– Нет там больше никого! – сердито сказал Иван Иванович и грозно бросил, как будто Рублев причинил ему страшную обиду:

– Понадобятся, позовут.

Ответ курносого незнакомца насторожил Рублева, если не испугал, и он все так же, не ведая, что от него хотят, уставился теперь уже не на одного, а на двух незнакомцев.

Рублев о чем-то с опаской подумал и занервничал, как человек, у которого черт знает какими вопросами медленно, но уверено выбивают почву из-под ног.

– Справедливости ради будет сказано, к порядочным людям мы и в самом деле не ходим! – сказал господин и велел Ивану Ивановичу что-то подать. Слуга незамедлительно достал из-под плаща темно-бурый кожаный альбом для монет и передал его своему господину.

– Это ваша вещь? – спросил господин.

Рублева словно ударили током.

– Вы хозяин рубля, доставшегося мне при обмене! – радостно воскликнул Рублев, обрадовавшись, как человек, который битый час подряд разгадывал шараду, а разобравшись с головоломкой, собственноручно наградил себя прекрасным настроением.

Нумизмат, руководствуясь открывшимися обстоятельствами, сделал вывод, что незнакомцы, объявившиеся у него на пороге, тоже нумизматы, как и он и, стало быть, близки ему по духу. Он отбросил все опасения в сторону и решил им довериться.

– Проходите, я должен вас посвятить в чрезвычайное происшествие, – взволновано сказал Рублев, приглашая в дом черт знает кого.

В голове у него снова все перемешалось, как только он вспомнил о Николае Александровиче.

– И вы не боитесь вот так, запросто, впускать к себе в дом незнакомцев? – удивился Иван Иванович, закрывая за собой дверь.

Рублев опешил и растеряно спросил:

– Вы что, не нумизматы?

– Не хочу вас огорчать, уважаемый Егор Игоревич, но деньги в любом своем обличии, если они только не больше, чем просто деньги, ни меня, ни моего слугу не интересуют.

– Но вы же сами мне дали понять, что рубль ваш!

– Рубль наш! – решительно подтвердил Иван Иванович.

– Вот и хорошо, это главное, – успокоился Рублев.

– Справедливо! – подметил господин.– Но о коком происшествии вы говорили?

– Вот полюбуйтесь, это что-то невероятное! – захлебываясь от волнения, сказал Рублев и распахнул дверь своей комнаты, где, как и раньше, продолжал находиться Николай Александрович.

– Здравствуйте, Николай Александрович! – с почтением сказал Иван Иванович и слегка даже что ли сконфузился, наверное, оттого, что никак не ожидал встретить за дверью мужчину с бородой и в серой шинели, а господин, напротив, и бровью не повел, как будто, так и надо.

– Вы знакомы? – изумился Рублев.

– Как само собой разумеющееся! – ответил господин.

– Они все с нами одной веревкой связаны! – выкрикнул Иван Иванович.

– Иван Иванович, не перегибайте палку.

– Ну, рубли же наши?!

– Правильно, они все вкупе своей заслужили быть в нашем альбоме, а не у Него. Чего только кружка с пряником стоит! Да, Иван Иванович?

– Да, мой господин. Треск ломающихся костей под ногами, сдавленные предсмертные крики и дикие вопли, когда толпа подминала под себя очередную жертву халатности государя.

Рублев побледнел.

– Хорошо, Иван Иванович, но нужно, чтобы картина была ясней, и больше сочных красок.

– Слушаюсь, мой господин.

– Дело тут не в послушании, а в даре, данном свыше. Если осла бить дубиной, он все равно не поскачет, как конь. Ваша мысль может лететь как штормовой ветер и сбивать с ног! Не превращайте ее в черепаху. И больше эмоций!

– Слушаюсь, мой господин. Казаки машут шашками и умывают кровью лошадей. Люди просят пощады и, превозмогая боль, до последнего вздоха верят, что царь батюшка, их верная опора и последняя надежда, не вышел к ним на встречу и не наказал виновных, потому что не ведает о бесчинствах и где-то печется об их благополучии, а не отсиживается, как предатель за городом.

Рублеву все больше становилось не по себе и у него на лбу засверкали капельки пота.

– Иван Иванович, страшно, но здорово!

– Спасибо, мой господин, но я не люблю этой жути, хоть и порой прикладываю к ним свою руку. Я люблю добрые и волшебные сказки, как у Андерсена.

– Это замечательно. Иван Иванович, однозначно из вас выйдет толк.

– Какой, мой господин?

– Время покажет. Николай Александрович, вы не обиделись?

– Ничуть! – отрешенно от всего белого света ответил Николай Александрович, продолжая смотреть в окно.

– Как, собственно, всегда! – сказал господин и улыбнулся.

Иван Иванович прокашлялся.

– Иван Иванович, полно! На свете есть вещи, которые не стоит оживлять с помощью слова. Тысячи людей задыхающиеся от газа и гниющие заживо в окопах не за отчизну, не за свой народ, а потому что государь оставил свой автограф на бумаге, как раз относятся к этим вещам.

– Слушаюсь, мой господин.

– И все бы ничего, – продолжил господин, – но было слабоволие!

– И пляска под мою дудку! – радостно сказал Иван Иванович.

Господин нахмурился и строго посмотрел на слугу.

– Что-то не так, мой господин? – осторожно спросил Иван Иванович.

– Не причисляйте себе сомнительные заслуги шарлатана, который так любил пирожные, что променял на них собственную жизнь. У вас же есть подвиги достойные пера, вот про них и надо говорить.

– Как я душил фашистов!

– Иван Иванович, предполагаю, что эстетического удовольствия это никому не доставит.

– А как же я?

– Вы автор и не считаетесь! Теперь помолчите, я закончу.

– Слушаюсь, мой господин.

– И как следствие, все выше перечисленное привело к отречению от престола!

«Кем угодно могут обернуться. Может быть как я – историки?» – подумал Рублев.

– Мы не изучаем историю, мы ее делаем! И что значит, кем угодно? – возмущенно сказал Иван Иванович.

Рублев лишился дара речи.

Картина вырисовалась малоприятная, и господин поспешил разрешить ситуацию, наверно, лучше других, зная об амбициях своего слуги.

– Иван Иванович, что вы такое говорите? Егор Игоревич! – Не принимайте близко к сердцу – Иван Иванович шутит. А обиделся, потому что ему все кажется, что пройдет время и о нем никто не вспомнит. Ерунда! Его будут помнить всегда! По секрету, у него есть чудесные рассказы.

– Вы, правда, так считаете, мой господин?

– Определенно! Что же касается до причисления Николая Александровича к лику святых великомучеников, тут мы не при чем. Справедливости ради хочется спросить, если Николай Александрович, скончавшийся мгновенно от пуль, великомученик, тогда кто его народ, который заживо гнил на просторах родной земли, охваченной огнем?

– Я не просил! – сказал Николай Александрович.– Какой мне прок от этого? Или может быть есть прок оставшимся в живых, которым нашим возведением в святые попытались утихомирить пожар негодования в сердце и унять душевную боль за свою династию?

– Какие у вас могут быть родственники? – усмехнулся господин. – Если только что седьмая вода на киселе! Я предполагаю, что дело обстоит намного прозаичней.

– Да, мой господин. И ничего с этим не поделаешь, – усмехнулся Иван Иванович, – будете святым, раз Бог так патриарху на ушко шепнул. Никому не слухом, не духом, а ему самолично!

– Не паясничайте, Иван Иванович, – строго сказал господин и сверкнул зелеными глазами.

– Слушаюсь, мой господин.

– Но от чего же, пускай, таков удел шута! – сказал Николай Александрович и Иван Иванович обиделся и раскричался: – А удел монархов – заваливать Бога вопросами. Желаете знать почему вы в нашим альбоме, а не с семьей? Ответ Его – ваши вопросы. Да, да, ваши вопросы. Если вы спрашиваете, значит, не понимаете всю тяжесть своих поступков. Истинно покаявшемуся человеку, не нужны никакие ответы и не спрашивает он, а безропотно принимает лишения и невзгоды. Принимает как дар, потому что и лишения надо еще заслужить.

– Иван Иванович, такие вещи не растолковываются, к ним нужно приходить, как вы говорите: «самолично!» – сказал господин и покачал головой.

– Он первый начал и еще обзывается!

– Не обижайтесь на императора, Иван Иванович. Шут испокон веку самая светлая голова пре дворе. И как правило, светлее, чем у того, кому он служит!

Иван Иванович с открытым ртом посмотрел на того, кому он служил.

– Это не про вас, не обольщайтесь!

– Слушаюсь, мой господин.

– Мало мне в это верится, да некогда вас наставлять, потому что если Николай Александрович здесь, значит все остальные, кто так или иначе имеют к нам отношение, разгуливают по городу.

Иван Иванович опустил голову в знак того, что чувствует свою вину.

– Да, Иван Иванович, вы снова отличились!

– Кто мог подумать! – воскликнул Иван Иванович. С виду порядочный гражданин, даже говорил, что адреса может достать.

– Они что же еще остались, что вам адреса обещали? – удивился Николай Александрович.

– Не перевелись сволочи! – сердито ответил Иван Иванович, сжимая кулаки.– До того обнаглели, что маршируют по улицам с лысыми головами.

Николай Александрович улыбнулся, и на мгновение показалось, что болезненная печаль в глазах императора отступила.

– Правильно, бритые наголо, и никак иначе! – поправил господин своего слугу. – Если вы решили стать настоящим писателем, а не абы каким, надо не только учиться писать литературным языком, но и говорить на нем!

Рублев был в полном замешательстве, но, как первоклашка на первом в жизни уроке заглядывает в рот учителю, не спускал глаз с гостей, жадно ловя каждое слова. Он до боли в голове продолжал лихорадочно пытаться найти ответ, кем в действительности являются незнакомцы. Кое-какие мысли были, но он изо всех сил гнал их прочь, как тогда, когда хотел скрыться от мыслей о Николае Александровиче. Надо сказать, что Ивана Ивановича это уже начинало порядком раздражать, а у Николая Александровича вызвало такое недоумение, что он не выдержал.

– Имею вам честь представить, – тяжело, без огня и радости, сказал Николай Александрович, как арестант, на долю которого выпало представлять тюремное начальство. – Самый настоящий черт и его господин, не нуждающийся в особом представлении.

– Благодарю вас, Николай Александрович, за столь исчерпывающий ответ, – поблагодарил господин.

Рублев не поверил.

– Говорил я вам, мой господин, надо обозваться иностранцами.

Господин улыбнулся.

– Сегодня, Иван Иванович, от этого мало кто голову теряет. Но, справедливости ради, надо признать, вы, Иван Иванович, несомненно, правы. Человек готов поверить во что угодно, но только не в истину. Это, Егор Игоревич, вам может сказать Николай Александрович. У него в этом большой опыт.

Николай Александрович промолчал.

Иван Иванович усмехнулся:

– Наверно, чересчур большой!

– Иван Иванович, еще раз вам говорю, не паясничайте, – строго сказал господин.– Не надо много ума, чтобы заклеймить, а вот что-либо исправить – это под силу не всем. Лучше развеяли бы сомнения Егора Игоревича.

– Слушаюсь, мой господин, – сказал Иван Иванович и снял свою необыкновенную шляпу. Рожки, как у молодого козлика, окончательно лишили Рублева порядка мыслей и главное равновесия. У него подкосились ноги, и он стал садиться там, где стоял, и если бы не стул, который ловко подставил Иван Иванович, то Рублев непременно грохнулся на пол.

Чтобы лучше понять разворачивающуюся картину, представьте себе самую обыкновенную кухню со столом, газовой плитой, холодильником и стульями. У газовой плиты стоит господин. У него все на виду, и когда это необходимо, он переводит разговор в другое русло или вовсе его прекращает. Иван Иванович выбрал себе место в самом центре и не выманить его оттуда никаким калачом. Николай Александрович так и остался стоять в соседней комнате, наблюдая за всем, что происходит на кухне одним глазом, как некоторые большие чиновники, у которых представлении о мире складывается из окна рабочего кабинета. И как бы они не скрывали, у них написано на лице, что заботы других их по большому счету не волнуют, а если когда и трогают, они с большой помпой берутся за дело, но, к сожалению, выходит из этого всегда черт знает что. Рублев, как чумной, сидит на стуле и постепенно теряет рассудок от сотен вопросов, которые точно, рой диких пчел с невероятным гулом кружились у него в голове. Отчего его голова не переставала шуметь и с каждой минутой становилась все тяжелее и тяжелее.

– Не так страшен черт, как его малюют! – сказал господин. – Но что, скажите на милость, станем делать? Взгляните на Егора Игоревича.

Учитель истории не то чтобы продолжал не верить, он верил, но еще как-то по-особому, как будто пребывал во сне. И все ждал, что он сейчас проснется и все станет на свои места, но проходило время, а он все никак не мог проснуться, потому что не спал. И постепенное осознание этого одновременно и будоражило рассудок вплоть до помешательства и приоткрывало в душе невидимую дверцу, за которой в самых недрах человеческой души хранится истина. Та самая главная духовная истина, что все равно рано или поздно настигает человека, и нет, не обязывает и не принуждает уверовать в высшую силу, а твердо, раз и навсегда, ставит человека перед неоспоримым фактом ее существования.

Иван Иванович улыбнулся.

– А вот веселье здесь неуместно, – строго сказал господин и Иван Иванович спрятал улыбку.– Егору Игоревичу совсем не до смеха

Рублев очнулся и окинул всех присутствующих вопросительным взглядом.

– Егор Игоревич, я считаю вас умным человеком и не надо меня в этом переубеждать. У нас дел невпроворот, а мы топчемся на одном месте. Иван Иванович, намекните что ли, – попросил господин.

– Может, просто, пускай скажет, где серебряник лежит, или кувалдой по голове, и никаких мучений? – предложил Иван Иванович.

– Иван Иванович сейчас же прекращайте, ваши методы здесь неуместны. Егор Игоревич ни в чем не виноват! Серебряник к нему попал по воле судьбы.

Здесь автору в самую пору поведать читателю, что неделю назад в руки Рублеву попала загадочная серебреная монета. Монета была старинной если ни древней. И кому бы Рублев не показывал свою находку, все только разводили руками. Один почтенный нумизмат со стажем предположил, что монете две тысячи лет. Так это или нет, твердых доказательств не было. Надо было проводить экспертизу, а пока Рублев хранил монету отдельно от других.

Эта самая монета и интересовала высшие силы. И вот Иван Иванович повелению своего господина совершил с Леней обмен, рассчитывая получить необыкновенную монету, а дальше известно: желаемого в альбоме не оказалось и раздосадованные герои явились к Рублеву, чтобы разобраться и восстановить справедливость.

Что это за монета такая и правда что она была отчеканена две тысячи лет назад, автору неизвестно, но потому какие события разворачиваются вокруг нее можете сами судить, что монета и правда необычайная, и таит в себе тайну.

А между тем разговор продолжался.

– Иван Иванович, неужели вы и в мемуарах станете писать о своих методах? – осторожно спросил господин.

– Разумеется, мой господин.

– Я так и думал! – воскликнул господин.

– А как же иначе мой господин, пусть все знают, что я прожил нелегкую жизнь? Представьте сами, сколько мне приходится махать после каждой революции. Злодеев тьма! Руки так и отнимаются, а бывает, что с первого раза и не получается.

– Хватит, хватит, Иван Иванович, возьмите себе в руки. Я вам за здравие, а вы мне за упокой. И еще, напишите мемуары, дадите мне, я ошибки исправлю, а то засмеют.

– Мой господин хотел сказать: «испугаются!»

– И то, правда. Опубликуем посмертно!

– А как же слава?! – воскликнул Иван Иванович.

– Иван Иванович, как вам не стыдно? Ваше истинное имя известно всем с малых лет. У каждого достойного писателя вы хоть раз, да и отмечались на страницах романов, не говоря уже о Николае Васильевиче и Михаиле Афанасиевиче, которые написали о вас целые произведения. Конечно, они упоминали и обо мне, но мы сейчас не про меня. Одним словом, чтобы я больше о славе не слышал. Полно, и так о вас на каждом углу трезвонят.

– Как на пожаре? – спросил Иван Иванович.

– Пожалуй, так можно сказать: «огонь вам к лицу». Но как скажите этот Леня смог обвести вас вокруг пальца?! И самое главное, когда вы это поняли?

Имя Лёни, подействовало на Ивана Ивановича, как красная материя на быка. Он сжал кулаки и стал закипать от ярости.

– Я этого Лёню по стенке размажу, как комара, который сосет кровь у порядочных граждан.

– А что, комары в 21веке не сосут кровь у злодеев? – удивился Николай Александрович.

– Представьте себе, не сосут! – язвительно сказал Иван Иванович, разводя руки в стороны.

– Вы по себе судите или как? – усмехнулся Николай Александрович.

– Господин, скажите, чтобы Николай Александрович не приставал, а иначе я скажу, что комары и у святых кровь не сосут.

– Что вы такое говорите?! – всплеснул руками господин.– Николай Александрович, пожалуйста, не придирайтесь к Ивану Ивановичу, а то он может такое ляпнуть, а мне потом за него отдувайся!

– Хорошо!

– Вот славно. А у вас, Иван Иванович, еще представится возможность пообщаться с Лёней. Сейчас же я жду от вас ответа.

На какой вопрос, мой господин?

– Иван Иванович, а вы еще пытаетесь писать мемуары! Как вы можете написать, что было с вами тысячу лет назад, если спустя минуту не помните, о чем вас спрашивали?

– Я помню местами, а что не помню, придумываю. Получается лучше, чем было.

– Вы неисправимы!

– Это плохо, мой господин?

– Это замечательно! Зачем мне спрашивается нужен исправимый черт?!

– Тогда подскажите.

– Хорошо, но в последний раз. Как вы догадались о подлости Лёни? Спрашивать о том, как вас обхитрили, как я понимаю бесполезно.

– Да, мой господин, вы как всегда правы.

– Хорошо ответьте на любой пожеланию.

– Тогда на первый. Разбирательства моего промаха не придадут мне популярности.

– Вы опять печетесь о славе?!

– О нет, мой господин и еще раз нет. Все во имя репутации – будь она не ладна. Ведь служу не, а бы кому. Вы согласны мой господин? – с лукавством сказал слуга.

– Кто-то сейчас действительно подмочит свою репутацию, – с ироний ответил господин.

– Это не допустимо, мой господин

– Вы так полагаете?

– Да, мой господин, надеюсь на ваше великодушие.

– Надейтесь, но если вы не прекратите набивать себе цену, пеняйте сами на себя.

– Я застал Николая Александровича в комнате у Егора Игоревича, додумал, что следовало, и нарисовал у себя в воображении картину произошедшего.

– Вот так мои друзья у автора рождаются гениальные полотна, над которыми время не властно!

Благодарю, мой господин.

– Это не про вас, Иван Иванович у вас покамест только неплохие цветные картинки, а не яркие глубокие полотна как у Достоевского.

– Я очень люблю творчество Федора Михайловича, – сказал Иван Иванович.