Читать книгу «Иностранка» онлайн полностью📖 — Арины Тепловой — MyBook.

Два долгих дня Машенька терзалась, сомневалась и страшилась принести платок в комнаты Зубова. Да, девушка не испытывала никаких чувств к Платону, ни положительных, ни отрицательных. И перебороть себя и погубить его, было для нее просто невыносимой задачей. Впервые, когда Григорий предложил это, она испугалась и тут же отвергла его жуткую просьбу. Но потом, думая и терзаясь, девушка осознала, что жизнь и спокойствие Григория для нее важнее угрызений совести и беспокойства собственной души, которая после душегубства наверняка окрасится в темные краски греха. Ее любовь к Чемесову стала бескрайней, ибо она была больна им. День и ночь Машенька думала о молодом человеке. Она исполняла все его желания, отвечала взаимностью, когда он хотел целоваться или миловаться в постели. Делала все, чтобы угодить. Она улыбалась при нем и постоянно была в хорошем настроении. Ластилась, словно нежная кошечка, и ворковала на ухо ласковые слова. Его близость, слова, взор были необходимы ей как воздух, и едва ли она могла выдержать в разлуке с ним более суток.

Оттого спустя некоторое время, Маша начала задумываться, а может и правда угодить Грише и помочь ему избавиться от ненавистного Зубова, который преследовал его? И постепенно эта мысль стала в ее существе окрашиваться в притягательные правильные тона, сердце трепетно твердило, что ради любви к Грише она должна поступить именно так. По своей наивности девушка думала о том, что после ее поступка и помощи в устранении Зубова, Гриша поймет, как сильно прикипел к ней, и тоже сможет полюбить ее гораздо больше, нежели сейчас. Вскоре эти мысли о скором счастливом будущем поселились в голове Маши, и уже к исходу апреля она свыклась с мыслью о том, что непременно должна помочь Чемесову избавиться от его заклятого врага Зубова. К тому же она носила под сердцем дитя, которое уже обожала и боготворила, как и его отца. Она понимала, что отныне ее жизнь будет неразрывно связана с Григорием, а после устранения Зубова уже никто не сможет помешать их взаимной любви и счастью.

В тот день она встала ранее обычного, около пяти утра. Быстро выбрав простое платье и стянув волосы на затылке в простую прическу, называемую «цветок-корзинка», она проворно вышла из спальни. В ее руках было платье, завернутое в шелковый чехол, и создавалось впечатление, что девушка просто несет наряд по приказу государыни, забрав его из дворцовой прачечной. Но внутри широкого подола девушка спрятала ту самую заветную коробку, которую три дня назад передал ей Чемесов. Машенька прекрасно осознавала, как опасно и чудовищно то, что она собиралась сделать. Но в тот миг, когда девушка приблизилась к комнатам императрицы, в ее сердце неистово застучала мысль том, что она безумно, до дрожи в коленях любит Гришу, который теперь казался девушке идеалом мужчины и был для нее самым дорогим существом на этом свете. И ради того, чтобы он оставался доволен, она была готова на все.

Едва достигнув первой комнаты императрицы, которая являлась гостиной, Маша осторожно приоткрыла дверь и окинула взглядом залу. Та была пуста. Два камердинера Екатерины Алексеевны сегодня были отпущены в увольнение до вечера, а третий, Михаил Иванович, немного приболел и должен был появиться только к обеду. Об этом знала Маша, именно оттого выбрала теперешнее утро для осуществления неприятного дела.

Она быстро прошла в гостиную в золотистых тонах, приблизившись к книжному шкафу, вытащила коробку и спрятала ее на одну из полок за книги. Далее девушка, захватив сверток с платьем, унесла его обратно в свою комнату. По дороге она встретила пару слуг, которые в этот утренний час уже сновали по дворцовым коридорам, не обращая на нее никакого внимания, и лишь молча кланялись ей.

Уже к восьми девушка вновь вернулась в гостиную государыни. Пройдя в кабинет, Машенька присела на бархатный стул, ожидая, когда от императрицы выйдет приближенная фрейлина, которая помогала Екатерине Алексеевне совершать утренний туалет. Через полчаса из будуара императрицы появился Платон Зубов. Как и обычно, надушенный и при параде, в своем камзоле с бриллиантовыми пуговицами, с напудренными темно-русыми волосами и жеманной, развязной улыбкой на устах, он медленно оглядел Машу и напыщенно произнес:

– Вы, дорогуша, как обычно, точны, словно часы.

– Добрые утро, Платон Александрович, – сказала почтительно Маша, чуть наклонив голову.

– Но толку от этого нету. Императрица еще не одета.

– Ничего я подожду, сколько потребуется, – спокойно ответила Маша, поднявшись на ноги и отходя к окну, делая вид, что общество Зубова не занимает ее более.

Платон же скорчил кислую мину и медленно направился к выходу из кабинета. Однако, едва сделав пару шагов, он, не в силах сдержаться, вымолвил:

– Ваша надменность и высокомерие, госпожа Озерова, уродуют прелестные черты вашего лица и нрава и делают вас некрасивой.

Она резко обернулась и вперила в лицо молодого человека внимательный, холодноватый взор. В последнее время Зубов постоянно пытался уколоть ее словами, едва они встречались наедине или на людях. Да, это было нечасто, пару раз в неделю, но все же ей казалось, что Платон ищет повод, чтобы сказать ей нечто нелицеприятное и обидное, понимая, что при его нападении Маша не может ответить тем же. И девушка прекрасно знала, отчего Зубов травил ее. За ее холодность и за то, что она отказала ему во внимании еще два месяца назад. Но девушка не сожалела об этом, так как не собиралась ставить на одну чащу весов доверие государыни и интрижку с Зубовым, который был вовсе не в ее вкусе. К тому же самой Екатериной Алексеевной, которая неистово ревновала своего молодого фаворита, Платону было запрещено разговаривать с женщинами, но молодого человека, видимо, это несильно заботило, оттого он не упускал случая приударить за очередной девицей.

Чуть приподняв подбородок и напряженно посмотрев в глаза Платону, Маша тихо сказала:

– Моя красота не должна заботить вас, Платон Александрович, ибо она предназначена для моего будущего мужа.

Поджав губы, Зубов злобно взглянул на нее и, более не вымолвив ни слова, быстро вышел из кабинета. После его ухода Маша с облегчением вздохнула и вновь принялась ждать. Только около десяти от императрицы вышла ее приближенная фрейлина и велела Маше зайти. Девушка, как и обычно, получила наставления и поручения от Екатерины Алексеевны и около одиннадцати осталась одна в спальне императрицы.

Она слышала, как в соседнем, смежном кабинете государыня давала распоряжения одному из своих секретарей. В это время Маша прибирала постель императрицы и ее туалетный столик. Позже, едва дождавшись, когда Екатерина Алексеевна покинет свои покои и направится для трапезы в столовую, Маша проворно вышла из спальни государыни и отметила, что в кабинете никого нет. Она бегом промчалась в гостиную и достала из-за книг спрятанную коробку. Вихрем вернувшись обратно в опочивальню императрицы, девушка быстро отворила потайную дверь и прошла на винтовую лестницу, которая вела вниз, к покоям Зубова, находящимся на первом этаже дворца, под комнатами государыни.

Машенька влетела в пустую спальню фаворита и огляделась. Комод стоял сбоку от резного шкафа. Девушка прекрасно знала, что Зубов никому не позволял прибираться в своем белье. И сам раскладывал галстуки, чулки, нижние рубашки, платки и другие вещи по ящикам. По его приказу слуги складывали чистые вещи сверху, на специально отведенную тумбу, а грязные подбирали с пола. Никому не позволялось прикасаться не только к комоду Зубова, но и к шкафу и кровати фаворита. Машенька подозревала, что в комоде он хранит какие-то секреты или ценности, потому и существовал этот запрет. Но ей это было неинтересно. Однако о неприкосновенном комоде она однажды рассказала Чемесову, и, видимо, именно оттого Григорий велел ей подложить отравленный платок в это место, чтобы другие люди, кроме Зубова, не могли пострадать от яда.

Подойдя к резному комоду, Маша поставила коробку сверху и, медленно открыв ее ключом, подняла крышку. На несколько мгновений она замерла, глядя напряженным взором на холщовый мешочек внутри. Уже через минуту она дрожащими руками взяла мешочек и, медленно достав оттуда плотные белые перчатки, натянула их на свои тонкие ладони. Перчатки оказались невозможно большими и закрыли ее руки почти до локтей. Далее девушка, застыв над коробкой, потянула белые ленты, торчащие сбоку, и вытащила дно. В потайном отделении лежал небольшой шелковый кружевной платок, точно такой же, какие обычно использовал Зубов. Маша знала, что это его платок, ибо неделю назад также выкрала его из этого комода и отдала Грише.

Послышался шорох, и Маша затравленно обернулась, взглянув на приоткрытую в спальню дверь. Но никого не заметила. Опять стало тихо, и девушка напряженно выдохнула, подумав, что ей это только показалось.

Понимая, что времени мало и может вот-вот появиться кто-нибудь из слуг, девушка проворно выдвинула верхний ящик комода, где лежали носовые платки, а затем, одной рукой удерживая за ленты потайное дно, второй осторожно обхватила отравленный платок и мгновенно положила его поверх стопки. Быстро вставив обратно потайное дно, Маша стремительно начала стягивать перчатки с рук. Уже когда они оставались лишь на пальцах, она стащила одну перчатку, скинув ее в коробку, а вторую, чтобы не трогать ее руками, просто стянула, также кинув ее в шкатулку, и захлопнула крышку. Закрыв комод, девушка схватила коробку под мышку и устремилась вверх по потайной лестнице в спальню государыни.

Дверь в покои императрицы была чуть приоткрыта, и девушка, вихрем пролетев мимо, выскочила в кабинет Екатерины Алексеевны. И тут же налетела на камердинера Михаила, который в испуге ахнул. Замерев и мгновенно спрятав коробку за спину, Маша поздоровалась и, обойдя мужчину, пролепетала, что ей некогда, устремившись в примыкающую к кабинету гостиную. Спустя пять минут она прибежала в свою комнату, сжимая в руках коробку и думая о том, что в коридоре ей повстречалась только пара слуг, которые гасили свечи и даже не обратили на нее внимания.

С горящими щеками и дико стучащим сердцем Машенька, без промедления сунув коробку под кровать, устремилась к кувшину с водой. Помыв руки несколько раз, она устало прислонилась к стене и тяжко выдохнула. Девушка понимала, что сделала все, что требовалось, и теперь оставалось лишь ждать. Однако времени долго находиться в комнате у нее не было, потому что по распоряжению императрицы следовало отправляться в Смольный институт, дабы переговорить с тамошней начальницей по вопросам, которые Екатерина Алексеевна означила час назад. Маша быстро переоделась в платье для визитов, надела верхний вышитый редингот, шляпку, ботиночки и перчатки и поспешила прочь из своей комнаты, намереваясь вернуться через пару часов и придумать, что сделать с коробкой.

Зимний дворец, 1790 год, Май, 8, день

Едва Машенька вошла в главный вестибюль Зимнего Дворца, как наткнулась на матушку. Анна Андреевна словно ожидала ее и, завидев дочь, проворно подошла к ней и взволнованно прошептала:

– Здравствуй, милая. Не виделись мы сегодня. Я дожидалась тебя. Мы должны немедленно возвратиться домой.

– Что-то случилось, матушка?

– Да, Машенька. Идем. У нас нет времени. Слава Богу, твой отец сегодня в увольнении. И я дожидалась только тебя.

– Но мне надо доложить императрице о моей поездке в Смольный институт.

– Нет, не сегодня. Это опасно, – нервно выпалила старшая Озерова. – Идем, доченька. Я по дороге тебе все расскажу.

Анна Андреевна увлекла девушку на улицу. Уже через четверть часа Озерова с дочерью, преодолев просторную площадь перед Зимним дворцом, вышли на Невский проспект и поймали экипаж. Здесь, в закрытом от посторонних ушей пространстве, Анна Андреевна решилась все объяснить.

– Мария Фёдоровна, благодетельница наша, теперь, около полудня, поведала мне, что готовится приказ на арест всей нашей семьи.

– На арест? – испуганно пролепетала Маша, и сердце девушки яростно забилось, так как внутренним чутьем она поняла, что это как-то связано с отравленным платком. Мария Федоровна была цесаревной и женой наследника престола Павла Петровича. Именно у нее и служила фрейлиной мать Маши.

– Да, милая. Оттого я вся на нерве. Мария Фёдоровна отметила, что Павел Петрович не знает всех подробностей, но ему доложили, что это как-то связано с фаворитом государыни нашей. Боюсь я, что отец твой, Кирилл Петрович, уж такой порывистый и несдержанный человек, сказал этому Платону Александровичу что-нибудь неприятное. Вот и осерчала на него императрица.

– Но, может батюшка тут ни при чем? – сказала Машенька, холодея.

– Не знаю, милая. Мария Фёдоровна расстраивалась, что не может заступиться за нас, ибо власть Павла Петровича невелика, и он боится вызвать гнев матушки. Но Мария Фёдоровна милостиво позволила нам немедленно уехать из Петербурга, чтобы избежать ареста. Возможно, позже мы сможем вернуться. Я, едва все узнала, сразу же поспешила к тебе в спальню, душа моя. Так тебя уже не было. А все в твоей комнате перевернуто. Такое впечатление, что обыск проводили и что-то искали. И наверняка тайная канцелярия. Только не пойму, что они хотели найти у тебя, Машенька? Ума не приложу.

– И я, матушка, не знаю, – вымолвила Маша вмиг осипшим голосом, с дрожью осознавая, что не уничтожила опасную коробку из-под отравленного платка, намереваясь вечером сжечь ее, когда будет топить камин. Но теперь было поздно. Мрачные мысли завладели девушкой, поскольку она поняла, что распоряжение об аресте ее семьи связано с платком. Она начала лихорадочно размышлять обо всем. Надо было немедленно послать записку Григорию и спросить совета, как поступить дальше.

– Я сразу же отписала Сереже в казармы. И потребовала, чтобы он незамедлительно явился домой, – продолжала дрожащим голосом старшая Озерова. – Возможно, он уже дома, ведь уже темнеет. Да и Кириллу Петровичу записку отправила. Мы быстро соберемся и, надеюсь, к полуночи уедем. Возьмем с собой только Гаврилу да Феклу, чтобы ехать двумя экипажами.

– А куда же мы поедем? – спросила дрожащим голосом девушка.

– Пока не знаю. Надо поговорить с Кириллом Петровичем. Возможно, в Тобольск, к дальним родственникам твоего отца. Но я бы вообще уехала за границу. А потом, может, Бог даст, гроза минует и вернемся в Россию.

– Как все печально, матушка. Отчего все так?

– И не говори, доченька, – заметила Анна Андреевна и вздохнула. – Что-то сердце опять колет с самого утра.

– Вам нехорошо, матушка? – озабоченно спросила Маша.

– Да ничего, пройдет, милая, не беспокойся. Просто очень тяжко переживаю я все наше положение…

Санкт-Петербург, Особняк Озеровых,

1790 год, Май, 8, вечер

Душный майский вечер окутал Петербург. Стоя у окна спальни, Анна Андреевна отодвинула занавесь и, вновь нервно оглядев двор, произнесла:

– Где же Сергей? Уже почти девять.

За ее спиной послышались шаги.

– Матушка, все собрано. Но батюшка отказывается ехать, – уведомила Маша.

– Я сама это решу, – кивнула устало Анна Андреевна. – Прикрой плотнее дверь, доченька. Я хочу поговорить с тобой.

– О чем же?

1
...
...
14