– Хватай все большие ключи! – крикнул Аполлон и начал выворачивать карманы первых попавшихся брюк.

Федя тут же склонился над чьими-то шортами…

Однако криминальное поведение друзей не осталось безнаказанным.

– Шарах! – и Аполлон повалился на пол.

– Шарах! – и на полу растянулся гений.

Бес с удовольствием хрюкнул и победно взмахнул над головой резиновой дубинкой. Достойный представитель одной из групп «золотой молодёжи» опять, и весьма успешно перешёл дорогу герою, а он об этом даже не подозревал.

Первым очнулся Федя. Чувствовал он себя весьма и весьма… Как мраморная скульптура молодого бога, Аполлон лежал рядом, а над ним восторженно и дико прыгал и крутился голый и полуголый хоровод.

Неожиданно магнитофон умолк.

У колонок стоял Бес.

Обнажённый по пояс, пьяный, с охапкой огромных ножей в одной руке и бельевой верёвкой в другой, он так же, как и Аполлон лишь контурами напоминал что-то человеческое.

– Шаш… лык! – икнул он.

– Ура-а! – закричали голые.

– Не-е! Из них шаш… лык будем делать! – ткнул ножами в лежащих Бес.

В вестибюле стало тихо.

– Сс… сопляки! – выругался Бес.

Бросив ножи на диван, он схватил Аполлона под мышки и, подтащив к огромной деревянной языческой скульптуре, пошёл за Федей.

– Как жрать, так все… а как вкалывать, так по кустам… Скоты!.. – озверело бормотал труженик.

Федя почувствовал… и уже снова ничего не почувствовал… Когда он опять увидел огромную люстру и всё, что под ней, то не особенно возрадовался. Привязанный к другу и к скифоподобной деревянной бабе, он не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

Глаза у Аполлона были открыты и неподвижны.

– Помер! – понял Федя.

Аполлон моргнул.

Вообще ситуация сложилась пародийная и киностандартная, по типу пустышки-боевика. Как, впрочем, и всё, произошедшее до этого. Но, видимо, так устроена жизнь, что кто бы что бы ни сочинил в реалистическом ключе, всё или есть где-нибудь, или было, или будет. Воображение творческих личностей оперирует, неважно собственным или чужим, но приобретённым опытом этого бытия и его логикой, и поэтому просто невозможно придумывать что-либо такое, чего нет или не может быть (впрочем, может быть, и не так!). Просто в жизни редко бывает всё сразу, в огромном количестве в одном месте, да ещё и за полтора часа зрительского времени. Поэтому и воспринимаем мы ситуации боевиков как что-то искусственное. Нечто подобное автор уже высказывал, но это рассуждения, а жизнь – вот она!

– Шш-ше!

– Вз-зз!..

Нож пролетел мимо.

– Водки!

Бес глотнул прямо из бутылки и примерился в деревянную скульптуру вторым ножом.

– Шш-ше!

– Вз-зз-д-зинь! – отскочил от дерева нож и рикошетом разбил что-то.

– Водки!

– Шш-ше!

– Бум!

Следующий нож воткнулся прямо над головой Феди. За Бесом раздались жидкие испуганные хлопки. Гуляки явно трезвели, и некоторые даже потянулись к одежде.

– Но-но! Ни с места! Шш-ше!..

– Вз-зз!..

– Водки!..

– Как насчет лягушки? – вполне внятно прошептал Аполлон.

– Какой лягушки? – выдавил из себя Федя.

– В сливках! Накаркал сюжет… Напрягись!

Федя неожиданно почувствовал, что верёвка сползает с него, и напрягся.

– Скомандую «три» – сбрасывай верёвку и за мной!..

– Шш-ше!

– Бум!

– Раз… два… три!

Вскочив и схватив валяющуюся тут же дубинку, Аполлон прыгнул к Бесу. Федя рванулся, упал, опять рванулся, выдернул из скульптуры огромную финку и, вычерчивая ею яростные круги и, ревя, как взбесившийся бык, ринулся на бесовское окружение. Смертельная бледность и чудовищная решительность летели впереди него – убийца!

К счастью, Аполлон уже успел прорубить улочку. Двое и случайно подвернувшаяся под руку девица уже отдыхали рядом с корчившимся на полу Бесом, изо рта которого толчками выбрасывались рвотные массы. Местонахождение же остальных можно было определить только по удаляющемуся в сторону бассейна топоту.

Друзья тоже не стали задерживаться. Пробежав мимо не одного, а уже трёх джипов и панически шарахавшихся от них юнцов, они проскочили в полуоткрытые ворота и лишь далеко за ними перешли на быстрый шаг.

– Судьба бежит по кругу! Стой! Не дрыгайся!.. – сказал Аполлон и остановился, чтобы сориентироваться на местности.

Светила полная луна.

Красота вокруг была неописуемая!

– Хищников бы ещё из клеток повыпускать, да ворота запереть, да ключи выбросить…

– Смотри! – заворожено вышепнул Федя.

Взбренькивая, как кастаньетами, огромной связкой ключей, в фантастическом танце плыла над великолепной землёй хмельная голая…

– Дух и символ замка! – хмыкнул Аполлон и поперхнулся.

– Бабах! – шарахнул прямо в спину героев ружейный выстрел, и спринт возобновился.

Теперь, почти до самых «цистерн», друзья летели и летели…

– Чего ножичком размахиваешь? Зарой в песок! – приказал Аполлон, когда они добрались до бивуака. – Собирай шмотки, а я – к машине! Будем «рвать когти»! Эти сыночки и дочки сейчас такую королевскую охоту устроят…

И тут Аполлон оказался прав. Сунув испуганному замурзанному сторожу ещё одну хрустящую ассигнацию, герой как отрезал:

– Одно неосторожное слово – и твоей светлой карьере каюк! Нас здесь не было!

– Конесь-сно! Конесь-сно!.. – неожиданно с китайским акцентом запричитал сторож. – Я мольцять как могиля! Конесь-сно! Конесь-сно!..

И долго, долго ещё кланялся хранитель псевдоёмкостей вслед самоделке. Её потушенные бортовые огни, зловеще отсвечивая в лунном свете, гипнотизировали и вселяли такой ужас, что, когда на дороге появились джипы с орущими и всё время пуляющими из трёх или четырёх стволов оскорблёнными и обиженными, он непроизвольно и тоненько… Ну, увлажнился! С кем не бывает…

– Бабах! – шарахнул очередной ружейный выстрел, и городок у моря проснулся весь…

Середина лета, ночь, прозрачнейший воздух, огромная луна, стерильная в волшебном освещении пустыня по обеим сторонам дороги, бог знает где позади, как в другом измерении, оставшийся городок с госвиллой на берегу Капчагайского моря – всё это переключало на другой ритм и, как и утром, снова настраивало на лирику и рассуждения.

Федя хлопнул себя по щеке и застонал:

– Что за пакость? Вроде не комар, а как больно! Ох, голова… О-ох!..

Аполлон приспустил стекло дверцы:

– Сейчас выдует… Всё по башке нас, всё по башке…

– Ну, и мы тоже…

– Закон лягушки. Кто не трепыхается, тот не живёт и зря рождается! Обгонять надо! Опережать! Как тебе этот летучий бордельчик?

Федя встрепенулся:

– Ой мен, Шехерезада! Трах-тиби-дох-тиби-дох! С курсами повышения квалификации для непотомственных сперматозавров и экстрасенсов! И непгименно по линии высшей пагтийной школы товагищи! Кош кельдиниздег! (Добро пожаловать!)!

– Ну, если бы в твоем варианте, то хай живе! – неожиданно положительно оценил Аполлон рекламный ролик. – Я тоже люблю поиграться на эту тему, но чтобы ножички метать в живых людей – это ни в какие ворота!.. Я когда напиваюсь, добрею до одури.

– Да при чём тут «трах»? Я это так…

– При всём при том, дорогой мой, что как ни ни крути, а «трах» – основа основ для нас – обезьяно-человеков! С него всё начинается, и из-за него всё продолжается, – говорил дедушка Фрейд. И неврастении, и дистонии, и агрессии чрезмерные, и созидания, и творчество. С каждым днём я в этом всё больше и больше убеждаюсь. Да ты-то как бывший медик должен лучше меня это знать. Гормоны, брат, гормоны! Программы! Такие же, как и воспитание, которое у джентльменов само гормонами управляет!

– Что язык заплетается? Опять сердцебиение?

– Да нет… Устал. Да и голова тоже побаливает. Да и разве я не прав?

– А чёрт его знает!

– Ой-ё-ёй, как виски ломит!.. Тут понимаешь как… По бесполому образу и подобию божьему жить почти невозможно. И никак не получается так, что получил медаль – и на всю жизнь герой. Прав Наум Аркадьевич! Всё время приходится шекспирить – быть или не быть, пить или не пить, бить или не бить. Не заповеди, как баран, талдычить, а каждый раз решать. Каждый раз определять меру. Тем более что посеешь поступок – пожнёшь привычку. Посеешь привычку – пожнёшь характер. Посеешь характер – пожнёшь судьбу. А посеешь судьбу… Уж не знаю, что пожнёшь тут, но то, что пожнёшь, – точно! И наоборот тоже… Лучше, конечно, не тратиться на ерунду, но берёт верх физиология! На раздумье много энергии уходит, так она ещё и мозги отключает. Чтобы не захиреть. Вот и хапаем! Рвёмся! Я этот хапальный рефлекс ненавижу. Хотя и без него нельзя. Исчезнем как вид… И знаешь – по его уровню сразу можно определить, насколько ты скотина, а насколько – человек. Из-за его беспредела настоящими людьми и не становимся. Только что-то наработали и – шлёп! Опять мордой в грязь. Снова шерсть полезла. Снова утечка.

Инстинкт достаточности в пользу ума убран, а мозги отключаются… Не выдерживает обезьяна! По трупам карабкается… К своему же трупу… И жрёт, жрёт! Захлёбываясь и давясь. Остановится не может… Мерзость!..

Аполлон помолчал и продолжил:

– Как ни крути, а всё-таки не хочется быть обезьяной. Всё-таки эта перспектива не фонтан. Всё-таки не в джунглях живём. Злоба сегодня – не выгодна! Вот мой дядюшка именно от этого и выигрывает. Его доброта – основа предпринимательства!

– Да брось ты!

– И нечего бросать! – вяло возразил Аполлон. – Даже если ты писатель, а не пис-сака, то у тебя может быть только одна задача – сделать мир хоть чуточку доброжелательней. А значит – богаче! Зло – это скудость! Ущерб! И бедный сосед – опасный сосед! А когда богатых большинство, а бедных нет вообще, да ещё два или три поколения пользуются накопленным и приумножают его, то страх потерять исчезает. Да просто сытый всегда добрее голодного! Тут, я думаю, дух и физиология – разные формы одного и того же. Слово «добро» почти всегда взаимосвязано с добром материальным. Великое целесообразие и гармония!

Аполлон умолк. Голова у него продолжала раскалываться от боли, а разглагольствования хоть как-то отвлекали. И поскольку Федя не возражал, а, глядя в окошко, тоже старался отвлечься от своей головной боли, то он продолжил:

– Недобрый и жадный понятен. Он хапает! И от этого у него целый букет всякой гадости. Гораздо больший, чем у чистой обезьяны. И всё из-за попавших не к тому, к кому нужно, мозгов. А добрый среди злых – загадка. Откуда у него щедрость? Я думаю, доброта – это здоровый божий прорыв сквозь хапальную дурь! А возьми удовольствия! Без них-то тоже никак! И тут целесообразие! А как же! Иначе даже сиюминутный смысл теряется. Потому, что удовольствия – индикатор. Сигнал! Самореализация произошла! Конечно у одного дважды два – и кайф! Хапанул – и зубами к стенке! И никуда уже не надо двигаться. А у другого – стимул! Для дальнейшего…

– Докопался-таки до смысла…

– Да не надо было ни до чего докапываться. Все законы – вот они! Вокруг! И не лупай глазами! Не смотреть надо, а видеть! И не ищи того смысла, который реален для другого измерения и другой формы бытия. Здесь, – только через тернии к звёздам! Но через тернии, а не через кровавые сопли! И знаешь, что я думаю? Когда это социалистическое извращение разрушат, то подёргаются, подёргаются в уже вроде бы более логичном капитализме и его звероскотинизме и опять вернутся к той же любви, к тому же добру и бескорыстию. Через религии, марксизмы-ленинизмы, демократии – неважно! И так будут прыгать до тех пор, пока окончательно от шерсти не избавятся. Потому что смысл бытия осучес… осуществляется только через живое общение, а не через хапанье. И качество общения друг с другом и миром – наш счёт перед собой и этим… как его… ну пусть Богом. Даже не уходят с постов и работы на пенсию чаще всего оттого, что подсознательно или сознательно боятся потерять иллюзию своей полноценности в общении. А некоторые как уходят, так и дуба дают. На производственном, узко профессиональном уровне вроде бы самореализовались, а на человеческом не успели. Или не смогли. Или не хотели. А человеческий – главное! Вот Лев Толстой это понял…

– Еще бы!

– Но промахнулся!

– Да-а?

– Ещё как промахнулся, хотя и был граф! А может быть, как раз и потому, что был граф! Он только на человеческое в человечестве ориентировался. А людей-то – раз, два и то сомнительно! В кого ни ткни – или зверь, или скотина. В большей своей части! И никто не хочет этого признавать в открытую. Все притворяются людьми. Но до первого шкурного интереса. И тех, кто Лёвушкино мировоззрение приняли за абсолютную истину, жизнь несчастными и сделала. Порвали их в одночасье ближние, да ещё и в душу нахаркали! С Христом то же самое получилось. Тот тоже непротивление проповедовал и всепрощение. Прекрасно и замечательно! Но только для людей! А для тех, кто есть и кто хочет всё-таки стать ЧЕЛОВЕКОМ должно быть сначала конечно «Возлюби ближнего, как себя самого!», а потом обязательно «Не позволяйте злу торжествовать!». С любовью, но воздаяние! И карающее и оно же вознаграждающее! И главное неотвратимое! И никаких правых и левых щёк! Безнаказанность рождает вседозволенность, а вседозволенность беспредел и разрушение. Гибель! А милосердие и прощение к врагу может быть только к поверженному! Это же элементарно! Свернули всем мозги так, что прописные истины – опять новость! Так вот вроде бы увидели ребята истину, определили смысл существования, а методы и способы реализации этого смысла у них оказались пшиковые. Пустые номера! Не стыкуются с тем, что есть! Мало почвы для зерна! Не прорастает! Так же и коммунисты. Одним махом захотели всех сделать одинаково счастливыми. Причём тут наоборот – плюнув именно на всю мизерную, но всё-таки человеческую в нас часть. Поголовно! Как скотину! Насильно! Где все – ноль. И вождь и дворник. И у них, и у графа, и у Христа ни черта не вышло!

– С коммуняками что-то не похоже…

– Да всё! Конец! Уже давно началась агония. Никому не нужна болтология! Поступки нужны! От которых этому человеку, или этому живому существу, или этому уголку природы будет хорошо и радостно. Каждый день! Каждую минуту! Чтобы это перешло в привычку, в характер, в судьбу. В генетику! Тогда не нужно будет постигать истину – она станет очевидна. Но это для тех, кто хочет быть ЧЕЛОВЕКОМ. А для остальных – только уголовный и гражданский кодекс!..

Перед машиной мелькнул какой-то зверёк, и Аполлон притормозил.

– Вот пробежала какая-то тварь, и я автоматически притормаживаю. Это же элементарно! Это же так естественно! Но и поступки поступкам – рознь! Какую пользу и радость приносили истинные комсомольцы тем, что жгли себе пятки, готовя себя к мукам борьбы и испытаниям? А? И это бы ещё ничего! Пусть бы они были готовы умереть за идею – это, в конце концов, дело личное и интимное. Но их готовили к тому, чтобы убивать за идею. Вот где ужас!..

– Комсюки и коммуняки!.. Сами себя сожрали и всех заставили это делать. Ненавижу! Ненавижу их люто! Их слепоту!..

– Ты? С каких пор?

– Всегда!

– Ну, во-первых, настоящих коммунистов и комсомольцев вырезали, постреляли и сгнобили давным-давно, а эти – потомки тех, кто выжил оттого, что молчал в тряпочку, голосовал «за», да охранял в лагерях и сажал. А во-вторых, как же тогда твой социализм?

– Да похоронили вместе с лучшими – всё лучшее. В Швеции, Дании, Швейцарии, Норвегии, Нидерландах, Англии и даже в Сингапуре признаки социальной защищёности уже давным-давно есть! Без этих болтунов… Вот их добренькой болтовнёй и вымощена дорога в ад. Не знаю – легко ли твоему доброму дядюшке…

– Легко быть только покойником! И то это гипотеза!..

– Вот! Делаешь добро – отвечают злом. Даёшь взаймы – не возвращают. Да ещё и начинают тебя же и ненавидеть как кредитора. Как свидетеля своей слабости. Тьфу!..

– Но ты же всё равно продолжаешь давать и улыбаться как ни в чём не бывало?

– А как же! Грешен! Каюсь! Тоже совершаю насилие. Но над собой! Вот тут действительно, – «Через тернии…». Так и хочется сказать: «Что ж вы, ребятки?..». Но я не Бог. Вот и делаю вид, что не помню и не понимаю ничего. Да и что толку от нотаций? Мизер! Среда!.. Система!.. Ситуации!.. Карёжится ЧЕЛОВЕК! Раздавливается! Превращается в грязь, в слизь. В протоплазму! Это же сколько усилий надо прилагать сегодня, чтобы всегда оставаться хоть каким-то ЧЕЛОВЕКОМ и окончательно стать им завтра. Конечно ты прав! Тем более, что тут есть и моё, и Нюмино, и… Да о чём говорить? Я тоже не могу сокрушить эту зверину. Но могу хоть что-то сделать кому-то. Пусть для меня невыгодное. И делаю! И никакого предпринимательства в этом не вижу. Хотя кто его знает… Мелькает иногда почти коммерческая мысль: «что посеешь, то и пожнёшь!»… Пусть думают, что вот, мол, дурак, но пусть и почувствуют, что от этого дурака им хорошо и радостно. Где-нибудь, да проблеск и появится. Не может не появиться! Хотя сегодня я на полном серьёзе готов был убить.

– Неужели мог?

– Мог!

Последнее слово было сказано так, что Аполлон обернулся.

– Действительно… – пробормотал он озадаченно.