Глава 3
Кое-что о побегах

В силу врожденного гуманизма (осложненного воспаленным человеколюбием) местные тюремщики не стали закрывать меня в колодки. Этот агрегат, предназначенный для превращения заключенных в предмет камерного интерьера, не регулировался по высоте. Мне бы пришлось стоять, опираясь на покалеченные ноги. Заплечных дел мастера поступили проще: усадили у стены и пропустили цепь ручных кандалов через загнутое кольцом ушко железного штыря, вбитого в стык кладки. Они считали, теперь убежать из камеры инвалиду будет слишком затруднительно…

Перегрызать цепи я даже пытаться не стал, зубы от всего пережитого в алмазные не превратились. Штырь тоже чересчур крепок для них, но кое-какие варианты имелись.

Стены сырые, заплесневелые. Штырь забит меж камней давненько. Обычное железо, а значит, проржавело на совесть – условия соответствующие. Нет, сломать стержень нечего и думать, коррозия не настолько разгулялась. Но, если мыслить логически, поверхность металла превратилась в труху, что не лучшим образом отразилось на его сцеплении с тюремной кладкой.

Ушко штыря неудобное, обхватить трудно, я и не стал. Начал закручивать цепь, извиваясь на гнилой соломе, будто червяк. Поначалу дело двигалось успешно, но на каком-то этапе возникли сложности: многократно перекрученная цепь начала вести себя, будто лом пудовый, и поддаваться не хотела. Настал момент, когда, несмотря на титанические усилия, все застопорилось на середине оборота, и я был не в силах его завершить. Дергался, сдавленно шипел от вспышек боли в многострадальных ногах, крутил неподатливый металл до огня в ладонях, наваливался всем телом. Бесполезно…

И вдруг – есть! Поддался штырь. Чуть-чуть, едва заметно, но поддался, провернулся немного. Сильнее; всем телом; рывок; еще раз! Опять! Оборот завершен.

Расшатывая штырь, боролся с ним еще несколько минут, пока он наконец не начал проворачиваться уверенно.

Далее наступил второй этап тянуть его на себя. Выходил штырь неохотно, приходилось все так же крутиться. Время от времени он поддавался, выбираясь из стены на считаные миллиметры. Я содрал кожу на ладонях и дышал, как загнанная лошадь. Штырь, похоже, был бесконечным. Я уже вытащил его из стены чуть ли не на полметра, а он все не заканчивался. Еще рывок. Есть! Свобода! Проклятая железяка с приглушенным лязгом упала в соломенную труху.

– Дан! Что там?! – не выдержал епископ.

– Я вытащил штырь из стены. Повезло, что он проржавел сильно.

– Слава тебе, Господи! Дан, как там ваши ноги?

– Еще не знаю… погодите минуту.

Осторожно, придерживаясь за стену, я поднялся. Шатает, перед глазами цветные разводы мельтешат – совсем меня местные гестаповцы доконали. Соберись, Дан, соберись! Так. Что с ногами? В протезы превратились… Не чувствую я их от середины голеней и ниже, будто деревянные. Интересно, как дерево может так сильно болеть?

– Дан! Вы стоите! Это действительно чудо! Ноги ведь совсем сломанные были!

– Стоять стою, да только деревянные мои ноги – кроме боли, ничего не чувствую.

– Идти сможете?!

– А у меня есть выбор?

– Боюсь, что нет. Сможете меня освободить?

– Посмотрю…

Смог. Все оказалось просто. Колодки закрывались на простейший деревянный запор. Даже ключа не потребовалось. Да и зачем он, узник все равно самостоятельно до замка ни за что не дотянется.

Освободившись, Конфидус деловито изучил кандалы на своих ногах, а затем мою цепь. Особенно его привлек штырь. Покрутив его в руках, он пробормотал:

– Придется грех на душу брать…

– Вы о чем?

– Тюремщику надо бы по голове врезать, на другое сил не хватит… Ослаб я здесь, взаперти.

– А уж как я ослаб… Думайте об этом позитивно, деваться-то нам некуда. И вообще, башка у него, похоже, из чугуна, не сдохнет. Только как до него добраться?

– Это как раз легко. Вы только сядьте за моей спиной и железку эту наготове держите, чтобы я ее быстро схватить мог. В такой темноте он вряд ли поймет, что вы с места сдвигались. Сейчас позову.

Епископ опять пристроился к колодке, опустил доску. Запор, естественно, остался в открытом положении, но в потемках заметить это было нелегко. Застыв в прежней позе, громко выкрикнул:

– Эй, добрый человек! Я кое-что важное вспомнил! Подойди, будь добр!

Вдалеке невнятно забурчали, на стенах засверкали отблески приближающегося огня. Вскоре показался тюремщик, встал перед решеткой, что-то жуя, недовольно буркнул:

– Чего орешь, колодник, плетей давно не нюхал?

– Добрый человек, ты же меня про шлюху спрашивал? Про ту, которую мы с другом не смогли поделить мирно?

– Ну? – подозревая подвох, недоверчиво уточнил коротышка.

– Я вспомнил про нее кое-что.

– И что же ты вспомнил такое?

– Она была твоей мамой.

Тюремщик не стал ругаться или другими экспрессивными способами выказывать свое раздражение от полученной информации. Медленно покачав головой, вздохнул:

– Вот что за люди, пожрать не дадут спокойно! И чего ж им не сидится? Думаешь, про плети я пошутил? А не шутил я, не шутил. Я вообще шутки не люблю. Ты погоди маленько, сейчас вернусь.

– Да я не тороплюсь, – снисходительно произнес епископ. – Сочувствую тебе, парень, не повезло тебе с родителями. Особенно с матерью.

– Вот и посиди, а как вернусь, послушаю, что запоешь. А ты непременно у меня запоешь…

Дождавшись, когда тюремщик отошел подальше, Конфидус напряженно пробормотал:

– Дан, он за плетью пошел. Сейчас вернется.

– Я, может, и не выгляжу сильно умным, но это и без вас понял.

– Вы железку держите наготове, а то и впрямь плетей отведаю. Он хоть и невысок и жирком заплыл, но силенок на пару колодников хватит.

– Ты там не соскучился? – весело донеслось издали.

– Скучаю. Маму твою вспоминаю, – выкрикнул епископ. – Она веселая была и недотрогу из себя никогда не строила.

– Сейчас-сейчас… и за твою маму возьмемся. Я не я буду, если еще до полуночи ты не признаешься, что она была грязной свиньей.

– И не надейся: моя мать твоей сестрой не приходится.

Свиная тема, неосторожно задетая тюремщиком и обернувшаяся против него, разозлила коротышку до крайности. Вне себя от злости, неистово мечтая как можно быстрее превратить кожу обидчика в полигон для игры в «крестики-нолики», он, прекратив разговор, рывком сдернул скрипучий брус засова, легко распахнул решетчатую дверь, сбитую из неподъемных брусьев, вошел, развернулся, потянулся к гнезду для факела. Епископ, сочтя момент удобным для атаки, поднял колодку, выхватил из моей руки штырь, бросился вперед.

Конфидусу не хватило мгновения. У тюремщика или глаз на затылке имелся, или просто чутье сработало. Не оборачиваясь, отшвырнул факел, отскочил в сторону, вслепую размахнувшись тройной плетью. Епископ взвыл от боли, рванулся к противнику, до которого, увы, оказалось слишком далеко. Цепь натянулась, а меня от рывка кинуло носом на пол. Увлекшийся еретик позабыл, что его железное оружие закреплено на сокамернике, епископа отбросило назад, и он завалился рядом.

– Ах ты, гниль! – возмутился тюремщик и совершил непростительную ошибку.

В такой ситуации действовать допустимо лишь одним способом: опрометью выскочить из камеры и максимально быстро закрыть за собой дверь. Все, никуда сидельцы не денутся. Останется дождаться подмоги, и уже потом вразумить их методами физического воздействия.

Коротышка решил покарать нас немедленно. Подошел, размахнулся своей треххвосткой. Я, шевеля всеми когтями, подтягивал к себе штырь. К счастью, епископ его выронил при падении.

Ладонь достала до ржавого металла. Плеть сейчас пойдет вниз. Серьезная плеть – одного неуверенного удара хватило, чтобы бывалого еретика деморализовать. Так и корчился на полу, не пытаясь больше атаковать.

Отчаянно замахнувшись, я бросил штырь, придерживая цепь. Тот, по дуге пронесшись над полом, достал концом до голени тюремщика. Весу в железяке было немало, скорость тоже хорошая. Позабыв про плеть, коротышка с воем присел, обхватив руками поврежденное место. Конфидус, перестав корчиться, извернулся, ухватил упавший штырь, ударил коротко ему по голове с противным стуком, скорее даже хрустом. Вой смолк, сменившись булькающими хрипами.

Откинувшись на спину, я замер, бездумно уставившись в потолок. Дышу, как загнанная лошадь. Вроде и драки всего ничего было, а как вымотался! Нервы, будь они неладны, да и устал я, очень устал.

– Дан, как вы?

– Я в норме. А вы? Сильно он вас?

– Бок задел, но одежда выручила. Ох и умеет гад бить! Больно до слез, но мясо с костей не снял. Вы сможете идти?

– Дайте минутку, дух переведу. Обыщите его пока что. Оружие, деньги, ключи – все, что есть, забирайте.

– Ключи?! Да зачем в тюрьме замки, это ведь не дворец королевский.

Эх, Конфидус, да откуда мне знать, что замки на дверях в твоем мире только короли себе могут позволить? Но вслух сказал другое:

– Мало ли… все забирайте.

* * *

Долго прохлаждаться мне не дали. Так и не отдышавшись, поднялся, почуяв запах на удивление едкого дыма. Источник его обнаружился мгновенно – факел, оброненный тюремщиком. Солома на полу была свалявшейся, мокрой и очень грязной, но потихоньку начала заниматься.

Подняв факел, я не стал тратить время на ликвидацию потенциального очага возгорания. Да и не хотелось подобным заниматься босыми ногами, которые и без того пострадавшие. Ничего, эта сырятина не разгорится.

– Конфидус, вы там долго еще?

Епископ, вместо того чтобы осматривать одежду тюремщика на предмет карманов с богатым содержимым, сокрушенно произнес:

– Я ему, кажется, голову проломил. Вроде бил не сильно, а… Как же так получилось? Ему помочь надо, может, и выживет.

– Да пусть хоть трижды окочурится, уходить нам надо. Нет времени на благие дела. Да и вон он: в себя приходит, таращится. Все равно мозгов нет – трещина на макушке такому не навредит.

Но епископ все равно подхватил хрипящего тюремщика, выволок в коридор, пристроил у стеночки.

– Вот… Пусть хотя бы здесь полежит, а не в соломе загаженной.

Солома хоть и загажена, но помягче каменного пола. Но спорить некогда, да и неинтересно.

Мы побежали по коридору, где неподалеку располагался выход на улицу. По обе стороны мелькали деревянные решетки других камер. Все пустые, лишь в одной у стены похрапывали несколько мужчин. Как ни примитивна местная пенитенциарная система, но заключенных по сто штук в одну консервную банку не набивают, места хватает. Или не сезон еще?

А вот и дверь. Массивная, небрежно сбитая, с окованным железом засовом. С немалым усилием отодвигаю его в сторону, тяну створку на себя, затем толкаю. Бесполезно.

– Конфидус, дверь снаружи заперта!

Епископ, не доверяя, дернул, навалился на нее, лишь после этого согласился:

– Похоже, вы правы.

В дверь заколотили чем-то увесистым, с улицы приглушенно донеслось:

– Чего шумите? И что за дым из караульной тянется? А?

Замерев, мы переглянулись. Епископ, вернув засов на место, прошипел:

– Караульный еще и на улице есть! Вот ведь проклятие!

Да уж, попали. Тюрьмы – это специфические заведения, лишних выходов в большой мир не любят. В идеале имеется лишь одна дверь. Если так, то совсем плохо, прорываться через нее будет непросто. Караульный сейчас насторожен и наверняка вооружен не только плетью. Пара доходяг, один из которых закован по рукам, а второй по ногам, вряд ли справятся с таким противником.

Думай, Дан, думай! Итак, вдвоем у нас шансов мало, но если… Что там тюремщики меж собой обсуждали? Кто там в камерах у нас сидит?

В дверь опять заколотили, караульный заорал во все горло:

– Открывайте, или выломаем! Да что там у вас?!

– Он еще и не один, – выдохнул епископ.

– Конфидус, за мной! У меня хорошая идея!

Не тратя время на объяснения, неловко ковыляя, я потащился назад. Смог бы бежать – бежал, но попробуйте побегать на таких болезненных деревяшках. Эх, ноги мои ноги, потерпите немного, обязательно отдохнете, но чуть позже.

Народ в обитаемой камере, почуяв дым и суматоху, пробудился. Доковыляв до нее, я обратился к облепившим решетку мужикам:

– За что сидите?

– Недоимщики, – коротко и малопонятно пояснил плюгавенький бородач типично крестьянской наружности. – А что это такое делается?!

Не удосужившись ответить, я поднял засов:

– Все, вы свободны. К двери идите.

Коридор уже заволокло дымом всерьез: сырая солома все же не погасла. Не иначе как от испражнений многих поколений зэков пропиталась селитрой. Чихая, я переступил через слабо шевелящегося тюремщика. Из тьмы еще одной камеры ко мне рванулась грязная тощая рука с когтеподобными ногтями. Испуганно отскочив, садистски стукнул по ней факелом, но даже боль от ожога не подействовала – лапа упрямо продолжала тянуться в направлении моей шеи. Меж деревянных прутьев серела перекошенная харя с выпученными безумными глазами.

– Не надо его выпускать! Это бесноватый! – выкрикнул Конфидус.

– У меня и в мыслях не было!.. Ну и морда у него…

– Дан, недоимщики драться не станут – не тот народ, да и вины за ними великой нет.

Очередная обитаемая камера. К решетке жмется целая орава, не меньше десятка сидельцев. Лица у них… Морды у них… В моем мире на портретах «Их разыскивает милиция» физиономии были в семнадцать раз добропорядочнее.

Не доверяя первому впечатлению, уточнил:

– За что посадили?

– Твою прабабушку обрюхатил. – Ответ был мгновенный и непринужденный, высказан гнусаво-похабным голосом, лишенным даже намека на уважение к собеседнику.

Да, это явно те, кто мне нужен.

За спиной, вдали, послышались сильные удары чем-то массивным по дереву – охрана начала штурм.

– Господа разбойники, на днях вас повесят. За шею. Всех, кроме редких везунчиков, которых милостиво искалечат. Слышите удары? Это дверь вышибают охранники. Их на улице двое, а вас здесь больше десятка. Решать надо быстро.

– А чего решать, мы здесь ничего не забыли. Выпусти нас, мил человек, и посмотрим, чья потом возьмет.

Разделавшись с засовом, я потянул решетку:

– Вперед, господа, пока на шум подмога не подошла.

Разбойники, возбужденно гомоня, кинулись в направлении двери. Конфидус было помчался следом, но я его грубо остановил, ухватив за воротник:

– Ваше святейшество, куда-то торопитесь?

– Так ведь вы сказали…

– Я разве с вами разговаривал? Я с разбойниками разговаривал.

– Дан, я вас не понимаю.

– Думаете, дверь откроется и нас под звуки фанфар проводят к городским воротам? Конфидус, за ней минимум парочка вооруженных солдат. Но в этом мелком городке на такой шум наверняка стража отовсюду сбежится. И настроение у них будет плохое.

– Мелкий городок?! Да это же столица королевства! Дан, я так и не пойму, что вы замыслили!

– Дверь долго не продержится. Солдаты начнут драться с разбойниками, да и недоимщикам в суматохе достанется. Каково нам будет в цепях на таком веселье? Хотите под раздачу попасть? Так что давайте не будем терять время – уходим через канализацию. Пока до всех дойдет, что случилось, успеем далеко убраться.

– Минутку, Дан!

Епископ, заскочив в каморку, где меня заковывали в кандалы, прихватил оттуда короткий молот, большие клещи и пару зубил. Предусмотрительный.

Инструменты пригодились почти в тот же миг: слив для нечистот оказался слишком маленьким. Благо пол здесь был деревянный и против железа доски продержались недолго. Расширив отверстие, епископ ловко скользнул во тьму, с шумом брякнулся в воду (надеюсь, что в воду), приглушенно доложил:

– Дан, прыгайте. И факел не бросайте – здесь очень темно.

Из отверстия дохнуло столь мощным смрадом, что у меня чуть колени не подогнулись. В тюрьме пахло, конечно, не розами, но теперь я так не считал – все познается в сравнении. Покосился на горящий факел. Боязно. Будто в метановый резервуар прыгать собрался. Как бы не рвануло.

Позади, после особенно сильного удара по двери, зазвенели железными предметами, заорали в десятки глоток. Похоже, началась драка.

Мысленно пожелав разбойникам успехов, я задержал дыхание и сиганул вниз. Посадка вышла мягкой, по пояс уйдя в нечистоты, удержался на ногах.

* * *

Взрыва не случилось, но не потому, что концентрация газов здесь была слишком низкой. Наоборот, они из подземелья вытеснили весь кислород – факел погас почти сразу. Чадяще тлел, не освещая ничего, кроме себя. Как мы в этом смраде сразу не задохнулись, ума не приложу.

Уж лучше бы взрыв. Пусть все на воздух взлетит, вместе с городом. Весь город: с королем, тюремщиками и – обязательно – с инквизиторами. Особенно это касается Цавуса. Хорька…

Не будь Конфидуса, я сдох бы. Еретик чувствовал себя здесь столь же уверенно, как в родном храме. Левой рукой придерживаясь за стену галереи, упрямо продвигался непонятно куда. Оставалось надеяться, что он понимает, как следует себя вести в подобных местах.

Время от времени мы падали, спотыкаясь или цепляясь цепями за различные препятствия. На дне часто встречались камни и неидентифицируемые предметы; на поверхности – коряги, какие-то трухлявые доски, плавучие островки из веток и разного хлама. Один раз наткнулись на что-то, похожее на труп. Надеюсь, тело было звериным – освещения от факела недостаточно для уверенного определения.

Человек привыкает ко всему, вот и я быстро перестал обращать внимание на нестерпимую вонь. Но организм не обманешь, дышать становилось все труднее, а ноги подкашивались. Кислорода здесь и впрямь было маловато – галерея глухая, без отдушин.

– Конфидус, если мы здесь надолго задержимся, то не выберемся. Задохнемся.

– Знаю, Дан, знаю. Иду по течению. Оно слабое, но куда-нибудь да выведет. Потерпите, обязательно выберемся.

Дыхание сперло так, что в ушах начало звенеть. Факел продолжал тлеть, но света его я уже не различал. Эта канализация бесконечна. Зря я назвал столицу маленьким городом, в маленьком городе не наберется жителей, чтобы столь грандиозно нагадить.

Епископ вдруг остановился, почти без всплеска погрузился в вонючую жижу. У меня хватило сил догадаться, что он вырубился. Я на миг даже возгордился, что все еще держусь на ногах, а он нет. Затем приступил к спасательной операции: бросил бесполезный факел, нащупал на дне тело спутника, поднял, потащил за собой.

Куда идти, непонятно, но зато понятно, что долго это не продолжится, я и сам-то на грани обморока, да и лишний груз не в помощь. Бросить епископа? Ну уж нет, помирать, так вместе.

В моей ситуации вроде бы положено направляться на юг под гимн беглых урок «По тундре, по железной дороге, где мчится курьерский Воркута – Ленинград», но знать не знаю, где в этой клоаке юг, да и слова песни наверняка перевру безбожно. И вообще не до песен, если откровенно…

Все, сейчас сам упаду. Хриплю из отчаянного упрямства. Пусть вокруг меня не наблюдается морских волн, но, раз уж деваться некуда, погибать надо подобно «Варягу». И пусть я не пустил ко дну ни одного «японца», пусть сгорят последние крохи кислорода в легких, но останусь под флагом:

«…Мы теперь на свободе, о которой мечтали, о которой так много в лагерях говорят. Перед нами раскрыты необъятные дали…»^[3]

На последней строке не удержался, упал в смрадную жижу, с трудом приподнялся и встрепенулся, ощутив на мокром лице холодящий ветерок. Не сказать, чтобы он принес ароматы цветущей сирени, но обнадежило дважды: во-первых, это явный признак связи с поверхностью; во-вторых, свидетельство бокового хода. Пока что галерея шла прямо, без ответвлений. Хотя в последнем не уверен, в этом мраке и смраде можно слона не заметить.

Идти дальше или свернуть? Сквозняк обнадеживает. Свернул.

Новая галерея была узкой – я то и дело задевал правым боком за стену, а слева постоянно цеплялось тело епископа. Надеюсь, он еще жив. Почему сам на ногах до сих пор, старался не думать, бонусам в такой ситуации надо радоваться без анализа.

Споткнувшись об очередное препятствие, едва не упал. Нет, это не камень и не коряга. Похоже на начало лестницы. Шаг за шагом, вверх, через силу, через «не могу».

Призрачный свет впереди. Звездное небо! Последние шаги, выбираюсь на поверхность. Какие-то тележки, бочки, стены вокруг. Похоже на хозяйственный двор. Людей нет, и это к лучшему, нам свидетели вообще ни к чему.

Осторожно уложив тело епископа на землю, обессиленно присел, привалился к тележному колесу. Отдых, долгожданный отдых.