Епископ смешливо фыркнул, иронично поддакнул:

– Дан, разумеется. Только сильно быстро не бегите, а то я на своих старческих ногах могу отстать, да и колодка моя цепляться будет за все углы.

– Вам на старческие немощи жаловаться рановато. Давайте без шуток. Надо бежать – и быстрее. Не знаю, как вы, а я тут подыхать не хочу.

– Дан, вы всерьез думаете, что я мечтаю умереть в этой грязи от лап церковников или их подсылов? Но как сбежишь? Я закован в колодки – их не открыть без посторонней помощи. Вы в этом деле не помощник – голыми руками не справитесь, да и цепи ко мне не пустят. Даже если чудом освободимся, то все равно не выберемся: решетка крепкая, а засов там хитрый, изнутри мы его не отодвинем никак.

– А если все же выберемся в коридор?

– Да вы фантазер… Если выберемся, то, возможно, сумеем уйти. По нему, я заметил, вглубь бадейки таскают – выливают куда-то. Под такие бадейки слив должен быть широкий, а мы с вами не толстяки, в отверстие уборной как-нибудь пролезем. Проберемся по нему в траншею для нечистот, а уж по ней куда-нибудь да уйдем. Или нагло через двери попробуем прорваться. Мне вера не дозволяет людей калечить, а вам все можно. Там один или два тюремщика на ночь остаются, вряд ли больше.

– Они с оружием, а у меня руки голые. Так что без вашей помощи не обойдусь.

– Но моя вера не позволяет…

– Господин епископ, насколько я понимаю, выше вас никого у еретиков не осталось. Такими темпами ваша паства скоро останется без пастыря и совсем падет духом. Мне кажется, настало время подумать о реформе церкви. Вашей церкви.

– Дан! Да как вы можете такое говорить! Она уже век стоит на столбах истинных догм несокрушимых и…

– Епископ, я сказал – реформа! Только реформа, и все! И первым делом надо отказаться от всего, что касается непротивления злу насилием. Вреда от этих заблуждений много. Давайте будем считать, что вы уже отказались. К тому же мне помнится, что при необходимости вы очень даже хорошо умеете мечом помахать, старые навыки не позабылись.

– Дан… Будь это в прежние времена, я бы и сам со стражей разделался, но сейчас…

– Если вам так противна идея реформации, давайте вы обдумаете ее в более позитивной обстановке. А сейчас, хотя бы временно, верните себя старого – нам нужен головорез, а не трясущийся святоша. Если умрете, умрет вся ваша вера, потому что не осталось больше у иридиан лидеров. Вы – последний. А вот у карающих лидеров достаточно, чтобы додавить вашу травоядную паству. Подумайте об этом. Только долго не думайте, времени у нас немного.

Конфидус, качнувшись на цепях, изменившимся голосом, будто через силу, произнес:

– Да, вы правы. Лучше взять грех на душу, чем бросить паству на произвол судьбы. Не выжить им без меня, задавят попы вконец. – Затем вкрадчиво-заговорщицки добавил: – Стражники местные – народ хлипкий, я парочку на себя легко возьму, а больше вряд ли в дверях окажется. По молодости я, было дело, четверых раскидал руками голыми.

– Вот и вспоминайте молодость. Срочно вспоминайте.

– Ох и дураки мы с вами оба! – воскликнул епископ. – Какие стражники?! Какие двери?! Я в колодках, вы в цепях с ногами покалеченными! Куда вы собрались, да еще и меня своими глупостями за собой потянули?!

– Бежать я собрался, с вами вместе.

Епископ издал неопределенный звук, в котором смех, отчаяние и разочарование смешались воедино.

– Конфидус, не надо так нервничать. Да, у нас есть проблемы, и сейчас мы начнем их решать. Только не все вместе, а по одной – так гораздо эффективнее.

– Ну-ну…

– Начнем, пожалуй, с ног – это серьезная помеха нашим планам. Их надо срочно подлечить.

– Дан, не хочу вас сильно разочаровывать, но после железных сапог ноги лечатся небыстро и не всегда. Даже если сразу оказать помощь, не каждый раз удается их сохранить. Очень часто они вонять и чернеть начинают, и если бедолага сразу не умирает от дикой боли, то гниль доходит до сердца и тогда точно конец. Спасти можно, если вовремя отрубить их хорошим ударом топора или двуручника и культи прижечь кипящим маслом. Но если даже не загниют, то зарастают очень долго, а когда зарастут, все равно человек хромым остается. Переломов много, плохо такое лечится. Некоторые косточки в труху превращаются.

– Спасибо за информацию. Дайте мне час-два, и я постараюсь встать на ноги.

– Это как?!

– Не мешайте. Если я буду стонать или даже кричать, не обращайте внимания. Болезненное это дело, но куда деваться…

– Не хочу даже знать, что вы удумали. Опасаюсь, что вера моя этого не одобрит.

– Эх, мне бы поесть хорошенько, а то сил почти не осталось. Ну да ладно, пожелайте удачи, может, и хватит…

Еретик начал поспешно молиться, причем я почти ничего не различал из его скороговорки. Что-то про грешные души, Тьму и исчадий ада, грешные тела ворующих с целью последующего изощренного разврата. И про муки адские за такие дела тоже что-то проскакивало. Вероятно, молился о моем здравии.

Часа два адских мук мне и без молитв были гарантированы. А может, и больше…

* * *

Я проделываю это уже не первый раз. Первый вообще произошел без моего участия: раны, полученные в битве у брода, затянулись сами собой, в сознание я при этом не приходил. Даже большая кровопотеря не помешала восстановиться. Одним из приятных бонусов после лечения загадочной спутанно-волокнистой хреновиной, извлеченной из тела высшего перерожденного, была улучшенная регенерация. В данном контексте лучше писать слово «регенерация» с большой буквы – она того стоила.

По обмолвкам палачей выходило, что от тех ран лишь розовые шрамы остались, а ведь меня жестоко изрубили двуручным мечом. Ногти, вырванные на четырех пальцах левой руки, уже наполовину отросли. При этом я был в сознании, к сожалению, и наблюдал процесс с самого начала. Поначалу было очень больно, но уже через пару минут боль стала вполне терпимой и вскоре бесследно исчезла. Кровь перестала сочиться еще раньше. Уже через час-другой кончики пальцев начали чесаться, и уже наутро я почти позабыл про увечье. Ящерицы, отращивающие потерянные хвосты, в сравнении со мной жалкие дилетанты.

Реакцию организма запомнил во всех подробностях. Вот и сейчас она ничем не отличалась: боль быстро стихла, стопы и голени пылали жаром, начиная понемногу зудеть. Самое интересное, что интенсивностью этого жара я, похоже, мог управлять. Заметил это при разговоре с епископом. Стоит немного сосредоточиться на своих ощущениях, и странная теплота нарастает до состояния жгучего огня. Хотя на ощупь кожа остается прохладной, то есть ощущения субъективные.

У меня имелись сильные подозрения, что «температура» зависит от интенсивности процесса заживления. Стоило ее повысить, как мгновенно накатывала слабость. Учитывая истощенность тела – логично. Сил ведь почти не осталось, и увеличенные затраты энергии сказывались на самочувствии не лучшим образом.

А еще я заметил, что при управляемом «нагреве» боль возвращается. Что бы со мной ни проделали епископ с Арисатом, но состояние организма настолько плачевно, что при попытке ускорить заживление сил не хватало на блокирование болевых ощущений.

Я не мазохист, но придется сменить убеждения – нельзя терять время. Почему-то почти не сомневаюсь, что ноги излечатся и без болезненного ускорения, но сколько придется ждать? Часы? Дни? Это ведь не ноготки вырванные, все гораздо серьезнее. Если Конфидус не ошибается, нас, скорее всего, еще до утра прикончить постараются. Подкупят стражу и удавят втихаря. Или даже среди стражников свои люди есть. Судя по всему, местная инквизиция по духу ближе не к доминиканцам^[1], а к иезуитам^[2], а они ребята предусмотрительные, могли заранее подсуетиться для таких вот случаев.

Прислушиваюсь к ощущению в изломанных конечностях. Вот оно – тепло. Давай же, сильнее… еще сильнее. Вот и жар. Ох и боль – будто заново ломают! Лишь бы не отключиться, вдруг без сознания процесс замедлится? Нет у меня времени. Потом холодным обливаюсь, зубами скриплю, иногда не сдерживаюсь – стоны вырываются. Епископ в такие моменты начинает молиться еще неистовее. Меня его шепот раздражает, в подвале пыточном аллергию на молитвы заработал.

Ладно, молись, иридианин, молись. Молись, чтобы кости срослись за пару часов (а лучше быстрее). Ведь если не получится, плакали остальные мои замыслы. Не уйти мне на сломанных ногах или на сросшихся неправильно.

Под кожей что-то шевелится, потрескивают кости и суставы, ступни на глазах приобретают обычную форму. Боль резко усиливается. Прибегаю к крайнему средству: начинаю неистово мечтать, как в темном переулке успешно подкарауливаю инквизитора. Цавус. Хорек. Внебрачный сын борова. Огрызок кастрированного поросенка. Свиная шлюха. Почетный минетчик нечищеного свинарника. Калолиз в рясе. Я уже рядом – готовься. Ты еще не осознал, на кого руку поднял. За полуденного стража меня принял? Ты очень сильно ошибся: бурундуки линялые, шелухой от семечек на базаре торгующие, – вот кто такие стражи. Не страж я. Я Дан – диверсант с другой планеты. Меня выбрали из миллиарда, потому что еще там я был круче всех. Я «Тетрис» шесть раз до конца проходил с завязанными глазами. Я спал, лежа на гвоздях, в потолок вбитых. Увидев мои бицепсы, Шварценеггер ушел на пенсию; меня в гараже для «КамАЗов» вместо домкрата использовали; мой член сыграл главную роль в фильме «Анаконда». Меня в секретном бункере научили бриться ногтями и плавать брассом вверх по Ниагаре с наковальней в рюкзаке. И ты всерьез решил меня слить?! Ноги сломал и рад? Так я тебя сейчас немного огорчу – во всем этом вонючем королевстве не найдется столько денег, чтобы выплачивать тому, что от тебя останется, пенсию по состоянию здоровья. Ты, некрофил пассивный, на обломках тазобедренных суставов будешь ползать, умоляя добить, но я жесток – оставлю жить. Точнее – существовать, жизнью это называть язык не повернется. А если ты не скажешь, куда подевал Зеленого… Нет, ты скажешь! Ты мне это в стихах с выражением расскажешь! И еще всем своим коллегам, импотентам однояйцевым, передашь, чтобы готовили максимально большой медный таз, я им буду вас накрывать.

Господи, ну как же больно! Похоже, последние слова кричу уже вслух – на русском языке. Плевать, в этих казематах хоть на марсианском матерись – всем безразлично.

В коридоре шум. Что это? Неужели время вышло? Убивать будут? Печально: я сейчас ни на что не годен.

– А почему ты один?

Похоже на голос одного из стражников, которого я в дверях встречал.

– Не знаю, не дали никого сегодня.

– Одному не положено на ночь оставаться.

– Ну так оставайся, вместе будем.

– Губы закатай на их законное место. Меня пиво уже истомилось ждать. Так что сиди тут сам, завидуй.

– Я свое еще наверстаю. – Ох и голос у этого гада: противный, скрипучий, дребезжащий.

– Сидельцев сегодня много?

– У недоимщиков аж шестеро сидят. Тихие они, но если начнут в дверь ломиться, не слушай ничего. Утром обходчик пусть сам челобитные принимает, его для того и поставили. В левом тупике – бесноватый. Простой бесноватый – священники сказали, что он не по их части: просто головой тронулся. Били его крепко и у них, и до них, и у нас, да и закован по рукам и ногам – не шевелится. А может, сдох уже, по голове ему хорошо наваляли. Хотя живучие они… Будет опять орать – пускай орет.

– Вдруг и вправду сдох – так выносить надо, пока не завонялся.

– А ты пойди к нему и проверь. Он, говорят, когда вязали, мужику руку отгрыз у локтя.

– Да иди ж ты! Вот сам и проверяй!

– Ха! А оно мне зачем надо?! В общую камеру тоже не заглядывай – там разбойных ребят набили под самый потолок. На западной дороге целую шайку повязали, добаловалось ворье. В трактире упились, что на сорочьем перекрестке, а кто-то страже донес, ну и взяли их разморенными. Работы палачу теперь на неделю, там небось половине надо ноздри рвать, а остальным пальцы резать или руки рубить. Да и подвесить поближе к небесам не мешает некоторых. Следи за ними в оба: сволота там еще та, один хитрожопее другого. В колодной парочка сидит, но от тех вряд ли шум будет или хлопоты какие. Да и какие хлопоты от колодников? Все понял? Ну бывай тогда – закрывай за нами.

В коридоре зашумело, залязгало, затихло. Видимо, дверь закрыли на ночь.

Епископ, не пропустивший из диалога тюремщиков ни слова, громко прошептал:

– Дан, он один на ночь остался! Удача! Эх, нам бы в коридор только выбраться!

За решеткой посветлело – кто-то неспешно топал по коридору, видимо, с факелом в руке. Так и оказалось, перед «камерой» показалась фигура тюремщика: невысокий, толстый, коротконогий. Подробности при таком освещении из моего положения рассмотреть нелегко, но серьезным противником вроде не пахло.

– За что сидите, колодники? – с насмешкой поинтересовался «дребезжащий».

– Шлюху не поделили. – Епископ пояснил это столь непринужденным тоном и так молниеносно, будто неделю просидел здесь в ожидании именно этого вопроса и вообще является непревзойденным специалистом по продажным женщинам.

Хохотнув, тюремщик уточнил:

– Тех, кто шлюху поделить не может, в колодки не забивают. Врешь ведь!

– Мы в ходе ее дележки кабак разнесли, – пояснил Конфидус.

– Так вы, я вижу, повеселиться не дураки! Если не врешь, конечно. А что хоть за шлюха?

– А ты что, господин тюремщик, всех шлюх знаешь? И новых, и старых?

– Новых, наверное, не всех, а старых – конечно. Их, бывает, за дело или просто так попы сюда закрывают на денек-другой. Знакомимся, так сказать. – Стражник издал похабный смешок.

– Ну эту, значит, точно знаешь. Имя не скажу, но на вид старая. Очень старая. Беззубая совсем. И седая, а морда, как у тебя, точь-в-точь. Знаешь, зря ты здесь время теряешь. Платье раздобудь, и сможешь неплохо подрабатывать, не хуже, чем она. Вы ведь будто близнецы.

– Ты, колодник, языкаст больно! Смотри, договоришься! Не поленюсь самолично пяток плетей всыпать, а то мне руку набивать надо, в палачи думаю податься. Денег там побольше, чем у надзирателей выходит. Так что язык свой проглоти! Молчишь? То-то!

– Молчу-молчу. Просто перепутал тебя.

– С кем это?

– Да говорят, служит у вас тут один…

– И?

– Что и? Семейное дело у них: все бабы в семье этим самым подрабатывают. Не руками. Когда ты оживился при словах о шлюхах, так я и решил, что он и есть.

Тюремщик, сплюнув, пригрозил кулаком, хотел что-то сказать, но, не рискнув продолжать беседу с не по сану вульгарным Конфидусом, отправился дальше по коридору.

Епископ своим обычным, серьезным тоном тихо пояснил:

– Знаю я таких болтливых. Если не отшить сразу и грубо, то на всю ночь треп устроит. Скучно ему одному, вот и ищет уши с языками. А разозлить его маленько не помешает – для будущего дела полезно иногда. Дан, вы там как?

– Сам не знаю, – ответил честно. – После той шутки, что вы проделали у брода, заживает на мне все быстро, только на этот раз сам не пойму, как там. Устал я, Конфидус, очень…

– Дан, ничем не могу вам помочь. Я даже не понимаю, что вы сейчас там делаете.

– Сейчас немного дух переведу и попробую освободиться.

– Цепи порвете, что ли?!

– Перегрызу…

Епископ заворочался и, если не обманули уши, сдавленно выругался. Наверное, обманули: не укладывается в голове, что этот почти святой человек способен на низменное сквернословие.