– Поверьте, второй батарее «Короля Филиппа» не досталось и крупицы этой славы.

Сеньору Мануэлю Игеруэле, проживающему в Мадриде.

Выполняя ваши указания насчет регулярных отчетов, пишу это письмо в Аранда-де-Дуэро. Прибыл я сюда нынче ночью, преследуя двоих кабальеро, которых вы знаете. Все это время я старался держаться на некотором расстоянии от них. К счастью, погода стоит отличная, нет ни дождя, ни грязи. Путешествие протекает по намеченному плану, за исключением некоторых происшествий, которые, однако, не слишком задерживают продвижение путников и не наносят вреда их здоровью. Я имею в виду столкновение с разбойниками (которое произошло по отнюдь не зависящим от меня причинам) в окрестностях реки Риасы. Вместе со своими двумя товарищами, занимавшими второй экипаж и сопровождавшими их в поездке, они встретились с бандитами лицом к лицу. В результате злодеи были обращены в бегство (после небольшой перестрелки, во время которой долговязый академик проявил хладнокровие, которого я от него никак не ожидал). Их спутники – сеньора, про которую говорят, что она вдова, и ее сын, офицер, – едут в Памплону в собственном экипаже. Из-за поломки колеса они направились в Аранду в сопровождении наших двоих путешественников. Сейчас все они проживают на постоялом дворе, где в настоящий момент ужинают. Сам я на всякий случай разместился в гостинице напротив (цены бесстыжие, а кормежка дряннее некуда). Как сообщил конюх с постоялого двора, сеньора и ее сын останутся в Аранде, где будут дожидаться починки своего экипажа. Наши же двое завтра продолжат свой путь. Выезд намечен на восемь утра. Сдается мне, планы их не изменились и они отправятся в Байонну, а оттуда – в Париж, как вы и толковали мне в Мадриде.

Буду писать вам с дороги и обо всем докладывать (как мы и договаривались). В первую очередь о важных происшествиях, если таковые случатся. Если вам понадобится выслать мне дополнительные инструкции или сообщить что-то срочное до тех пор, пока я не покинул Испанию, можете воспользоваться конным посыльным (если, конечно, расходы покажутся вам разумными), он сможет догнать меня на одном из постоялых дворов, в которых я буду останавливаться по пути. Насколько мне известно, самые надежные из них – постоялый двор Хромого в Бургосе (меня там хорошо знают) и гостиница Бривьески или Мачина в Ойярсуне (в них меня тоже знают). Последняя расположена почти что на границе с Францией. Если в ближайшее время я не получу новых инструкций, буду следовать старым.

Передаю вам привет (который распространяется также и на другого кабальеро, вашего друга).

В ожидании распоряжений.

Паскуаль Рапосо

Рапосо складывает листок с письмом, надписывает адрес и, поднеся баночку с сургучом к свече, аккуратно его запечатывает. Завтра он передаст письмо посыльному, заплатив полтора реала, чтобы тот с первой же почтой отправил его в Мадрид. Затем убирает письменный прибор и допивает последний глоток скверного вина, оставшегося в кувшине на столе. Ужин, как Рапосо только что указал в письме Игеруэле, съеденный в этой самой комнате часом ранее, – подавшая его служанка, плохо отмытая, но с соблазнительными формами, смазливой мордашкой, к тому же не слишком старая, позволила потискать себя, прежде чем удалилась, – был весьма скромный, к тому же не слишком вкусный: половина пересушенной курицы, которая была цыпленком во времена царя Гороха, да два яйца, снесенные, должно быть, этой самой курицей в далекие дни ее юности. У Рапосо еще не закончились кое-какие припасы – пара кусков черствого хлеба и немного сыра, служившие закуской к вину. Беспорядочная жизнь, которую он вел, сколько себя помнит, сперва в качестве солдата, затем человека, готового на все, однажды сильно осложнилась из-за испорченного желудка; и теперь, если в продолжение некоторого времени ему в желудок ничего не попадает, тупая, тянущая боль расстраивает в конце концов все его планы. Потирая рукой живот под расстегнутой рубашкой, надетой поверх штанов, – шерстяные носки он тоже так и не снял, поскольку, стащив сапоги, обнаружил, что пол ледяной, а никакой циновки на нем не предусмотрено, – Рапосо смотрит на серебряные часы с цепочкой, лежащие на столе: французский заводной механизм отличного качества, личный трофей, доставшийся ему после одного давнего дельца, уже почти забытого: бывшему владельцу эта безделушка больше уже никогда не понадобится. Затем встает и подходит к окну с открытыми ставнями. Через толстое оконное стекло Рапосо бросает взгляд на другую сторону улицы, пустынной и окутанной мраком. Гостиница, где остановились остальные путешественники, также погружена в сумерки, которые рассеивает лишь фонарь над воротами, чей жалкий огонек, кажется, вот-вот погаснет. Машинально пощипывая бакенбарды, Рапосо вспоминает стычку, произошедшую сегодня днем вдали от этого места, а также долговязого субъекта, именуемого адмиралом, который с таким спокойствием разрядил пистолеты, и на его лице появляется задумчивая улыбка. Кто бы мог подумать, размышляет Рапосо: почтенный сеньор ученый, знаток испанского языка. Какие все-таки удивительные сюрпризы преподносит жизнь! Даже о священнике не станешь утверждать, что он не твой отец.

В дверь стучат – даже, скорее, скребутся, – и улыбка на лице Рапосо меняется. Теперь она выглядит заговорщицкой, предвкушающей скорые удовольствия. Не заботясь о внешнем виде, он направляется к двери и распахивает ее. За дверью стоит все та же служанка, на ней ночная рубаха, голова не покрыта, на плечи накинута вязаная шаль, в руке – подсвечник; верная обещанию, данному час назад, она точна, как двенадцать ударов, которые в это мгновение отбивают часы аюнтамьенто. Рапосо отступает на шаг, служанка неслышно проникает в комнату и задувает свечи на подсвечнике. Без каких-либо вступлений и лишних слов Рапосо протягивает свою лапищу и хватает ее за грудь, увесистую и горячую под грубой тканью рубахи. Затем указывает на стол, где одна на другой лежат две серебряные монеты. Служанка все понимает, хихикает и позволяет его руке делать все, что ей заблагорассудится.

– Только в губы не целуй, – говорит она, когда он подходит ближе.

От нее пахнет долгим рабочим днем, усталостью, грязью и потом. Запах возбуждает Рапосо, и он подталкивает ее к кровати. Уже в постели она задирает рубаху, обнажая бедра, и он трется о ее голые ляжки, устраиваясь поудобнее и расстегивая штаны.

– Внутрь не кончай, хорошо? – шепчет служанка.

На губах Рапосо появляется жестокая лисья улыбка.

– Не беспокойся, – отвечает он. – Я ничего там не оставлю, даже если ослепну от вина.

Вечеринка затянулась дольше обычного, ибо означала прощание: они допоздна болтали возле камина, потом юный Кирога попросил у хозяина гитару и, к удивлению ученых мужей, некоторое время развлекал всю компанию довольно сносной игрой. Не в силах более бороться с усталостью и утомлением, дон Эрмохенес и дон Педро поднимаются наверх и в относительно интимной обстановке, которую обеспечивает тростниковая ширма, обтянутая безвкусно размалеванным холстом, раздеваются, чтобы улечься спать.

– Какие очаровательные люди донья Асенсьон и ее сын, – говорит дон Эрмохенес. – А как замечательно молодой человек играет на гитаре, не правда ли? Я буду по ним скучать.

Адмирал не отвечает. Он снимает камзол и аккуратно вешает его на спинку стула. Затем расстегивает жилетку и заводит часы. Скудный свет двух свечей на латунном канделябре освещает половину его лица, удлиняя тени на смуглых щеках.

– Что-то мне подсказывает, дорогой адмирал, – продолжает дон Эрмохенес, – что сеньора тоже будет вас вспоминать.

– Не говорите ерунды.

– Я совершенно серьезно. Все мы взрослые люди, наученные опытом, и умеем читать по глазам. По-моему, вы покорили ее сердце.

Тени, падающие на лицо адмирала, складываются в неясную гримасу.

– Ложитесь спать, дон Эрмохенес. Время позднее.

Библиотекарь покорно удаляется за ширму, прихватив с собой ночную рубашку, и начинает раздеваться.

– Ничего странного тут нет, – настаивает он. – Почтенная вдова вовсе не стара. Да и вы хоть куда в свои…

Он на секунду смолкает, высунувшись из-за ширмы, ожидает, пока адмирал закончит фразу. Но адмирал не реагирует. Всякий раз, когда речь заходит о его возрасте, он упрямо отмалчивается. Сейчас он сидит на постели в брюках и рубашке, развязывая ленту, которая стягивает его волосы.

– Кроме того, – дон Эрмохенес снова высовывается из-за ширмы, – ваша манера держаться не оставляет равнодушным.

– Моя манера?

– Именно, мой друг. Вы всегда такой серьезный. Такой сдержанный и осмотрительный!

– Даже не знаю, как на это реагировать, сеньор библиотекарь.

Дон Эрмохенес, уже в ночной рубашке до колен и колпаке, выносит из-за ширмы сложенную одежду.

– О, это лучший комплимент в мире! Взгляните на меня: росту никакого, пузатый, физиономию приходится брить дважды в день. Просто чудо, что моя покойная благоверная согласилась выйти за такого замуж! Не сразу я ее уговорил. А сейчас я еще к тому же и стар, страдаю подагрой и другими напастями. Вы же, наоборот…

Адмирал поглядывает на него насмешливо, с некоторым любопытством. Не проронив ни слова, достает из чемодана ночную рубашку и направляется за ширму.

– Позволите задать вам один нескромный вопрос, дорогой друг? – говорит библиотекарь. – Благодаря тому, что мы друг друга все равно не видим?

Адмирал замирает на полдороге и вопросительно смотрит на него.

– Задавайте.

– Вы никогда не думали о том, чтобы жениться?

Повисает пауза. Адмирал погружается в себя, будто бы действительно размышляет над заданным ему вопросом.

– Было дело, – отвечает он наконец. – В молодости.

Библиотекарь молчит, дожидаясь, что адмирал добавит что-нибудь еще. Но тот больше ничего не произносит, только пожимает плечами и исчезает за ширмой.

– Должно быть, все дело в морских плаваниях, – гадает дон Эрмохенес, рассматривая свои ноги, обутые в тапки. – Личная жизнь плохо сочеталась с длительными отлучками и прочим, что предполагает ваше ремесло…

С другой стороны разрисованного холста слышится голос адмирала:

– Я плавал очень недолго и почти всю свою жизнь прожил в Кадисе и Мадриде. Так что дело не в этом.

Снова повисает тишина. В конце концов адмирал появляется в ночной рубашке. В таком виде, думает дон Эрмохенес, он кажется еще более худым и высоким.

– Наверное, я никогда этого всерьез не хотел, – добавляет адмирал. – Эгоистические потребности семейной жизни по части уюта и обустройства дома всегда удовлетворяли мои сестры. По различным причинам они тоже не смогли или не захотели выйти замуж. В итоге посвятили жизнь целиком заботам обо мне.

– А вы свою – заботе о них?

– Видимо, да.

– Значит, это вопрос верности. К тому же обоюдной.

Адмирал снова пожимает плечами:

– Пожалуй, вы несколько преувеличиваете.

– Может быть. В любом случае брак нужен мужчине не только для…

Библиотекарь смолкает, пристыженный пристальным взглядом адмирала.

– Простите, – бормочет он. – Должно быть, я слишком далеко зашел со своими вопросами…

– Ничего страшного. Наше путешествие обещает быть долгим. И узнавать друг друга – вещь естественная.

Искренняя улыбка адмирала способна разрядить любую напряженность. Это ободряет дона Эрмохенеса, пробуждая в нем даже некоторый азарт.