Глава V. Вредный

Катюша, увидев, что крышка чугунка начала приподниматься, наклонилась вперед, встав коленями на лавку, и взяла ухват. Передвинув кашу в сторону, подальше от огня, она снова села и принялась лепить пельмени. Тесто, раскатанное тонким слоем, в руках девушки умело начинялось рубленым мясом и принимало форму маленьких полумесяцев.

Прошло уже восемь дней, как Иван позволил ей заниматься приготовлением пищи. Первые дни он критично смотрел за тем, как девушка передвигается по лавкам на коленях, между столом и плитой. Лавки были специально поставлены на расстоянии, удобном для Кати. Да, она не чувствовала ступней ног, но колени ее были подвижны, и Катя легко перемещалась между печью и столом.

Заслышав очередной стук топора, Катя подумала, что этот человек просто не может сидеть без дела. Все эти дни, что она провела в лесном жилище, Иван все время что-то чинил, ходил на охоту или занимался хозяйством. Лишь по вечерам после ужина он садился на большой покрытый старой мешковиной сундук и начинал перебирать оружие, которое осторожно снимал со стены, противоположной кровати. Он чистил ружья, протирал и точил ножи. Иногда Катя замечала, что он гладит оружие. В эти моменты его лицо принимало странное выражение. Оно становилось мягким, отстраненным и мечтательным. Катюше отчего-то казалось, что Иван вспоминает о чем-то. Возможно, о давно прошедших днях. И воспоминания эти были явно любимы Иваном. Суровость его лица куда-то исчезала, и он казался ей другим. Девушка ощущала, что перед ней незнакомый человек.

Катя еще не закончила укладывать на доску первый ряд пельменей, как в избу вошел Иван. Стряхнув снег с мохнатой шапки, он положил ее на высокую полку. Снял тулуп и направился мыть руки. Проходя мимо нее, Иван остановился.

– Как вы сняли кашу? – удивился он.

– Ухватом.

– Отчего же меня не позвали? – спросил он недовольно.

– Зачем? Вы заняты были. Или вы все еще считаете меня беспомощной? – усмехнулась она. – Вот я пельмени почти закончила стряпать.

– Вижу, – сердито буркнул Иван и направился к умывальнику.

Спустя четверть часа они ели вкусную гречу с солеными грибами и запивали медовым чаем. Иван молчал. С начала трапезы он то и дело странно погладывал на Катю. Она чувствовала, что он хочет ей что-то сказать, но не решается.

– Вы сегодня не замерзли ночью? – спросил он вдруг и внимательно посмотрел на девушку.

Отчего-то этот вопрос насторожил Катю.

– Нет.

– Я вот думаю, может, утеплить избу? А то скоро морозы будут лютые. Я-то привык к холодам. А вот вы можете снова простудиться.

Сначала его слова вызвали в душе девушки чувство благодарности. Но спустя минуту Катя задумалась. Неужели он думает, что она останется в его избушке надолго и будет пережидать какие-то морозы? Нет, этого просто не могло быть.

Вот уже неделю, едва Катюша почувствовала себя лучше, она размышляла о том, что делать дальше. Возвратиться в разоренное поместье она не могла. Вероятно, разбойники-убийцы все еще находились там. Поэтому она все-таки решила отправиться в Петербург к своей родной тетке. Но Катя была немощна, и единственным человеком, который мог вывести ее из этой глухой чащи леса был именно Иван. Девушка решила, что уже вполне здорова, чтобы выдержать долгий путь до столицы. Ибо она осознавала, что далее оставаться в этом убогом забытом всеми жилище с его странным, суровым хозяином невозможно.

Теперь Иван выглядел несколько иначе, чем месяц назад, когда Катюша впервые увидела его. Он стал часто мыться в бане, по три раза на неделе, обычно после нее. Сейчас он собирал волосы в тугой узел на затылке, перевязывая их короткой холщовой веревкой, чтобы они не мешали. Эта прическа открывала высокий лоб, и его лицо казалось более выразительным. Большие живые темно-зеленые глаза его были глубоко посажены. Даже пахнуть от Ивана стало лучше.

С самого первого дня, едва Катюша поселилась в лесной избушке, она замечала настойчивую алчную заинтересованность Ивана в ее персоне. Ей совсем не нравился его постоянный горящий темный взгляд, направленный на нее. Поначалу он вел себя достаточно сдержанно. Но затем при малейших попытках девушки держаться от него на расстоянии или быть самостоятельной, его поглощающий взор становился угрожающим. Иван ничего не говорил ей постыдного, но Катя инстинктивно чувствовала, что за этим молчаливым недовольством Ивана скрывается что-то еще.

Катя, как только могла, пыталась изолировать себя от этого человека. Она попросила его сделать ей большие лапти, в которых она на коленях могла сама передвигаться по избе. Хоть такой способ передвижения был для девушки труден, Катя могла им пользоваться при походах в отхожее место или же когда Ивана не было дома. Эта небольшая самостоятельность радовала ее. Однако полностью избегать общества Ивана было невозможно. Едва появлялся на пороге избушки, он не позволял Кате передвигаться самой, а, молча угадывая ее намерения или настойчиво спрашивая о них, переносил девушку на нужное место. При этом ворча о том, что Катюша могла бы не бояться просить его о помощи. Благо по прошествии первых двух недель Иван стал оставаться дома гораздо реже, чем раньше.

С каждым последующим днем Кате казалось, что дерзкие прикосновения этого лестного отшельника, а именно так про себя она называла Ивана, становятся более настойчивыми. И она видела, что в последнее время он даже не собирался скрывать своего жадного интереса к ней. На днях он ладонью обхватил ее грудь, якобы перепутав с талией, а вчера, когда разминал с мазью ноги, непозволительно высоко запустил руки под ее рубашку, и когда Катя недовольно зыркнула на него, Иван с вызовом посмотрел на нее, и руку убрал не сразу. На все его попытки смутить ее и нагло прикоснуться, Катюша молчала и делала вид, что не замечает этого. Девушка понимала, что скандалы не приведут ни к чему хорошему. И не знала, чего еще можно было ожидать от этого высокого молчуна с пронзительными темно-зелеными глазами и мрачным выражением на лице. Сейчас она полностью зависела он этого мужчины. И порой ей безумно хотелось убежать, забыть эту маленькую избушку, которая стала для нее одновременно и пристанищем, и ловушкой. И ей было необходимо как можно скорее покинуть это глухое место.

Катя молчала долго, отчего-то нервно теребя ложку. Иван решил, что она задумалась о своем и, похоже, не собирается продолжать разговор. Он прокашлялся, чтобы привлечь ее внимание, и сказал:

– Катерина Васильевна, так что вы думаете о том, чтобы утеплить избу?

– Не думаю, что меня это касается, – ответила она безразлично.

– Отчего же?

– Оттого, что я намереваюсь уехать отсюда и как можно скорее, – заметила она тихо, но твердо.

– Уехать? Вот еще новость! – как-то раздосадовано вспылил он.

– Иван Алексеевич, я живу у вас месяц. Я уже почти здорова. Мне более неудобно стеснять вас своим присутствием.

– Катюша, вы не стесняете меня. И вообще, не пойму, к чему вы завели этот разговор? – спросил напряженно он.

– Вы могли бы отвезти меня в деревню?

– Я же уже говорил вам, что там опасно, – быстро выпалил Иван, вперив в нее недовольный взор.

– Да, помню. Но я не про ближайшее село говорю. В округе же есть и другие деревни?

– Какие еще другие? Поблизости только эта. В остальные я не ходил. Они, скорее всего, не ближе двадцати семи верст. И дорогу до них я не знаю.

– А Сарское село далеко отсюда?

– До него тоже верст тридцать будет, не меньше. Только в ту сторону через болота идти. Ибо эта чаща с трех сторон окружена топями. А если по длинному пути, минуя болота, то верст сорок с лишним будет.

– Но ведь тридцать верст можно за день пройти.

– За два, если летом. А на снегоступах ход гораздо медленнее. Да и тропа теперь вся занесена, – объяснил он. – И вообще, я не пойму, зачем вы версты считаете, Катерина Васильевна? Ходить-то вы все равно не можете, – закончил он холодно.

– Но вы могли бы меня отнести, – предложила она неуверенно, устремив на него чистый пронзительный голубой взор.

– Как это отнести? – спросил Иван, нахмурившись, прекрасно понимая, о чем она говорит.

– Вы же принесли меня сюда, когда нашли в лесу…

Он долго пристально смотрел в ее взволнованное красивое лицо и лихорадочно искал в своих мыслях нужный ответ, чтобы закончить этот неприятный разговор. Потому что он совершенно не жаждал куда-либо нести ее.

– Да, я принес вас. Но скажу я вам, вы совсем не легкая ноша. Я пару раз отдыхал. И едва добрался до избушки. Тяжко прямо, – не моргнув глазом, соврал Иван, прекрасно зная, что девушка очень легка. Когда переносил ее на руках с места на место, он даже поднимал ее без напряжения. А той ночью на его плече она показалась ему не тяжелее волчицы. Оттого в тот злополучный день, когда спас ее, он добрался до своей избушки довольно быстро, ибо перемещался на своих снегоступах, не снижая привычного темпа, которым ходил по лесам. Тяжелой ношей Иван считал лишь убитую тушу вепря, которая могла весить до дюжины пудов. Но всего этого он, естественно, не собирался рассказывать Катюше, преследуя свои тайные интересы. И, уверенно смотря на нее, продолжил: – Только на рассвете добрался. А это почти полночи. Выдохся. Просто уж больно жалко было вас. Вот и терпел из последних сил. А нынче уж увольте. Не смогу я донести вас так далеко. И путь-то сейчас в три раза больше надобен, да и зима теперь.

Катя нахмурилась, наряжено размышляя, и уже через несколько мгновений предложила:

– А если подстилку сделать из веток, типа санок? Вы бы смогли волоком меня отвезти.

– Что еще за глупость? – опешил он, нахмурившись, поразившись ее сообразительности.

Этот разговор невозможно напрягал Ивана. Он прекрасно знал, что, если бы действительно захотел, он нашел бы способ доставить девушку не только до дальней деревни, но и до Петербурга, если надо. Но он совсем не хотел, чтобы она исчезала из его избушки. Может быть, потом, чуть позже. Всем своим существом он яростно жаждал, чтобы зависимое положение Катюши при нем продолжалось и далее и она непременно находилась здесь подле него.

– Так же в санях люди зимой ездят.

– А это уж вообще глупая мысль, Катерина Васильевна, – заметил он, нахмурившись. – И к тому же морозы стоят лютые теперь, да и тропу занесло. И на подстилке этой вы замерзните насмерть. А идти мне придется почти три дня и в лесу ночевать. вы не выдержите такого.

Катюша долго молчала, инстинктивно чувствуя, что он чего-то недоговаривает или просто пытается ей внушить, что ей никак не выбраться из его логова. Это совсем не нравилось ей и вызывало неприятные думы о том, что он специально делает все, чтобы не отпускать ее отсюда. И оттого она тихо напряженно вспылила:

– Мне отчего-то кажется, Иван Алексеевич, что вы ищете предлог, чтобы я осталась здесь.

Он упер в нее темный горящий взор и лишь через минуту с вызовом произнес:

– А если и вправду ищу?

– Я уже поняла это! – воскликнула девушка. И, видя, что он начал играть в открытую, нервно сказала: – И знаете, что я вам скажу… знаете? – она замялась и, сглотнув комок в горле, выпалила: – Вы должны помочь мне выбраться из леса! Должны!

– Должен? С чего бы это?! – ехидно фыркнул он, оскалившись не по-доброму. – У меня совершенно нет желания в такой лютый мороз отправляться куда-то, да еще за сорок верст. Еды на зимовье у меня хватит на нас обоих. К тому же я охочусь постоянно. А вот весной, может быть, когда снег сойдет, да и вы поправитесь…

– Как весной? – опешила вконец Катюша.

– Вот именно! До весны даже не заикайтесь о том, – закончил он властно. Проворно встав из-за стола, Иван быстро отвернулся и отошел от девушки, видимо, намереваясь закончить этот важный для нее разговор.

– Вы не имеете права удерживать меня здесь! – возмутилась в сердцах Катюша, нервно смотря на его широкую спину и ощущая, что от негодования у нее дико стучит сердце. – Иначе я… я… – она замялась, подбирая в голове слова, и, нервно кусая губы, понимая, что не может заставить его сделать, как ей надобно.

Ибо теперь, беспомощная, с больными ногами, она полностью была в его власти, и он решил бессовестно воспользоваться этим ее немощным положением. Иван резко обернулся к ней, в три прыжка вновь приблизился к девушке и угрожающе склонился над ней.

– И что же вы сделаете, Катерина Васильевна? Закричите? Заплачете? Что еще? – с вызовом и какой-то издевкой прохрипел он ей прямо в лицо.

Катюша уже намеревалась достойно ответить этому наглецу, но, видя нескрываемую угрозу и жесткость в его темно-зеленых опасных глазах, уже через миг замерла, все же не решившись более спорить с ним.

– С вами совсем невозможно говорить, Иван Алексеевич, – обиженно вымолвила она.

– А вы и не говорите, – задиристо ответил он. – Когда молчите, вы мне больше нравитесь…

Катюша обиженно замолчала и опустила взор в свою тарелку. На ее глаза навернулись слезы. Иван, окинув темноволосую голову девушки предостерегающим взором, отошел от нее и принялся снимать со стены свое оружие, как и обычно, по вечерам, намереваясь почистить его. Катя кидала на него нервные быстрые взгляды и хмурилась. Она понимала, что более не может оставаться здесь. Ее до крайности смущали и нервировали темные пристальные взоры Ивана и его постоянные якобы нечаянные дерзкие прикосновения, когда он носил ее в баньку или растирал ноги. Какое-то внутреннее чувство подсказывало девушке, что она нравится Ивану как девица. И оттого он, видимо, преследуя свои темные желания, не хотел отпускать ее из своего лесного жилища. Но Катюша всей душой жаждала выбраться из этой глухой чащи леса и избавиться от власти этого мрачного, сурового отшельника.

Через некоторое время она, не выдержав напряжения, устремила на него отчаянный взор.

– Не пойму я вас, – заметила она нервно. – Вы что же, предлагаете мне навечно остаться здесь?

– Отчего же? – глухо ответил Иван, вновь повернув к ней лицо. – Выздоравливайте скорее, чтобы ноги ваши сами ходить могли. Да идите на все четыре стороны. А сам я вас никуда не понесу! Ибо не под силу это мне…