Красивый человек

 
Красивый человек,
Животный и живой,
Глаза – как стрежни рек,
И с грязной головой.
 
 
Киянка, пояс, дождь —
Весь мир ему по йух.
Он пламя, племя, вождь,
Он – воплощённый дух.
 
 
Пристроив кисть и пядь,
Всё уточняет вкруг
И силится назвать,
Не выпустив из рук.
 
 
Он ходит там, где дым,
Без страха и зело
Подобными любим
За тело и тепло.
 
 
Не украшаю я,
Не лью ему елей:
Не лучше он зверья,
Хотя во гневе злей.
 
 
Но и не хуже он,
И враг ему – Молох,
Он слышит в Небе звон
И знает: это Бог.
 

Словом, рыбы…

 
Словом, рыбы – не немые.
Рассекая тьму за мной
на косые и прямые
говорящей тишиной,
настоящей и поющей,
восходящей на луну,
ради вящей или пущей
образующей струну,
ночью тыщей и одною,
бесконечным падежом,
рассекая тьму за мною
не палаческим ножом,
тучу сахарного зада
вводит в царственный покой
не моя Шахерезада,
не такая, я какой…
Выбирайте, либо – либо,
но она без дэ одна:
если девушка, то рыба,
если чудо, то жена.
 

Отечественное

 
Как бы в мире этом тёмном
Оглянуться мне,
Спрятать тление в скоромном
Золотом огне,
Скрыть в саду под цветом белым
От ударов злых
Души, связанные телом,
Всех детей моих?
Как бы вымолить у Бога
Не себе, а им
Дней без счёта юных много,
Стороною дым?
Как бы всех моих любимых —
Яблоня и печь —
Нежных, беглых, уязвимых…
От яги сберечь?
С потолка упавшим толком
Молча оболочь,
С говорящим серым волком
Увезти в полночь,
Снова поднятых началом —
Ну же, ну же, ну! —
В Китеж-град за третьим валом,
В тайную страну,
Где продленью свет порукой
И луна рекой,
И не взвешивают мукой
Волю и покой!
 

Эдем

 
Кто измеряет лотом,
Кто Лотовой женой,
Омытый смертным потом,
Как в копи соляной,
Эдем ругают мифом,
Несбыточной мечтой,
То дамским кроют лифом,
То мраморной плитой…
А он легок и ясен,
Как на заре роса:
Весь опыт наш напрасен
Без веры в чудеса.
Все нужды смехотворны
У этих белых врат,
Творения притворны
И примитивны, брат.
Мы все Эдемом бредим
И раны бередим.
В Эдем, Адам, поедем!
Там яблок поедим…
 

Не перестань…

 
Не перестань, настань ещё,
Екатеринин бург,
Досмертное пристанище
Ощипанной Симург!
 
 
Над трупами, за трубами
Воспетый не за то,
Что был с губами грубыми
И в драповом пальто,
 
 
И не за то, что струнные
Над ВИЗом небеса
Промчали в утра лунные
Полвека в полчаса.
 
 
За дым? За паче циммера
Ипатьевский домок?
За маузер Владимира,
Стреляющий в висок!
 
 
И в праздник невесёлыми,
Суровыми, как нить,
Нельзя с такими сёлами
На росстани шутить.
 
 
Нельзя, нельзя, товарищи,
По ледяным пруда
Тащить своё кошмарище
Отсюда и сюда,
 
 
Где каменно завязано
Не сердце ли страны…
……………………….
– Нельзя? Да нам не казано!
И не вселяйся в ны!
 

Соната

 
В этом крепком выдержанном сне
Я вхожу в одну и ту же реку —
Дважды, трижды, стожды… Сбился с веку! —
По траве, распущенной на дне.
 
 
Я вхожу под вечер и скольжу
На худой, легчайшей пуха лодке…
Вроде вижу, хоть и не гляжу,
Узнаю деревья по походке…
 
 
Вот бредут, развесив над водой
Пожилые тягостные руки,
Ели, ели редкой чередой
На речные выцветшие звуки.
 
 
Медленно шагают тополя,
Впрямь держа серебряные спины,
И летят, где отмели земля,
В сквозняке проклятия осины…
 
 
Там – тревоги сладкий самогон
И костры сбирают старожилы,
Еле слышен сумеречный звон
Божьей воли, милости и силы…
 
 
Проплываю в гулкой тишине
Под мостом массивные опоры…
…………………………………
Для чего-то вечно снятся мне
От стыря подвижные просторы?
 

Периферия

περιφέρεια – окружность.

Варварский греко-русский словарь

 
Периферия не знает пощады:
Жжение с треском от центра вдали,
В плиты сбиваются снеги и грады
На полумёртвой округе земли.
 
 
Периферия не сто – однолица.
Жёстко ли стелет? Не стелет вапще!
Смачно плюет, незаметно глумится,
Топит своих в общепитском борще.
 
 
Периферия – унылое членство,
Угол и ветер… И всё-таки – но!
Каждый оставшийся тут – совершенство,
Горная пика тут – каждое дно.
 
 
«Периферия» – волшебное слово:
Пери и феи порхают о нём,
Рифы, кораллы, разгон – и готово:
Всё ещё в мире, но в мире ином.
 
 
Переживи её лето и стужу,
Приотвори перепрятанный взгляд…
С периферии уже лишь наружу
Чистые стёкла и души летят.
 

Город

 
Вену себе отворив
вялотекущей рекой,
видимо – всё-таки жив,
но ни ногой, ни рукой.
Бело-зелёный, рябой,
и не петух уж, а гусь,
не наглядеться тобой,
не наиметься боюсь.
Что, не видав, не поймёшь
юркой дороги твоей —
видимо, всё-таки ложь,
картоплетенье путей.
В памяти сонной висишь
на предрассветных парах;
женского рода – Парижь,
вольная втайне Серах.
Ярости не удержать,
бл..и прохожей грубя:
– Я не хочу умирать,
Я ненавижу тебя.
 

Лара в чирчике

 
С невидимкой на виске,
Скрыта летом, точно мелом,
Платья с бантами пробелом
Моя Лара в Чирчике.
 
 
А вокруг – цветенье роз,
Чёрно-сахарные сливы
И, отдать плоды счастливый,
Ярче солнца абрикос.
 
 
Дети, небо, свет, вода,
Жаром-жар живородящий…
Я ж – ещё не настоящий,
Мне пока нельзя туда.
 
 
Самолёт с моей руки
Улетел в одно касанье.
Что мне чаянье и тщанье?
Неделимо далеки!
 
 
О единственном глотке
По незнанию мечтаю
И над атласом гадаю:
Кто там? Где там? В Чирчике?..
 

Срединная пора…

 
Срединная пора
Взлетающего лета,
Когда царит жара,
Сухой грозы примета,
Когда не крест, а плюс
В заглавии у чисел,
Цветенья пышен юз
И липок пота бисер,
Меня свести с ума
Способна постепенно…
 
 
Мне ж по сердцу зима,
Где всё тепло застенно
И даже серый дым,
Взмывающий на небо,
Легко исповедим
От бани или хлеба.
Мне осень подавай,
Чьи сны в златых заслонах
Уводят в снежный рай,
Невидимый на склонах.
 

Иосиф в Египте

 
Ещё один взошёл Иосиф,
Обиду в сидоре неся
И землю на небо подбросив,
И голося, и голося…
 
 
Меж тем, окуклился Египет —
Опять во тьме, опять рабы…
Иосиф срифмовал бы «выпит».
И я бы мог, кабы не бы.
 
 
Как на ладонной тёмной складке,
Лежит вся Африка во мне,
В войне, в огне играя в прятки,
И вроде есть, и как бы не…
 
 
И кто сказал, что беспрестанна
Лелеющая сытых львов
Трава, Танзания, саванна?
Не плод ли северных грибов?
 
 
И кто сказал про эти нити,
На острых крыльях ноября,
Где снег из ласточкиной прыти
Молчит до смерти говоря?
 
 
Ни мифом вырезанный Лосев,
Очками рухнувший в цветы,
Никто не говорил, Иосиф,
Ни даже ты, ни даже ты!
 
 
Ни свет июльский, угасая,
Нам точных не диктует глаз,
Ни землю на небо бросая,
Иосиф, ты не сдвинешь нас.
 
 
И на штыре воложном Нила
В зрачок с орбиты введено:
Вот вам и золото, и сила,
И тьмы горчичное зерно.
 

Старики

 
Не так уж часто умирают
В жилом массиве старики —
По вечерам они играют,
И реют в небе колпачки,
 
 
А на рассвете, став по зову
На ширину понурых плеч,
Внимают бережному слову,
Хоть там и нечего беречь.
 
 
Их память ничего не стоит,
И до невидимости бел
Тот свет, который звёзды строит
На кончиках чертёжных стрел.
 
 
Их время нынче на исходе,
Их немощь силы не сулит,
Они подвержены погоде
И связаны движеньем плит.
 
 
Иные слепы, немы, глухи,
Скрипят в тумане костыли,
При стариках живут старухи
Под притяжением земли.
 
 
Спроси у них – тебе расскажут
Про бегство, голод и войну,
О том, что шьют они и вяжут
И смерть во всём подобна сну,
 
 
А сон подобен юной жизни,
Где солнце, брызги, взор и стать,
И даже дремлющий на тризне
Умеет голубем летать.
 

Пинап-2012

 
Это чья во тьме пилотка
Поплыла-затрепетала,
Точно атомная лодка
Без ветрила и штурвала?
 
 
Чьё молчанье – фора рыбам
В полном смерти медсанбате?
Чей алеет мягким сгибом?
Чьи в жару прохладны стати?
 
 
Это что за нарушенье
Трёх ньютоновых законов?
Чьей невинности крушенье
Сходит в хоре горних звонов?
 
 
Это храброй санитарки,
Чьи в палате неуступки —
Полумёртвому припарки
Под огнём небесной крупки,
 
 
Чья ладонь теплей июля
До того, что рады боли,
Стонут, кличут: «Аля, Гуля,
Уля, Мила, Юля, Оля!»
 

Парады, сирень, физкультура…

 
Парады, сирень, физкультура,
Ждёшь утра всю ночь до утра…
– Куда ты торопишься, дура?
Пять-тридцать, ещё не пора.
И что тебе это движенье,
В горе керосиновый гул
И в улицу строя вторженье,
Чуть ветер – и солнце задул?
Зачем тебе равенство, девка?
Всех краше ты и веселей.
К чему тебе с прочими спевка?
Ангиной с утра заболей!
– Ах, матушка, матушка, что вы!
Я верю, что нынче мы все
К разбегу по взлётной готовы
Бетонной во сне полосе.
Не зря в волосах, белоснежны,
Взрываются банты легко,
Недаром, чисты и прилежны,
Натянуты туго трико
И руки умеют волнами
Помалу ходить от плеча,
И флаг пламенеет над нами
По холоду шёлк волоча!
 

Глаза профессора

 
Третий глаз? Не смешите меня.
У профессора всяко их шесть.
Для воды, для земли, для огня,
Чтоб дышать, чтобы пить, чтобы есть.
 
 
И, конечное, шесть – не предел,
Открываются за полночь к ним
Живописецкий глаз-новодел,
Стихотворческий глаз-невредим.
 
 
А когда, наглядевшись, уснут,
Замережась ресницами в тишь, —
Отворяются глаз-первопут
И помощник его – карамыш.
 
 
Ну и, чуть приступает рассвет,
Что ни шесть, к своему волшебству, —
Разгуляется глаз-небовед,
Непокорный телес естеству.
 
 
Он уносит профессора ввысь,
Через радуги струнный разбор,
Так что без толку звать – оглянись!
И впустую кричать – мутабор!
 

Спящий в снегу

 
Спящий в снегу забывает о боли,
То есть, не просто не чувствует, а
Вдруг отрывается воздухом воли
И улетает, как моль от винта.
 
 
То есть, не пьянь в забытьи, а трезвея,
С каждой секундой над морем и тьмой
Веруя крепче, и рея, и вея,
Спящий, казалось бы, прошлой зимой…
 
 
И не покорный изгибам простора,
Ибо закону летит вопреки,
Не баритон или тенор из хора,
Не продолжение Божьей руки,
 
 
Но на любом языке говорящий —
Это не снег на морозе скрипит —
Временно всё ещё медленно спящий,
Даже – не важно – и мёртвый на вид.