьбы, она сомневалась в своих силах. Словно поток, вырвавшись на свободу, теперь не успокоится, пока не засосет ее в свои глубины.
Наконец сотрясающие ее вздохи и всхлипы начали стихать. Лицо раскраснелось и пылало. Ресницы противно слиплись, глаза пекло.
Не говоря ни слова, Акира протянул ей носовой платок. Нори взяла его дрожащими руками и вытерла щеки, не в силах смотреть на брата. Все кончено, не успев даже начаться, – она сама себя лишила шанса на уважение с его стороны.
– Спасибо, аники.
Акира окинул ее, насколько она могла судить, совершенно беспристрастным взглядом.
– Ты голодна?
Нори, не сомневаясь, что ослышалась, посмотрела на него с недоверием.
– Голодна? – Голосовые связки протестующе зазвенели, горло совершенно пересохло.
– Я вот умираю от голода. Наверняка ты любишь мороженое. Все маленькие девочки его любят. Шоколадное или ванильное?
Нори уставилась брату в глаза, безуспешно пытаясь их прочесть.
– Я никогда не ела мороженого.
Если Акира и удивился, то ничем этого не выдал. Он встал и, повернувшись спиной, пошел рыться в морозильной камере. Служанка шагнула вперед и предложила помощь в поисках. Акира отмахнулся.
Нори перевела взгляд опухших от слез глаз на книгу, которая осталась лежать на столе, – сборник поэзии. Забывшись, она перевернула страницу.
– Принцесса Кадзу. Читала ее стихи?
Нори вновь съежилась на стуле, не желая еще больше опозориться. Акира поставил перед ней миску с чем-то похожим на кремообразный рисовый шарик.
– Нет, аники.
– Для тебя, наверное, сложновато, но, если хочешь – почитай. Я тебе помогу. И вот, ешь.
Нори послушно сунула в рот ложку десерта. Он оказался мягким и сладким – ничего слаще она в жизни не пробовала. Холод, пусть и неожиданный, успокоил ноющее горло. Нори прикончила миску за считаные минуты. Акира протянул ей салфетку.
– Я иду читать наверх.
И не оборачиваясь, он ушел. Книга так и осталась лежать открытой на столе. Нори колебалась полсекунды – прежде чем сунуть ее под мышку и последовать за братом.
О проекте
О подписке