Аннушка отправилась на кухню за фруктами. А когда принесла их в миниатюрной корзинке, то против воли обратила внимание на куклу Лилит. Что-то с ней было не так, но только что? Аннушка смотрела долго-долго и вдруг поняла: волосы! Они стали длиннее. Прежде ее рыжее каре едва касалось плеч, а теперь лежало на них. Они подросли! Поняв, что она не могла ошибиться, Анечка с глубоким вдохом закрыла рукой сердце и отступила. Кровь отхлынула от ее лица, колючая змейка пронеслась между лопаток. Глядя в зеленые глаза куклы, которые сейчас, кажется, смеялись над ней, горничная поняла, что кукла прочитала ее мысли. И тотчас услышала вкрадчивый голос: «Только никому ни слова, поняла?» Угроза звучала в этом вопросе. Сердце Аннушки затрепетало, как листочек на ветру. И она тотчас ответила про себя: «Никому не скажу! Честное слово!» – «То-то же», – глядя ей в глаза, сказала кукла. Или этот короткий диалог только представился ей? Послышался? Плохо соображая, с холодными пальцами, Аннушка пыталась разобраться в том, что произошло. Но докопаться до истины не успела, потому что Женечка вышла из ванной – в майке и с полотенцем на голове, как это делают взрослые женщины после бани. Забавно было смотреть на нее, такую деловую, собранную, уверенную в себе, севшую у зеркала и деловито перебросившую одну ножку на другую.

– Что, Аннушка? – спросила она у горничной, глядя на нее из зеркального отражения.

– Да нет, ничего. На тебя засмотрелась.

– За нос меня водишь, Аннушка? – лукаво вымолвила Женечка. – По глазам вижу, по голосу слышу. – Она взяла на палец крем и стала втирать в кожу лица. – Высоко сижу, далеко гляжу. Что еще там наша гадюка Зоя придумала? Ну? Гвоздей мне в завтрак приказала набросать? – шутила она или говорила серьезно, было не понять. – Или булавок, чтобы я дольше мучилась? Ну, признавайся?

Это звучало так по-взрослому, будто лет ей было куда больше, чем самой Аннушке.

– Зачем ты так, Женя?

– Ладно, шучу я.

– Шутки у тебя…

– Ну извини, милая.

Аннушка улыбнулась:

– Правда, на тебя засмотрелась. Ты такая взрослая сейчас, красивая…

– Спасибочки.

– Ладно, уберусь, когда пойдешь гулять.

– Когда мы пойдем гулять, – поправила ее Женечка.

– Разумеется, когда вы с Лилит пойдете гулять.

Она вернулась через полчаса, когда юной хозяйки и ее проклятущей куклы уже не было. Убираясь, она увидела на подоконнике солидный полевой бинокль, который тут лежал постоянно. Сидя в колясочке, Женечка часто смотрела через него, приближала этот притягательный мир, так жестоко ускользнувший от нее, смаковала детали. Аннушка исправно вытирала с бинокля пыль, перекладывала с места на место. А теперь взяла его и осторожно поднесла к глазам – и отдаленный мир приблизился с невероятной силой. Оказался буквально как на ладони! Листья дубов, иглы сосен. Пучеглазая настороженная белка, застывшая на стволе рыжей сосны. Даже далекая ограда и та предстала во всем великолепии фигурного чугунного литья. Аннушка водила биноклем туда и сюда, улыбалась и уже хотела было положить его на место, когда поймала оптикой Женечку с рюкзачком за спиной и куклой в руках.

Та направлялась в сторону ограды. А потом горничная увидела и человека, к которому шла девочка, – это был длинный, тощий старик в джинсовом костюме с уложенной копной густых седых волос. И смотрел он на Женечку так, будто после долгой разлуки увидел свою ненаглядную внучку, с которой его разлучили. Аннушка хорошо могла разглядеть лицо старика, доброе и немного несчастное, и совсем не видела лица Женечки, та оказалась к окнам особняка спиной. Они стояли друг против друга и разговаривали через решетку так, будто знали друг друга тысячу лет. Как отметила Аннушка, лицо старика становилось все несчастнее и несчастнее. Но еще и гнев примешивался к его эмоциям, словно каждым словом его обижали до глубины души. Потом Женечка повернулась и с каменным, неприступным лицом зашагала в сторону дома. А старик с перекошенным болью лицом так и остался стоять у решетки, кажется, готовый вот-вот без сил грохнуться наземь.

«Кто же это был? – размышляла Аннушка. – И что у него за дела с двенадцатилетней девчушкой? Может, какой-то дальний родственник Оскоминых? Отвергнутый, выброшенный за проступок на улицу?»

Додумать она не успела. Старик, убитый каким-то известием, уходил прочь, но нашел в себе силы последний раз оглянуться. И вот тут суеверная Аннушка обмерла. Лицо старика изменилось так, словно его опалили адским пламенем. Оно исказилось неестественным образом, став таким, какие отражаются только в кривых зеркалах. Горничная даже не сразу сообразила, что раздосадованная Женечка прервала прогулку и возвращается домой быстрым шагом. Аннушка положила бинокль на подоконник, прошла мимо столика, за которым недавно сушила феном и расчесывала волосы Женечка, но остановилась. Она вспомнила о волосах Лилит. Красной массажной щеткой Женечка причесывалась сама, а синей заботливо расчесывала волосы своей «сестренке». Аннушка оглянулась на дверь, взяла синюю расческу и выхватила из нее с десяток рыжих волос куклы Лилит. Сунув кулачок в карман халата, она посмотрела на красную расческу и, чуть помедлив, то же самое проделала с ней. И только потом торопливо направилась к дверям.

3

Они жили словно в разных мирах. В одном – чета Оскоминых, в другом – Женечка и Лилит. Павлу Константиновичу стоило больших трудов игнорировать дочь, он явно мучился, Женечка не замечала отца с высокомерием несправедливо заточенной в темницу победительницы.

Приезжая с работы, Оскомин из-за ограды с печалью смотрел на свой роскошный дворец, который сам спроектировал до каждого фриза и следил за строительством до укладки последнего кирпича. Всю душу и двадцать состояний он вложил в него. Центральное здание с парадной лестницей и шестью колоннами, с воистину дворцовым потолком и гигантской хрустальной люстрой, двумя полукруговыми лестницами. Два флигеля – правый для них с супругой, левый – для будущих детей. Многоступенчатый фонтан перед усадьбой. Парк с фигурными зверями. За этот фонтан с бронзовыми дельфинами, за дом с флигелями в классическом стиле, за благоустроенный парк роскошное поместье Павла Оскомина кто-то в шутку прозвал «Павловским дворцом». Так и понеслась молва по миру. Но счастливой жизни не вышло. Зоя потеряла возможность иметь детей, оба стали выпивать, только он втайне, а супруга напоказ, а теперь еще и дочка вела себя так, будто ее укусила бешеная собака.

Только Зоя Владимировна и отдыхала в эти дни, когда присутствие Женечки в доме было минимальным. Связующим звеном между хозяйской четой и «дерзкой и неблагодарной девчонкой», как назвал дочку взбешенный отец, была прислуга. Аннушка никому не рассказала о том, что Женечка говорила с незнакомым стариком за оградой. Она приставала с расспросами к Илоне, нет ли у Оскоминых брошенного родственника, но та ответила: «Я их фамильного древа не видела. Почему бы тебе не спросить у самого Павла Константиновича?» После этого Аннушка от нее отстала. И никому, разумеется, любопытная горничная не сказала о краже волос с расчески Лилит.

Еще через неделю после истории со стариком горничная Аннушка, проходя мимо комнаты Женечки, остановилась и прислушалась. За дверью говорили две женщины: юная и взрослая. Один голос принадлежал «их капризуле», а вот другой – незнакомке. Не Зое Владимировне, не Илоне. ДРУГОЙ. И гостей в особняке тоже не было, это Аннушка знала очень хорошо, и час уже наступил поздний.

«И что мы будем с ними делать? – спросила Женечка. – Мы ведь должны их наказать?»

«Еще как должны», – вкрадчиво подтвердила ее собеседница.

«Так что?»

«А ты сама как думаешь?» – ответила вопросом незнакомка.

«Понятия не имею».

«А ты подумай, сестренка».

Аннушка зажала рукой рот: «Сестренка!»

«Ну, думай, думай», – поторопила Женечку взрослая дама.

«Краской стены измажем?»

«Это что за детский сад? Думай лучше», – посоветовали девочке.

«А может, затопим дом? Откроем все краны, а дырки тряпками забьем?»

«Ты такая затейница! – рассмеялась ее собеседница. – Это будет запасной вариант, подумай еще…»

«Или подожжем его?» – спросила Женечка так запросто, словно у нее неподалеку была припрятана канистра с бензином и коробок спичек только и ждал, чтобы его пустили в ход.

«О! – воскликнула незнакомка. – А вот это хороший вариант. Смелый, дерзкий! Как раз для таких, как мы! Кто может постоять за себя! Помню, была у меня соперница, хотела парня отбить. Так я ей волосы подожгла».

«Волосы?!»

«Да! Как она забегала! Юлой закрутилась! Что-нибудь поджечь – это как войну объявить! Всех проучим!»

Аннушка сорвалась с места и опрометью понеслась в хозяйские комнаты. По дороге натолкнулась на Илону, поднимавшуюся по лестнице, на бегу бросила:

– В комнате капризули какая-то женщина, дом хотят поджечь!

– Какой дом?

– Наш!

– Ты обкурилась, что ли? – бросила ей в спину Илона.

– Правду говорю, ей-богу!

Илона с места не сдвинулась, решила дождаться хозяев. Как-никак за дом в первую очередь отвечала именно она. Через пару минут вчетвером они подходили к дверям комнаты хозяйской дочери. В руке Павла Константиновича был зажат пистолет – подарок старого друга, вояки и охотника. Он прятал его в сейфе за надежным замком. А теперь мог и пригодиться. Напугать непрошеных гостей!

Они прислушались. Смех! Девчачий, звонкий – Женечки, молодой и задорный женский – незнакомки, ее гостьи. «Как, как они побегут?» – азартно спросила Женечка. «Да как поросятки с опаленными хвостиками! – засмеялась ее поздняя гостья. – Врассыпную! И не поймаешь!»

– Я войду первой, – сказала Илона. – И покажу поросяток с хвостиками!

Она толкнула дверь, они всей гурьбой ввалились в детскую и завертели головами. В комнате была одна только Женечка, и она сидела на своей кровати в обнимку с Лилит. Павел Константинович спрятал пистолет в карман халата. На всякий случай Илона проверила два шкафа – ничего, кроме одежды. И никого. Павел Константинович не мог отвести взгляда от дочери и скрыть изумления. В глазах его Женечки кипели неприкрытая злоба, гнев и ненависть: ко всем, кто сейчас ворвался в ее комнату. Кто разрушал ее мир – так ей, несомненно, казалось в эту минуту. В том числе кипела ненависть и к своему отцу.

– Тут кто-то был? – на всякий случай спросил Павел Константинович, но примирительным тоном.

– Отвечай, Женя, – почти приказала мачеха. – Мы настаиваем.

– Плевать я хотела!

– Не дерзи.

– Кажется, мы договорились, – процедила Женечка. – Вы не трогаете нас, а мы – вас.

– Хватит! Кто тут сейчас говорил кроме тебя? – вновь спросила Зоя.

Женечка засмеялась, но беззвучно, колко глядя на свих гостей.

– А вы угадайте, – почти прошипела она.

– Ужас какой, – пролепетала Аннушка и отступила.

– Доченька, – примирительно заговорил Павел Константинович, который все эти дни корил себя за строгость к родной дочери, – не надо так, прошу тебя! Хватит уже травить нас.

– Мы вас не ждали, – прижимая к себе рыжеволосую куклу, которую ненавидел весь дом, ответила Женечка. – Уходите! Сейчас же. Иначе лицо себе в кровь расцарапаю. Не узнаете! А еще позвоню в полицию и скажу, что это вы сделали. Пусть вас ювенальный суд за решетку упрячет. Поделом!

Родители переглянулись. Илона и Аннушка тоже. Не говоря больше ни слова, все заторопились в коридор. Оскомин аккуратно закрыл дверь в детскую.

– Ювенальный суд? – поморщился он.

– Они сейчас грамотные, – тихо сказала Илона.

– Такая маленькая и уже стерва, – выдохнула Зоя. – Курить хочу!

Все отошли от дверей Женечки.

– Но голос, тот, чужой женщины, – ведь мы его все слышали? – почти взмолилась Аннушка. – Да? И про поросят?

– Слышали, слышали, – кивнула Илона.

– Лучше бы там кто-то был, – резюмировала Зоя. – Страшная ведьма. Мегера. Было бы легче и понятнее, чем вот так: девочка и кукла.

– Так кто же это был, Зоя Владимировна? – готова была заплакать Аннушка. – Ну правда?

– Ты же слышала, что мы побежим как поросятки, когда загорится дом?

– Слышала, – кивнула та.

– Это был тот, кто хочет нас убить.

Все напряженно молчали.

– Хорошо, наша спальня запирается, – глянула в глубь коридора Зоя. – А то бы я не заснула.

– Не сгущай краски, дорогая, – попросил муж. – И не пугай наших работниц, пожалуйста.

– Если бы я сгущала краски, дорогой, я бы сейчас вызвала такси и поехала в городскую квартиру. Или в гостиницу, о которой твоя дочь ничего не знает.

– О Господи, – трагично выдохнул Павел Константинович.

– Женечку выпускать из комнаты нельзя, – ультимативно высказалась Зоя.

– Нельзя, – замотала головой Аннушка.

Уже одно то, что девочка с куклой может появиться на ее пороге среди ночи, приводило горничную в ужас.

– Согласна, – кивнула Илона.

– Я попрошу нашего водителя подежурить у ее комнаты, – успокоил женщин Павел Константинович. – Только не посвящайте Федора в подробности.

– Пусть дверь придавит креслом покрепче, – очень серьезно подсказала Зоя. – И сидит в нем.

– Разумеется, – согласился муж.

Они попрощалась с прислугой, вошли в спальню, Зоя щелкнула замком. Подергала рукоять двери. Выпила бокал вина, подошла к окну, закурила. Не снимая халат, Оскомин вытянулся на кровати. Он изводил себя вопросами, где поступил правильно, а где нет, и догадками, представлявшими из себя лабиринт с тысячами коридоров.

Наконец Павел Константинович рывком сел.

– Что до этого голоса, Зоенька, ну, чужого, то чревовещание пока никто не отменял, – запинаясь, пробормотал он. – Девочка так играет, может быть? Говорит за себя и за выдуманных персонажей.

– Чревовещание? – усмехнулась Зоя. – Персонажи? Она училась в театральном училище? Стажировалась в цирке? Ей двенадцать лет. Ты слышал голос. Ей такого диапазона не хватит. Это был голос молодой женщины лет двадцати пяти – тридцати. Моей ровесницы, – уточнила она. – А у Жени голос пока даже не стал ломаться. Еще месяц назад это была обычная капризная девочка в коляске. А теперь Аннушка слышит про пожар, который пророчит какая-то адская сволочь. Есть еще вариант, но я не хотела его озвучивать при нашей прислуге.

– И какой?

Зоя пустила струйку белого дыма в сторону открытого окна.

– Что это говорила кукла, Паша.

– Смеешься?

– Нет, я очень серьезна.

– Ты смеешься, Зоя.

– Пора разводить костер и сжигать маленькую ведьму, – глядя в ночь, сказала она и потушила в пепельнице окурок. – Я тебе тогда не просто так об этом сказала. Если ты этого не сделаешь, это сделаю я! Теперь уже наверняка. Я не шучу, Паша!

Женечка появилась на завтраке неожиданно. Как будто ничего и не было – ни перепалки с оскорблениями в столовой, ни ночных угроз в ее комнате. Как всегда с куклой в руках. Чета Оскоминых переглянулась. Зоя прервала трапезу, отложила приборы и глаз не сводила с падчерицы. Павел Константинович тоже перестал есть. Женечка села на свое место, посадила на соседний стул куклу. Взяла чайную ложку и звонко забарабанила по блюдцу.

– Аннушка, я хочу свою кашу, сок, две сосиски и тосты с повидлом!

Горничная, выполнявшая роль официантки, быстро вошла, но по движению руки хозяйки застыла на месте.

– Ты наказана, Женя, встань и выйди из-за стола, – строго сказал отец девочки. – Твой завтрак у тебя в комнате. Так, Аннушка?

– Разумеется, Павел Константинович, – кивнула та. – Я сделала все, как вы мне сказали.

– Встань и иди есть к себе, – повторил отец.

– И не подумаю, – ответила девочка. – Мне нравится завтракать здесь.

– Ты слышала отца, – ледяным тоном произнесла Зоя. – Отправляйся в свою комнату.

– Может, вы меня в тюрьму посадите? – с вызовом спросила девочка.

– Может быть, – кивнула Зоя.

– Или сразу расстреляете? – уточнила Женечка. – Посмотри на них, Лилит, хороши, правда? – обратилась она к лучшей подруге. – Папочка – подкаблучник: все, что ему скажет эта змея, он тут же выполняет. А мачеха… Тебе не кажется, Лилит, что наша так называемая «мама Зоя» слишком много пьет? Я не про апельсиновый сок, конечно. Вино, пивко, вискарик? Что она просто алкоголичка? Не пора ли ей лечиться в клинике? Ты тоже так думаешь? Ха! Здорово, что мы думаем одинаково.