Глава IV
Величайшее открытие в мире!

Едва дверь захлопнулась за нами, как из столовой выскочила разъярённая и всклокоченная миссис Челленджер. Эта миниатюрная женщина, похожая теперь на тигрицу, была просто вне себя от ярости. Она прыгала перед своим смущённым мужем, как всклокоченная квочка, дорвавшаяся до бойцового бульдога. По всей видимости, она не избегла страшной участи наблюдать за перепетиями нашего Ватерлоо, но не заметила меня, теперь скромно стоящего в сторонке.

– Джорджи! Что за изувеские игрища? – вопила она, – Ты сделал этого доброго юношу инвалидом!

– Да вот он сам! Улыбка от уха до уха!

Его слова смутили миссис Челленджер, но она быстро сориентировалась в обстановке и сказала:

– Извините ради бога! Я вас не заметила!

– Ничего страшного, сударыня! Всё в норме!

– Нет, этот злодей, как я вижу, поставил вам здоровенный фингал под глазом! Я извиняюсь! Просто невозможно спокойно смотреть на это! Преступник! Ни дня без свары и побоев! Ни недели без скандала! Джордж, ты сам не видишь, у нас уже нет друзей, ни знакомых, все нас ненавидят, все над нами смеются! Нам нигде ни от кого нет проходу! Нет, моему терпению есть предел! Это последняя капля, переполнившая чан моего терпения!

– О мать моя! К чему трясти грязным бельём на людях?

– И для кого это теперь секрет? – заорала она, – Да ты всерьёз думаешь, что наша улица, да что там улица – весь Лондон не знает и не смеётся над нами? Убирайся, Остин, ты больше не нужен! Все, кто не лень,, перемывает тебе косточки, а ты не видишь! Куда делось твоё чувство собственного достоинства! Где твоё самоуважение? Ты не хулиган с окраины, ты, как-никак – профессор огромного университета, наставник и просветитель юношей -студентов! Они должны уважать тебя! За что? Джордж! За что? Куда делось твоё человеческое достоинство?

– А твоё где, дорогуша? – вставил шпильку Профессор.

– До чего же ты довёл меня? Бог знает до чего! Да ты просто хулиган! Хулиганьё уличное! Во что ты превратился?

– Держи себя в руках, Джесс! Прошу тебя, вернись в этот мир!

– Невменяемый скандалист! Бычара!

– К позорному стобу за публичное оскорбление! – мотая головой, как бык, уворачивающийся от назойливых слепней, сказал Челленджер.

И тут я увидел то, что меня просто ошарашило: профессор более ни говоря ни слова, схватил жену поперёк и через пару секунд установил её на высокий мраморный подстамент, который стоял в самом углу холла. Эта штука, высотой не менее семи футов, была такой узкой, что миссис Челленджер только с большим трудом удавалось балансировать на её вершине. Едва ли можно представить более комичное и одновременно более дикое зрелище – боясь сверзнуться оттуда, она, под стать каменной мадонне и с ликом Медузы Горгоны, замерла наверху, умудряясь изредка топтаться на одном месте.

– А ну, сними меня! – наконец взмолилась она.

– В приличном обществе говорят: «Пожалуйста!»

– Кончай бузить, Джордж! Сними меня сейчас же!

– Пойдёмьте, займёмся нашими делами, мистер Мэлоун!

– Сэр, побойтесь бога! – сказал я, кивая в сторону его жены.

– Джеки, радость моя! Есть хорошие новости, детка! Мистер Мэлоун ходатайствует за тебя! Пролепечи только «пожалуйста» – и ты снова на земле!

– Чёртов бычара! Ну ладно – пожалуйста – пожалуйста- пожалуйста… Всё?

Он стащил её со стелы с такой лёгкостью, как будто это была не женщина, а какая-то канарейка в клетке.

– Веди себя примерно, дорогуша! Мистер Мэлоун – всё-таки как-никак посланец святой прессы! Не успеешь глазом моргнуть, как он тиснет о тебе статейку в своей мерзкой грязно-жёлтой газетёнке, и продаст миллион экземпляров твоим ненаглядным соседям! Я готов продать ему даже заглавие для этой писанины: « Криминальные причуды одной толстой высокопоставленной жены Кракена». Высокопоставленный Кракен – это без сомнения ты, Джесс, ты переминалась и размахивала под потолком клешнями так, что поневоле залюбуешься! Далее будет следовать подзаголовок петитом: «Избранные эпизоды быта одной оригинальнейшей супружеской пары полёвок». Мистер Мэлон уже щёлкает клыками, этот знаменитый падальщик ничем не побрезгует ради такой сочной добычи. Он подобен своим сухопутным собратьям porcus ex grege diaboli – как говаривали в старину – свинья из паствы дьявола. Мисетр Мэлоун, сказанное – верно?

– Какой вы в самом деле невыносимый тип! – горячо сказал я.

Его тело от пяток до макушки заколебалось от жгучего смеха.

– Прежде чем я смогу этому воспрепятствовать, вы вдвоём наверняка заключите союз против меня! – загудел он над моим ухом, гордо выставляя грудь вперёд и попеременно поглядывая то в мою сторону, то в сторону своей жены. Потом, вероятно до конца насладившись зрелищем, уже совершенно другим тоном он сказал:

– Мистер Мэлон! Надеюсь, вы простите нам наши невинные семейные радости! Каждый развлекается по-своему, в силу пристрастий и воспитания! Я призвал вас в свой кабинет на разговор вовсе не для того, чтобы сделать зрителем кровавой семейной корриды! А вы, сударыня, а ну шагом марш отсюда! Запрещаю вам гневаться! – при этом он мягко возложил свои чудовищные ручищи ей на плечи, – Ты, впрочем, всегда права! Случись Джорджу Эдварду Челленджеру наслушаться твоих советов, он стал бы самым успешным мужем в мире, только не самим собой! Успешных и реализованных мужей на свете пруд пруди, а Джордж Эдвард Челленджер – на свете всего один! Так что тебе ничего не остаётся, как только всеми фибрами пытаться поладить с ним! Так будет лучше для всех!

С этим воистину почти библейским напутствием он влепил жене столь звонкий поцелуй, что он смутил меня даже сильнее, чем все его прежние неописуемые выходки.

– А теперь, любезнейший мистер Мэлоун, – не останавливался Челленджер, снова взрастая и надуваясь на глазах и приобретая вид бронзового адмирала на подстаменте, – а теперь прошу вас пожаловать ко мне в кабинет!

Мы снова оказались в комнате, из которой всего несколько минут назад выкатились диким визжащим клубком. Тут Челленджер тщательно затворил дверь и вежливо усадил меня в кресло, не забыв сунуть под нос ящик ароматных сигар.

– Прошу вас! Это «Сан-Хуан Колорадо»! Не подделка какая-нибудь! Вы, как я вижу легковоспламенимый тип, а на таких наркотики оказывают убаюкивающее действие! Бог ты мой! Кому ещё кроме вас придёт в голову откусывать кончик сигары? Вот нож – отрежьте! Хорошие сигары требует к себе уважительного отношения! А теперь удобно устройтесь в мягком кресте, расслабьтесь и внимательно слушайте то, что я изволю вам сказать! Все возникшие по ходу вопросы прошу отложить до лучших времён! Несколько слов о возвращении блудного сына после его заслуженного и своевременного изгнания… – профессор Челленджер браво выставил далеко вперёд свою зверскую бородищу и уставился в меня с таким брезгливым выражением на лице, словно я уже изготовился снова вцепиться ему в бороду, – …повторяю, заслуженного и своевременного. Почему я счёл, что вас надо позвать обратно? Только потому, что мне пришёлся по душе ваш благородный ответ этому мерзавцу – полицаю. В вашем ответе при рассмотрении на микроскопе можно узреть мизерные зачатки здравомыслия и даже порядочности, никогда не свойственные представителям вида папарацциеластых клешнеклювов. Совершенно справедливо признавая свою вину, вы, однако, проявили недюжинную непредвзятость и освежающую широту мировоззрения, чем расположили меня к себе и заслужили мою благосклонность. Низшие представители человеческой флоры и фауны, к коим, без всяких сомнений, принадлежите и вы, никогда не могли всерьёз и надолго захватить моё воображение, и мой умственный кругозор всегда выталкивал их за порог моих интересов. Но ваше поведение сразу включило вас в число тех, кого я почитаю полноценными людьми, и я хочу поближе свести знакомство с вами. Именно поэтому я предложил вам вернуться к началу нашего разговора. Не забывайте стряхивать пепел с сигары! Перед вами вон та маленькая японская фарфоровая пепельница, она стоит на бамбуковом столике. Он подле вас!

Всё это было выпалено профессором единым блоком, как очередь из пулемёта, и я едва успевал на лету схватывать смысл его слов. Тон, которым произносился этот скетч, был тоном мэтра-гуру, снисходящего своей лекцией до подплинтусного, непробиваемо тупого студенчества. Теперь он располагался прямо напротив меня, напыжившийся, как гигантская жаба-альбинос. Голова его с огромным зобом закинулась назад, глаза сузились в презрительные узкие щёлочки. Потом, видимо что-то припомнив, он повернулся ко мне боком, так, что мне был теперь виден только клок жёстких чёрных волос над оттопыренным мясистым ухом, и покопавшись в ворохах бумажек, вытащил откуда-то довольно затрёпанный том.

– Вам придётся кое-что прослушать о Южной Америке, – наконец сказал он, – Замечания, если таковые у вас появятся, засуньте куда подальше от меня! Во-первый, раз и навсегда зарубите себе на носу, что всё, что вы сейчас услышите от меня, не может быть никому рассказано или передано без моего особого разрешения, и ничто из сказанного никогда не найдёт места в вашей крысиной прессе. Думаю, что такого разрешения вам не будет дано никогда! Вам всё ясно?

– Жёстко стелете, ничего не скажешь! – усмехнулся я, – но ведь бесспристрастное изложение…

Книжка выпала у него из рук на стол.

– Да! Больше нам говорить не о чем! Всего вам доброго! Широкой дороги в ад!

Заканчивать так плохо так хорошо начавшееся дело уж точно не входило в мои планы.

– Нет-нет! – вскричал я поневоле, – Любые условия мной будут приняты! Мне выбирать не приходиться! Я – весь превращаюсь в слух!

– Насчёт выбора вы попали в точку! Его у вас нет никакого!

– Что ж, тогда я замолкаю навсегда!

– Слово чести?

– Честное слово!

Он смерил меня с ног до головы оценивающим и непередаваемо наглым взглядом.

– После всего, что произошло, качество вашей чести пока что под большущим вопросом!

– Сэр, оставьте мои слова в покое! – в гневе взорвался я, – Не много ли вы вообще себе позволяете? Я не привык выслушивать такие омерзительные оскорбления от мелких хамов!

Судя по всему вспышка моего гнева произвела на него приятное впечатление, и он с интересом стал всматриваться в мой пиджак.

– Тэк-с… Круглоголовка, – замурлыкал он, с таким видом словно пересчитывал мух на клейкой ленте, – Брачицефал пошлый, сероглазка банальная, черноголовка южная, с примесью черт классического негроида… Вы случаем, не кельт?

– Кельт? Сами вы кельт! Сэр! Я – Ирландец!

– Сэр! Настоящий Ирландский Ирландец?

– Да, сэр!

– Сочувствую! Теперь смотрите сюда! Вы дали мне клятву держать в глубокой тайне ту информацию, которая будет вам сообщена! Информация будет поначалу весьма куцая, но это вам должно быть понятно, почему. Но кое-чем мне всё же придётся поделиться с вами! Вы, должна быть, наслышаны о том, что пару лет назад я совершил путешествие в Южную Америку, путешествие, которое со временем станет жемчужиной золотого фонда мирового знания! Целью путешествия была опытная проверка кое-каких выводов закона Уоллеса-Бейтса, а где это можно было бы можно проверить с наибольшией точностью, как не на месте их предварительных опытов? Если бы результатами моего путешествия стала только проверка этих постулатов, то и этим моё путешествие было бы оправдано вполне, но в ходе нашего путешествия произошли непредвиденные события, которые в корне поменяли направление наших поисков, и заставили нас заниматься совершенно другими вещами…

Не сомневаюсь, что для вас не является тайной, что огромное количество мест в дельте Амазонки являются вообще террой инкогнита, так сказать, а во многих местах людей никогда не было, да и представить их там совершенно невозможно. В этих местах река Амазонка, вкупе со своими бесчисленными притоками, образует немыслимо огромную территорию, обозначенную на карте сплошным белым пятном. Это белое пятно так манило моё воображение, что я дал себе слово хотя бы часть времени потратить на исследование расположенных на нём территорий, и не только посетить их, но и елико возможно изучить их флору и фауну. Пребывание там дало мне столько интереснейшего материала, что его вполне хватит на несколько глав того грандиозного величественного труда по зоологии, который увенчает результаты моей жизни. Мы уже готовились к возвращению домой и на обратном пути нам пришлось заночевать в одной посёлке, в котором жили индейцы. Этот посёлок находится неподалёку от места, где в Амазонку впадает приток с название, которое я пока называть не буду. Племя, обретающееся в посёлке – племя кукама – в основном мирное своим нравом, но уже выродившееся настолько, что умственный уровень его едва ли превышает умственный уровень среднего лондонца. Ещё во время моего первого визита в эти области я вылечил от тропических болезней нескольких индейцев, чем произвёл на них умопомрачительное впечатление. Во время второго визита я был там желаннейшим и дорогим гостем. Встретив меня, они сразу же очень горячо стали показывать мне знаки, что одному из членов их племени требуется срочная медицинская помощь. Войдя в то, что я назвал бы «Иглу», я тотчас же убедился, что тот, кому требовалась помощь, только что отдал богу душу. Как это ни удивительно, при ближайшем рассмотрении он оказался отнюдь не представителем индейского племени, а типичным белым, европейцем, я бы даже сказал, что это был белый в квадрате, потому что у него белой была не только кожа, но и волосы, что подсказало мне, что передо мной настоящий альбинос. Он лежал передо мной в каких-то жалких обносках, тело его, страшно исхудалое, говорило о немыслимых страданиях. То, что я смог понять из жестикуляции индейцев, говорило о том, что он раньше никогда не был в тех местах, и пришёл в посёлок один, страшно измученный и ослабленый. Мешок с вещами его лежал поодаль, и я потом проверил его содержимое. Внутри я отыскал небольшой ярлычок с инициалами и адресом покойного: «Мепл-Вайт, Лейк-Авеню, Детройт, Мичиган». Сейчас при каждом упоминании его имени я готов уважительно снимать шляпу. Не будет считаться преувеличением тот факт, что когда моё открытие будет совершено и наконец признано человечеством, славное имя этого человека будет по праву стоять плечом к плечу с моим!

Исследование содержимого багажа покойного владельца напрямую говорило о том, что передо мной был поэт и художник, рискнувший отправиться в путь в поисках новых мест и впечатлений. Во-первых, привлекали внимание исчерканные поправками черновики каких-то стихов. Хотя я не мог считать себя великим знатоком мировой поэзии, мне сразу показалось, что стихи, прямо скажем, не ахти. В мешке помимо рифмованных сочинений оказались довольно дилетантские пейзажи реки и зарослей с лианами, там же был ящик с засохшими красками, под ним коробка толстых пастельных карандашей, несколько кистей, странная изогнутая кость, которую вы можете видеть вот здесь, на чернильнице, здесь же был том Бекстера «Мотыльки и Бабочки», потёртый дешёвый револьвер и россыпь патронов к нему. Предметы из его личного обихода он, по всей видимости или растерял по пути, или выбросил, не имея сил тащить такую несусветную тяжесть. Хотя, возможно, он, как истинный поэт, то есть человек по преимуществу рассеянный и вечно парящий в облаках, даже не брал их в своё путешествие. Никакого другого ценного имущества в мешке этого странноватого представителя центрально-американской художественной богемы не было. Я уже думал покинуть это ристалище смерти, как внезапно заметил, что из кармана его растерзанной куртки торчит нечто совсем уж интересное. Это был небольшой альбом для этюдов, такой же истрёпанный, как любая вещь из представленного мне джентльменского набора. Кстати, вот он, пред вами!