Я пощупал круглую рельефную монету, для настоящей она была слишком легкой. Я поднял голову, ее глаза были серьезными.

– Только не смейся, ладно? Она не настоящая, это копия, но тоже помогает, честно. Не говори про него никому, хорошо? Заживет – вернешь.

Я засунул медальон в карман, и в это время сзади скрипнула дверь и кто-то сказал:

– Валерик, не забудь про ступеньку!

Мы с Анжелой рассмеялись.

– Ну, раз смеются, значит ничего страшного, – это был голос тети Мариам

За ней шли Валерик и Ася с чайником и кружками на подносах. Когда мое колено было обработано йодом и забинтовано, мы стали усаживаться вокруг тонира. Я сел на теплые камни, которыми был обложен край колодца, и осторожно свесил туда ноги. Приятная, почти горячая волна шла снизу, где на самом дне тлели угли. Валерик сидел слева от меня, а Анжела справа.

Ася протянула мне алюминиевую кружку с чаем и спросила:

– Ну как, болит?

– До свадьбы заживет, – хохотнул Валерик.

Тетя Мариам отломила кусок от круглой плоской гаты, лежащей на низком деревянном столике, протянула мне и сказала:

– Да через неделю и следа не останется от этой ранки.

Валерик не мог угомониться:

– Ну, значит, через неделю можно готовиться к свадьбе!

Ася тоже засмеялась, и, судя по тому, как она поочередно кидала взгляды на меня и Анжелу, этот дебил Валерик явно проболтался ей.

Я не удержался и толкнул его локтем, отчего он пролил горячий чай на себя, вскрикнул и уронил кружку вниз.

– Вай мэ! – он возмущенно посмотрел на меня. – Чай горячий, я обжегся!

– Не такой уж горячий, – пробормотал я, отхлебнув для наглядности из своей кружки.

А Анжела добавила:

– Ничего, до свадьбы доживет.

Теперь рассмеялись все. Тетя Мариам принесла нам длинный металлический прут с загнутым острым концом, которым достают готовый лаваш из тонира.

– Вытаскивайте кружку, а я пошла, скотину еще подоить надо. Только смотрите, сами в тонир не упадите.

Валерик заявил, что он доставать кружку не будет, лучше музыку для нас подберет. Я доел свой кусок гаты, стараясь жевать правой стороной, чтобы зуб от сладкого не разболелся, отложил чай и взял в руки прут. Мы опустили головы и стали вглядываться в глубокое дно колодца. Угли еще тлели, но не так сильно, чтобы можно было что-либо разглядеть.

Ася встала, принесла откуда-то пару газет, скомкала и кинула вниз. Они мгновенно вспыхнули, освещая закопченные черные стены.

– Вон кружка! – крикнула Анжела.

Я и сам ее увидел и попытался поддеть за ручку, но ничего не вышло.

– Дай-ка я попробую.

Анжела взяла у меня прут и попробовала сама, но тоже не добилась успеха, к тому же газеты уже успели сгореть дотла.

Валерик к этому времени нашел и включил какой-то заунывный блюз.

– Э, ничего без меня не умеете. Ась, не принесешь еще газету?

Но у него тоже ничего не получилось. Мы провозились где-то около получаса, отбирая друг у друга прут и посылая Асю за газетами. В итоге Ася попросила дать ей тоже попробовать и с первой же попытки подцепила и вытащила кружку.

Мы сидели и болтали при свете свечей, грея ноги в остывающем тонире. Моя робость улетучилась, я чувствовал себя легко и радостно, несмотря на то, что разговор велся серьезный, о привидениях.

Ася, сидящая напротив меня, шепотом поведала о том, что по ночам в полнолуние на кладбище приходят привидения и издают жуткие звуки. Я, хоть и слышал от дедушки, что это шакалы воют на горе повыше кладбища, почему-то притворялся, что верю этому. Анжела сидела так близко, что наши колени и плечи соприкасались. Мы с ней часто переглядывались, и я видел по ее смеющимся глазам, что она тоже притворяется, будто ей страшно.

Валерик, округляя и без того круглые глаза, соглашался с Асей, добавив от себя, что знает одного мальчишку, который в такую ночь оказался на кладбище и с тех пор стал заикой, не может толком ничего сказать, и еще вдобавок бедняга окосел с той поры. Валерик свел глаза к переносице и показал, как сейчас выглядит косой мальчишка.

– Да, я тоже о нем слышала! – с жаром сказала Ася.

Мы с Анжелой переглянулись и одновременно прыснули со смеха. Валерик презрительно посмотрел на нас и сказал:

– Да что с вами разговаривать, тили-тили-тесто!

От этого нам стало еще смешнее. Потом я постарался сделать серьезное лицо и сказал:

– А хотите по-настоящему страшную историю?

Валерик недоверчиво сжал губы, но Ася и Анжела одновременно сказали:

– Хотим!

Я начал пересказывать «Черного кота» Эдгара По, которого недавно прочитал. Все слушали очень внимательно. Я, не поворачивая головы, ощущал взгляд Анжелы, и от этого красноречие мое только усиливалось. Только я добрался до мести черного кота, как вдруг скрипнула дверь, и все вздрогнули, а Ася даже вскрикнула. Вошедшая тетя Мариам объявила, что уже поздно и нам пора домой.

– Ну ма-а-а-м, – захныкала Ася, – тут такой рассказ интересный.

– В следующий раз. Полночь почти, а им еще на другой конец деревни идти.

Мы поднялись, свет свечей заколыхался, и в полутьме я ощутил, как Анжела пальцами легонько сжала мою ладонь. Она быстро шепнула:

– Хочешь, завтра поднимемся на гору, где старая мельница? Там такое лавандовое поле, с ума сойти! Зайду за тобой днем, жди.

Я кивнул, мы с ней переглянулись и отошли друг от друга.

Когда я и Валерик попрощались и вышли, на улице было уже прохладно, светила полная луна, вдалеке завывала собака.

– Ну что, доволен? – спросил Валерик. – Когда рогатку отдашь?

– Что? Какую рогатку? – рассеянно спросил я, но потом вспомнил. – А-а, утром получишь.

– Может, сейчас зайду к тебе и отдашь?

Я подумал о бабушке и согласился, с условием, что он возьмет на себя ответственность по поводу нашего позднего прихода.

– А что я ей скажу?

– Не знаю, придумай что-нибудь, у тебя это хорошо получается.

Так оно и вышло. Бабушка, не заметив забинтованную ногу, с порога накинулась на меня и полушепотом, так как все в доме, видимо, спали, стала посылать на мою голову такие изысканные проклятия, какие знала только она. Валерик сказал, что по это по его вине мы заигрались в карты. Потом незаметно получил от меня заслуженную рогатку и ушел.

Мне не спалось, я лежал в постели с открытыми глазами и улыбался в темноту. В голове не было мыслей, только образы, сменяющие друг друга. Какая-то неведомая до этого восторженность переполняла меня, сердце билось учащенно, и я даже ощущал пульсацию по всему телу.

Спустя какое-то время сердцебиение пришло в норму, я перестал улыбаться, но сон все равно не шел. Поворочавшись еще в постели, я почувствовал, что больше не в силах лежать. Встал, бесшумно оделся и, прокравшись на цыпочках через гостиную, вышел в прихожую, стараясь не скрипеть половицами, отворил дверь и вышел наружу. Уселся на верхнюю деревянную ступеньку лестницы, обнял себя за колени и положил на них голову. При свете луны весь двор напоминал застывшую серебристую картинку с черными пятнами теней от деревьев. Ни единого дуновения ветра, ни лая собак – тишина стояла такая, как будто ватой заложили уши. Я полез за пазуху и вытащил монетку. По ободку шла какая-то надпись, больше похожая на узор. На одной стороне был крест, на обратной удалось разглядеть маленькое грустное лицо и два больших крыла.

Я приложил монетку к колену и посмотрел вдаль, на темный огромный силуэт возвышающейся горы. Представил, как мы с Анжелой, убежав ночью из дома, поднимаемся на эту гору. Собираем там огромный букет розово-фиолетовых цветов, потом сидим на плоском камне на самой вершине, взявшись за руки, и смотрим вниз, на эту красоту. Мы понимаем друг друга без слов, и даже можем полететь, если захотим. Постепенно мир внизу начинает просыпаться, первые петухи подают голос, раздается мычание коров, собаки начинают утреннюю перекличку. Край неба на горизонте начинает светлеть, луна меркнет, и мы с минуты на минуту ожидаем восхода солнца. Анжела берет меня за плечо повыше локтя и сильно сжимает.

– Просыпайся, оболтус! Ты что, лунатик что ли? Почему не в постели?

Я зевнул, протер глаза и оглянулся. Бабушка стояла надо мной и трясла за плечо. Рассвело, петух под лестницей кричал изо всех сил. Я попытался встать, но ноги так затекли, что я снова сел, застонав. К тому же ушибленная коленка больно стрельнула.

– Что это с ногой? Это так вы вчера в карты играли?

Бабушка осторожно развязала бинт на ноге и осмотрела ранку.

– Сиди, сейчас приду.

Она вернулась с банкой прополиса, наложила новую повязку и отправила меня в постель.

Я проснулся далеко за полдень, в доме было жарко и тихо, сонно жужжала муха на окне и тикал маятник в гостиной. Я посмотрел на циферблат – начало третьего! А вдруг Анжела уже пришла?

Я выбежал на крыльцо второго этажа. Жаркое солнце палило изо всех сил. Внизу, в тени лестницы, сестры шумно игрались со скакалкой. По всему периметру за каменной оградой нашего сада не было видно ни души, за исключением нескольких кур.

Я испытал некоторое разочарование, но вслед за этим испытал чувство облегчения. Если Анжела забыла либо передумала приходить, может, это и к лучшему? Что мы с ней будем делать вдвоем, о чем буду говорить с ней? Не содержимое же книг пересказывать!

Бабушка, собиравшая внизу зелень с грядки, разогнулась и крикнула мне:

– Умывайся и иди за стол, сейчас приду кормить тебя.

Обеденный стол стоял под окном, я без аппетита ковырял вилкой в тарелке, время от времени поворачивая шею и выглядывая наружу. Краем глаза я замечал, как бабушка, сидевшая напротив, внимательно следит за мной.

Анжелу мы увидели почти одновременно. В той же белой кофточке, что и вчера, она неожиданно появилась из узкого переулочка и зашагала по направлению к нашему дому. Высоко подняв голову, она, казалось, улыбается и смотрит сквозь стекло прямо на меня.

Я втянул голову и слегка отодвинулся от окна, а бабушка встала.

– Пока не доешь, из-за стола нельзя выходить.

Она прошла мимо меня и вышла наружу. Хлопнула дверь, я вздрогнул, вскочил и кинулся вслед за бабушкой. Положил руку на ручку, распахнул было дверь, но снова притворил ее, оставив узкую щелочку. Бабушка спустилась по лестнице, отворила калитку и что-то сказала Анжеле, после чего та повернулась и ушла той же дорогой.

Бабушка вернулась и села на свое место.

– Что ты ей сказала? – спросил я.

– Садись и доешь.

Я сел и повторил вопрос.

– Сказала, что ты сегодня не сможешь никуда пойти.

– Почему?

Она строго посмотрела на меня.

– Потому что я ходила на почту, звонила твоей маме. Она сказала, что договорилась на сегодня с доктором по поводу твоего зуба.

Я стал было что-то возражать, но она повысила голос.

– … так что доешь и переоденься, через сорок минут автобус в город едет, времени мало, еще до дороги дойти надо.

Спустя полчаса бабушка посадила меня на автобус, заплатив водителю. А еще через пару часов меня в городе встретила тетя, мамина сестра, но к зубному мы пошли только на следующий день. В то лето меня обратно в деревню не отправили, и Анжелу больше я не видел.

Позже выяснилось, что бабушка в то утро провела целое расследование, а так как в деревне ничего ни от кого не скроешь, выяснила, где и у кого мы с Валериком провели вечер, и ужаснулась. Желая спасти меня от «распутной» Анжелы, она договорилась с мамой и спешно отослала меня в город.

Первое время презрение к себе буквально душило меня, я замкнулся в себе, заодно перестав на несколько месяцев разговаривать с мамой. Папа пытался вести со мной разговоры как с мужчиной, и кончилось это тем, что я и с ним перестал говорить. Я видел, что родители очень сильно переживают, а по утрам у мамы часто бывают заплаканные глаза, и в итоге решил пожалеть родителей, хотя и не простил им такого предательства. Как не простил и себя.

Весь год я хранил медальон, тщательно пряча в укромных местах, и с особым нетерпением ждал лета. Когда наконец в первых числах июня мы приехали в деревню, и бабушка с дедом, ахая, получали городские гостинцы, я постарался улизнуть и пойти к Валерику, зная, что его всегда привозят в деревню пораньше.

– Куда это ты? – окликнула бабушка.

– К Валерику, а что?

– А то, смотри у меня, чтобы не повторилось, как в прошлом году.

Мама сказала бабушке:

– Ну мам, что ты опять?

– А ты не затыкай мне рот! Небось, побольше твоего знаю, – осадила ее бабушка и повернулась ко мне, – чтобы ноги твоей рядом не было с этим домом на горе. Узнаю – через калитку сюда не впущу.

Я посмотрел на маму, она кивнула и выдержала мой взгляд.

Валерик за год догнал меня по росту и стал смелее. С порога нагло сообщил, что рогатки нету, украли в Тбилиси.

Я сел на знакомую тахту, а он притащил новый кассетный магнитофон и стал им хвастаться. Я, не в силах больше терпеть, спросил про Анжелу.

– Тю-тю твоя Анжела, залетела и чуть было не родила, – ошарашил меня он. – Кто-то обманул ее, что ли. Хорошо еще, родители вовремя вмешались. Но отец все равно из дома выгнал.

Пока я пытался понять, как Анжела может рожать, и почему ее выгнали из дома, Валерик продолжил:

– Мать месяц назад привезла ее сюда, к своей сестре, Асиной матери. Подальше от Тбилиси, – он по-взрослому сплюнул, – а только все равно вся деревня уже знает ее историю.

– Так она, что… – я сел, – тут, что ли?

– Ну да, а куда ей еще деваться? Но я ее не видел, из дома почти не выходит. Да и из деревни никто к ним не ходит, – сказал Валерик и назидательно добавил, – говорил же тебе, испорченная она.

Я вскочил со сжатыми кулаками.

– Я сейчас этот магнитофон об твою башку разобью!

Он посмотрел на меня и испуганно обнял кассетник.

– Да будет тебе! Ну хорошо, извини, – пробормотал он, – такой же псих остался, не вырос вообще.

Я сел обратно, глядя в пустоту. Потом мне стало так нестерпимо жаль ее, что из глаза предательски выкатилась слезинка. Валерик удивленно хмыкнул, затем подсел ближе и неловко одной рукой обнял меня.

– Знаешь, я ее как-то встретил в деревне после того, как тебя увезли. Спрашивала про тебя. – Он помолчал. – Грустная была.

Я встал, похлопал его по плечу и вышел из дома. На улице я разревелся по-настоящему. Шагал по какой-то улочке и руками, а затем рубашкой вытирал лицо. Я дошел до родника, умылся и выпил холодной воды, потом отошел к церкви и сел на камень, хорошо прогретый солнцем. Вечерело, день стихал, у родника никого не было. Бродячая белая собака напилась из ручья, вытекающего из родника, и подошла ко мне. Выгнув спину, она потянулась и улеглась возле моих ног. Слушая журчание ручья и затихающие деревенские звуки, я гладил собаку и постепенно успокоился. Я достал медальон из кармана брюк. Мне показалось, что у ангела с закрытыми глазами особенно печальное лицо, я вздохнул и прижал монетку к губам.

Потом сунул медальон в карман, встал и зашагал прямо к дому под горой. Белая собака встала и пошла за мной.