Глава VI. Волк в овчарне

Я пронзил мечом очередного нападающего. Мы теснили королевских гвардейцев, не пожелавших сдать дворец без боя. Еще один, сраженный мной, рухнул нам под ноги. Реки крови струились по вымощенным мраморными плитками полам коридоров, ковры в комнатах пропитались до предела этой красной липкой жидкостью, и сапоги то скользили, словно я шел по льду, то увязали, словно я попал в маленькое болотце. Мы обрывали тяжелые пыльные шторы, сдирали со стен богатую драпировку, переворачивали диваны с резными ножками, опрокидывали кровати с парчовыми и шелковыми балдахинами, рубили топорами старинные шкафы и комоды, протыкали мечами красиво отделанные серебром деревянные сундуки. Ни один враг не должен был улизнуть от мести, и мы не пропустили ни одного места, где он мог прятаться. Освещая чадящими факелами темные ниши, мы выкуривали укрывающихся в них придворных и гвардейцев, которые умирали стоя на коленях и прося пощады. Но пощады не было никому. Мои воины, заразившиеся моей злостью, моей яростью, беспощадно убивали церемониймейстеров, фрейлин, лакеев, пажей. Словно вихрь, мы врывались в обеденные залы, спальные покои, рабочие кабинеты, круша все и вся. Как бешеная орда мы неслись по дворцу, сметая все на своем пути. Повсюду валялись трупы, обои были забрызганы мозгами и кровью, а мы, спотыкаясь об отрубленные головы, руки и ноги, переступая через кишки, через бьющиеся еще сердца, шли дальше. Мы гнали перед собой жалкие остатки отрядов королевской стражи. Дико крича, умирали солдаты Скворта, а мы бежали вперед, размахивая мечами и рыча от пьянящего запаха крови, повсюду витавшего во дворце. Если гвардейцам удавалось забаррикадировать какой-нибудь проход и занять оборону, мы, не останавливаясь ни на мгновение, словно смерч, в считанные секунды перелетали через баррикады и, буквально на куски разрывали несчастных воинов. От нас веяло смертью, мы обдавали своим дыханием все, что окружало нас, не обращая внимания на то, как роскошные и помпезные помещения дворца превращались в отвратительную помойку, грязную бойню. Мы уже не были простыми воинами, мы были берсерками. В кровавых сполохах факельных огней я видел ненависть на лицах своих соратников, некоторые были разъярены до такой степени, что на губах у них выступила пена. Одни сносили головы бермандским солдатам, заходясь в страшном хохоте, другие – оскалив зубы в злобной ухмылке, третьи – лишь нахмурив брови. Действительно, они переняли у меня жажду мести, мою ненависть. Они, как и я, выбросили из своих сердец жалость. Они шли за мной, и мы гнали перед собой трусливых бермандских псов, очищая коридор за коридором, комнату за комнатой. Их мертвые тела устилали пройденные нами этажи.

Ни одного высокого сановника я не встретил, хотя мы и заняли все четыре этажа дворца. Значит, опять я не узнаю ничего нового, и снова буду ломать голову над теми загадками, которые, как мне уже казалось, не имели отгадок. В последний раз, обойдя весь четвертый этаж и удостоверившись, что на нем нет ни одной живой души, кроме нас, я приказал своим все еще возбужденным резней воинам осмотреть нижние этажи и после, спустившись в город, заняться поисками чистой одежды, пищи и коней. Когда стихли их шаги, я сел в одно из уцелевших кресел, каждое из которых истинный ценитель старины посчитал бы выдающимся произведением искусства. У меня сильно болела голова, я сжал ее руками, отбросив в сторону меч. Давило в висках, а на затылок каждую секунду обрушивался огромный молот. Я застонал от боли. Настойчиво и упорно она продолжала сверлить мое сознание, и, уже не в силах сдерживаться, я закричал. Внезапно боль исчезла. Она оборвалась так же внезапно, как и возникла. Оборвалась, как только оборвался мой крик. Слева промелькнула какая-то тень. Не долго думая, я схватил Схайорел и бросился за тенью, но, свернув за угол, налетел на большое, почти в мой рост, зеркало. На меня смотрело мое отражение, такое же усталое и выдохшееся, как и я. Его одежда была испачкана кровью, лицо – грязным от копоти. Я долго смотрел на него, а оно – на меня. Когда же, успокоившись, я решил идти догонять свой отряд и на прощание показал ему язык, то оно, зло плюнув в мою сторону, развернулось на каблуках и зашагало вглубь зеркального коридора. Плевок медленно стекал по внутренней поверхности зеркала, а мое отражение неторопливо удалялось, сжимая в левой руке меч. Наконец, оно скрылось за поворотом. Я смотрел в пустое зеркало и чувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом. Это был не сон, это происходило наяву. Преодолевая острое желание побыстрее покинуть это место, я поднял Схайорел, и нанес по зеркалу удар. Оно бесшумно взорвалось, и брызги осколков рассыпались по коридору. Некоторые из них вонзились в мое лицо, руки, шею, и кровь тоненькими струйками потекла из маленьких ранок, но я, не обращая внимания на боль, шагнул в проем, образовавшийся внутри рамы, в которой крепилось зеркало.

Я очутился в небольшой пыльной комнатке. Кто-то метнулся к камину, пылающему в противоположной стене. Не медля ни секунды, я кинулся туда же и наткнулся на человечка, запутавшегося в складках своего плаща и растянувшегося на полу. Схватив его за шиворот и слегка приподняв над полом, я заглянул ему в лицо. Мне удалось разглядеть в полумраке маленькие хитрые глазки и тонкие плотно сжатые губы, высокий лоб и густые брови. Я посмотрел на пламя и увидел, что его языки лижут какие-то бумаги. Швырнув человечка об стену, я бросился к камину и, не раздумывая, сунул в огонь руку, выхватывая уже занявшиеся листы. Погасив их, я со злостью пнул под бок карлика носком сапога.

– Ах ты дерьмо собачье! – вырвалось у меня.

– Чтоб ты сдох, ублюдок! – процедил тот, за что опять получил сапогом, но уже по лицу. Сплюнув выбитые зубы и слизав с расквашенных губ кровь, он грязно выругался, но от высказываний в мой адрес воздержался.

Я осмотрел комнату. В центре стоял массивный, но небольшой дубовый столик, на котором лежали какие-то лисы, валялась целая куча кистей и гусиных перьев, обгорелых свечей. На углу стоял желтый подсвечник и лежала палитра с красками. У проема, который еще совсем недавно закрывало зеркало, ощерился корявыми ножками табурет. Стены комнаты украшали полуистертые и засаленные гобелены. Быстро обобрав их, я обнаружил под одним из них дверь, ведущую в другую комнату. Маленькая железная кровать составляла всю ее меблировку. Я также нашел кладовую с приличным запасом пищи, воды и вина, и комнату, служившую обосновавшемуся здесь карлику туалетом. Больше ничего интересного обнаружить не удалось, и я, вернувшись к предварительно связанному куском разрезанной шторы злобному недомерку, сгреб со стола бумаги и вышел из затхлой атмосферы комнатки в коридор, освещенный газовыми фонарями, таща за собой коротышку. Я уселся прямо на пол и принялся за изучение набросков. Это были вполне удачные попытки изобразить мое лицо. Если все это совместить и перенести на холст, добавив немного света и красок, то получился бы великолепный портрет. Но, отложив рисунки в сторону и взяв в руки те листы, что спас от огня, я испытал еще большее удивление. Это были небольшие гравюры, и то, что было изображено на них, вызвало у меня шок.

На первой картинке я, облаченный в тяжелые доспехи, сражался с болотными тварями. Вытащив меч из уже мертвого чудовища, я занес его над головой другого. Это было больше года назад, но я отчетливо помнил этот момент. Конечно, качество изображения оставляло желать лучшего, но я не мог ошибиться: осанка, поворот головы, выражение лица, манера держаться в седле – все принадлежало мне! Далее следовала гравюра, запечатлевшая тот миг, когда Скворт возлагал мне на голову герцогскую корону. Я стоял перед ним, опершись на одно колено, а король, улыбающийся, довольный, держал над моим челом золотой венец. Придворные, расположившиеся слева и справа от нас, с интересом наблюдали за происходящим. И здесь художник передал не совсем все точно, но дух, которым был пропитан рисунок, не оставлял сомнений, что изображено на нем именно то, что я подумал. Далее следовал лист, пожелтевший, но не успевший загореться. Я сидел верхом на белом коне, белый плащ скрывал мою фигуру, а рядом был бледный силуэт всадника, смахивающего на призрака. Мы – я и Живущий-В-Тумане – разговаривали, а вокруг нас раскинулась бескрайняя степь. Остальные три гравюры сильно обгорели, но я все-таки смог на них кое-что разобрать. На одной я стоял на безопасном расстоянии от бешено пылающего дворца Скворта, и потому, как была запрокинута моя голова, можно было догадаться, что я смеюсь. Следующая запечатлела жуткую сцену – у ног, обутых в черные сапоги, лежало изуродованное и обезглавленное тело молодой женщины. Та часть гравюры, где по идее должна была находиться отрубленная голова, сгорела дотла. Невозможно также было различить, кто является хозяином сапог. Последний рисунок пострадал больше всех остальных, но среди осыпающегося пепла на небольшом кусочке бумаги все же были видны какие-то искры, молнии, тени.

– Что это такое? – спросил я карлика, сверлившего меня своими поросячьими глазками, подымаясь с пола и тыча ему в лицо гравюры.

– Пошел ты… – начал было он, но захлебнулся кровью, хлынувшей из его носа сразу после того, как я заехал ему кулаком в морду.

– Что это такое? – повторил я вопрос.

– Картинки, – попытался сострить он, но, получив удар под дых, сразу осекся.

– Что это такое?

Молчание. Я опять от души махнул ему по роже. Втянув голову в плечи, он весь как-то сразу поник, съежился и захныкал. Он сломался и сейчас выложит мне все, что знает, решил я. Но я ошибся. Поплакав с минуту и утерев плечом с лица кровь, сопли и слезы, он опять гордо задрал подбородок и заорал:

– Ничего я тебе не скажу, проклятый!

– Значит, сейчас ты умрешь, – спокойно сказал я, приставляя к его животу острие меча.

– Пусть я погибну, но ты ничего не узнаешь! – дрогнувшим голосом произнес человечек.

Я слегка надавил на рукоять, и лезвие на сантиметр вошло в его тело. Вскрикнув, он опять заплакал и, отхаркивая изо рта комки запекшейся крови, согласился поведать мне то, что знал. Глотая сопли, он сказал, что зовут его Толсон, что он незаконнорожденный и полоумный сын Скворта, что тот прятал его в потайной комнатке, навещая раз в месяц. Я знал, что по законам Бермандии король, имеющий ребенка от женщины, с которой он не состоит в браке, должен отречься от престола. Не знаю, откуда это пошло, кто был матерью Толсона, почему он родился дураком и уродом, но мотивы, которыми руководствовался Скворт, поместив сына в тайник, были мне понятны – нежелание лишать жизни свое чадо, а себя – трона.

– Около года назад, – продолжал свой рассказ Толсон, а я отметил про себя, что не полгода, не два, а именно около года назад, – отец пришел ко мне злым, непохожим на самого себя. Он спрашивал меня о том, как далеко я смогу заглянуть вперед, что показалось мне очень странным. Ведь папа должен был знать, что я делаю это не специально, а выхватываю картинки будущего случайно. Это приходит как какое-то озарение, как взрыв, и тогда…

– Что было дальше? – грубо спросил я, предвидя, что Толсон собирается пуститься в пространные объяснения того, как к нему приходят пророческие видения.

– Так вот, я и сказал отцу, что каждый раз это приходит по-разному, и нет какого-нибудь определенного промежутка времени, который может перепрыгнуть мой разум, потому что все это происходит на бессознательном уровне. Папа удивился, чему в свою очередь, удивился я. Я поинтересовался у него, зачем спрашивать то, что он должен обо мне уже давно знать. Но он ничего не ответил, а показал мне две гравюры, сделанные мной задолго до того, как произошли события, изображенные на них. Вообще-то у меня много их. У меня есть гравюрка, на которой барон Ролод трахается с графиней Долорес, еще есть…

– Не отвлекайся, – опять оборвал я его рассказ, заметив, что его глазки мечтательно смотрят в потолок, а губы расплылись в глупой улыбке.

– Папа сказал, что Мэтлок, ну то есть ты, парень, исчез. Он сказал, что ты – злой демон, и я должен особое внимание уделять тем возникающим у меня в башке картинкам, на которых будешь ты. Вообще-то папа всегда держал меня в курсе всех дел королевства. А когда я был маленьким, он учил меня читать и писать, приносил много интересных книжек. Помню когда-то он…

– Толсон!

– Да, да, я продолжаю. Он сказал, что с помощью этих картинок сможет выследить тебя, когда ты вернешься. Еще он попросил меня нарисовать по гравюркам твой портрет. Я выполнил просьбу, и отец забрал его несколько месяцев назад. А еще он предупреждал меня, что если ты попытаешься завладеть моими гравюрками, каким-нибудь образом пронюхав про тайную комнату и меня, я должен их уничтожить и ничего тебе не рассказывать, а то ты убьешь меня сразу, как только все узнаешь. А я очень боюсь смерти. Ты сейчас зарежешь меня?

– Нет.

– Честно? – испуганно и с недоверием спросил Толсон.

– Честно. Скажи, а что было изображено на этих обгоревших рисунках? – спросил я.

– Тут ты отрубил какой-то бабе голову, а тут ты участвуешь в Великой Битве, – сказал человечек, полностью успокоившись (я уже давно развязал его).

– Больше ничего не знаешь?

– Папа приходил, как и прежде, каждый месяц, а я отдавал ему рисунки, предварительно сделав себе такие же. Мне показалась занятной эта история, и я ловил в своих мозгах все, что было связано с тобой. А еще я…

Дальше я уже не слушал. Я устал. Одна ночь, а столько событий, столько новых загадок, новых фактов! Но сейчас я не хотел обдумывать и анализировать все это. Я хотел поесть и поспать. Мой организм нуждался в отдыхе, не говоря уже про разум. Я собрал все листки, рассыпанные по полу, и, толкая впереди себя Толсона, добрел до лестницы. Уже спустившись по ней на первый этаж, я спросил карлика, как отец проникал к нему в комнату, на что тот снисходительно ответил:

– Через дверцу в туалете, конечно.

Мы вышли во двор. Светало. Переступая через трупы гвардейцев, мы двигались к Гору Йовирку, ждавшему меня все это время возле резных дворцовых ворот. Увидев Толсона, он присвистнул:

– Что это за гномик?

Я увидел, как Толсон обиженно надул губы, но не стал ничего говорить ни тому, ни другому. Я нуждался в пище и глубоком сне. Пообещав все рассказать потом, я узнал у Гора, что все готово к пиру в честь победы. Значит, сон придется отложить на несколько часов, ведь не мог же я, предводитель победивших воинов, не попировать со своими отважными ребятами. Посадив Толсона перед собой, я кивнул Гору, и мы пришпорили коней, которые, высекая из мостовой искры, помчались в город.

Когда через сутки мы покидали Акресс, я подумал, что пророчества должны сбываться, и поэтому приказал своим воинам поджечь дворец Скворта.

Я стоял на безопасном от бешено пылающего дворца расстоянии и, запрокинув голову, громко смеялся.