Время младое незнакомое

Шелковникова пришла последней. Вся в светлом: белые шапка и шарф, млечно-белое пальто. Наверное, Санька слишком долго смотрел, как ее фигурка, словно переводная картинка, проступает в глубине елового перелеска, потому что Леха сказал:

– Сдулся заяц.

И Санька отмер под понятливым Мишкиным взором. Мишка тоже хорошо помнил резинового зайца.

– Ку, – поздоровался Леха за всех. – Мы тут успели обсудить Юлино подражание Чехову.

– Извините, – пробормотала Шелковникова простуженным голосом, – я, кажется, немножко приболела.

– Болей в каникулы, а то спектаклю кранты, – грубовато бросила Надя. Ей, видимо, не понравилось, что Шелковникова выглядит Снегурочкой.

Сугробы обложили заброшенное здание плотно, как баррикады. В рамах разбитых окон резвились непуганые воробьи. Хозяйственный Мишка обнаружил у гаражей лопату и расчистил подход к крыльцу. Мощным рывком отодрал створку примерзшей к порогу двери:

– Добро пожаловать!

От камня серых стен веяло стужей. Кое-где на подметенном кем-то полу белели снежные гребни.

– Говорят, это Дворец молодежи. В советские времена строили. Уже название дали – «Юность», но началась перестройка Горбачева, и «Юность» загнулась. Потом хотели ресторан здесь открыть – тоже не вышло.

Отец Мишки строитель, отсюда и познания.

– Если дом никому не принадлежит, почему бы не попросить взрослых его достроить? – воодушевилась Юлька. – Клуб «Юность», кстати, есть при колледже искусств, а в нашем районе для нас вообще ничего нет. Как мы назовем свой дворец?

– Давайте как Надю – «Надежда», – Лехины щеки яблочно заблестели. («Сам небось тоже сдулся», – ухмыльнулся Санька.)

– Может, еще «Вера и Любовь»? – фыркнула Юлька.

Раскинув руки и задумчиво глядя в сумрачный потолок, Надя прошлась по теоретическому фойе.

– Вот этот долгострой – наша надежда? Это наша вера… любовь?

– Пусть будет Дворец Нового года, – сказал Мишка. – Тем более рядом парк Новогодний.

– Лучше Дворец нового времени имени Пушкина.

– Здравствуй, время младое, незнакомое!..

– Когда я был маленьким, брат в Новый год взял из подарков все шоколадки и построил мне шоколадный дворец. Я представлял, будто дворец огромный. Гуляешь по нему и выколупываешь из стен орехи, откусываешь от дверей и колонн, а на потолке, где не достать, шоколад самый вкусный…

– В таких шоколадно-пряничных домах живут ведьмы, – перебила Мишкин детский лепет неромантичная Юлька.

– Папа говорил, что Новый год в его детстве пах мандаринами, – вспомнила Надя.

– Жаль, что искусственные елки не пахнут хвоей, – вздохнула Шелковникова.

– А снег пахнет арбузом! – Санька кинул в нее снежком.

– Да здравствует наш Новый год, самый новогодний год в мире! – принялся дурачиться Леха и тоже швырнул снежок.

Сразу стало шумно, гулко, голоса в каменных просторах отдавались веселым эхом, и никто не услышал, как на крыльце заскрипел снег. Дверь распахнулась. В проеме возникла толстая тетка с большой клетчатой сумкой и, выпучив глаза, закричала:

– Это кто тут орет? Это вы орете? Что вы тут делаете? Пиво пьете, наркотиками ширяетесь? Раз дверь незапертая, думаете, некому дом сторожить?

– Ведьма пришла, – хохотнул Леха.

«Ведьма» близоруко сощурилась – в помещении после дневного света всегда темновато.

– Кто? Что?! И девки тут! Счас ментов позову!

Санька выступил вперед:

– Тише, тише… Ничего плохого здесь не происходит.

– А зачем сюда пришли? Чем заниматься? – глаза тетки привыкли к приглушенному свету и подозрительно оглядели отряхнувшихся от снега ребят. Явление из угла внушительного Мишки заметно укротило ее воинственность.

Выдержав паузу, Санька состроил глубокомысленную мину:

– Мы проводим исследование по физике незавершенных строений. Видите ли, планомерная система индульгенций, приобщенных к вышеизложенным хроникалиям конструкции, поменяла наше представление о научных методах виолончельной импактности, – он развел руками и добродушно улыбнулся. – Вот мы и зашли, чтобы убедиться.

– Студе-енты, – неуверенно протянула сторожиха. – Че тогда орали-то?

– Снегом кидались, – честно сознался Санька.

– Больше чтоб мне не кидались и не орали, – она погрозила пальцем в дырявой перчатке. – А то пойду и пожалуюсь вашему… этому…

– Декану? – подсказал Санька.

– Ага. – Она по очереди окинула ребят полным сомнений взглядом, позвенела пустыми бутылками в сумке и удалилась.

– Что такое виолончельная импактность? – спросила Юлька.

Санька пожал плечами:

– А я откуда знаю?

– Ты бы еще сказал, что мы Пушкина репетировать собрались, – усмехнулся Леха.

Мишка хлопнул себя по лбу:

– Ба! Пушкин! – и вытащил из рюкзака с десяток мятых листов, отпечатанных двенадцатым кеглем.

– Жесть, – выразил восхищение Леха.

– Всю осень только и делал, что читал. Запоем, – Мишка словно оправдывался перед кем-то. – Наверстывал упущенное. Даже в библиотеку записался.

– Из-за «чалки-калки»?

– Не только, – вздохнул он. – Повзрослел, наверно.

Вопль изумления исторгла Мишкина версия раздвоения Онегина, которое будут изображать сразу два актера.

– Каждый человек состоит из двух половин, – объяснил соавтор классика свой оригинальный замысел, – и они, эти стороны, не всегда согласны между собой. – Ну, как Моцарт и Сальери. «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мной повсюду как тень он гонится…»

– Реабилитируешь лишнего человека, – понял Леха. – Дескать, «не я такой, время такое».

Мишка читал вслух, и на глазах у одноклассников из него, как бабочка из кокона, вылезала совсем другая личность. Голос у этой личности оказался гибкий и выразительный. В незнакомце проступала авторская ирония, и переживания отражались на вдохновенном лице. Текст инсценировки он знал почти назубок и редко заглядывал в бумаги. Увалень и шалопай стремительно преображался в гения. Леха на всякий случай запечатлел исторический момент на камеру мобильника. Санька вполне серьезно подумал, что они присутствуют при эпохальном событии. Может, оно войдет в летопись литературы, как «знакомство друзей с первым произведением знаменитого писателя М.С. Шишкина».

Мишка читал долго, и, когда отставил последний листок, все прыгали уже не только от восторга. Заявление о том, что режиссером Мишка назначает себя, возражений не вызвало. Санька потрепал друга по плечу:

– Шедеврально, мальчик! Ты прямо Шишкин-Пушкин.

– Сам ты мальчик, – парировал счастливый Мишка.

Класс гордился двумя краеведшами, чемпионом по плаванию и Санькой – репортером с художественным уклоном. Школьное небо еще не знало, что скоро на него взойдет новое светило – драматург & режиссер. Ребята торжественно поклялись хранить тайну до новогоднего вечера.

Обалдев от внезапной Мишкиной гениальности, девчонки зашептались. По тому, как кокетливо Надя выпятила губки, Санька понял, что она мгновенно втрескалась в свежеявленную звезду. Это открытие нисколько его не раздосадовало.

То, что никак не удавалось Ирине Захаровне с ее натужными играми «в рифму», легко и просто вышло у Александра Сергеевича. Пушкинская поэзия зацепила Мишку, разбудила и потрясла до глубин. Всходы брошенного классиком семени проклевывались в нем один за другим, причем не плевелами! Он уже музыку к спектаклю подобрал и записал на плеер.

Мишка любил разную музыку и с удовольствием слушал как рэп, так и классику. Но, несмотря на всеядность и вкусовую безалаберщину, работу он провел грандиозную. В диком хаосе фрагментов из пьес Баха и Вивальди, из джаза и рэпа не то чтобы слышалась, а странным образом ощущалась едва уловимая тема. В некоторых местах Санька угадывал вариации обоих Онегиных.

Поделили с Мишкой Евгениев. Лехе, слегка озадаченному поединком с двумя противниками, достался Ленский. Каждая из девчонок, понятное дело, претендовала на роль Татьяны. Деликатный Мишка, лепеча о какой-то фактуре, вопросительно поглядывал на Шелковникову, но распределить женские роли сам не осмелился. Чтобы исключить обиды, кинули жребий в Лехину рукавицу. Бумажку с «Татьяной» повезло вынуть Наде, цыганистая Юлька вытянула белоликую «Ольгу». Осталась одна бумажка – «няня».

– Не переживай, – сказал Шелковниковой Леха. – В гриме станешь старушенция стопиццот.

Заторопились в школу. Мишка был огорчен неудачной жеребьевкой и молчал. Рядом шла Шелковникова, что-то оживленно рассказывала ему и смеялась. Позади шагали Юлька и влюбленная в Мишку Надя. За ними плелся Леха (влюбленный в Надю). Санька замыкал процессию, попинывая подвернувшиеся под ноги ледышки. Перед глазами у него почему-то мельтешил классный журнал, где фамилии Шишкина и Шелковниковой стояли рядом. Санька уныло думал: что особенного он в ней нашел?

Когда она хмурилась, между ее бровями пролегали две короткие горизонтальные морщинки. Не красили Шелковникову эти морщинки. И глаза она открывает во всю ширь, если сердится, тоже не очень-то привлекательно. На обществоведении обернулась к Мишке, Санька поймал краешек улыбки, не ему предназначенной. Дыхание сразу сперло, и ладони вспотели. Незаметно пролетела алгебра. Назойливые мысли бились о бесчувственную спину Шелковниковой, как глупые бабочки о лампу. Санька забыл обо всем, даже о вчерашнем наводнении в школе. О нем, кстати, все забыли. Уборщица подтирала шваброй у гардероба лужицы, натекшие от обуви.

После уроков Мишка собрал ребят на предварительную – получасовую, как он уверял, репетицию. Войдя во вкус, он делал попытки командовать. Ему не терпелось, пока не поздно, раскидать девчонок «по фактуре» ролей. Покладистый, конфузливый Мишка впервые в жизни готовился сказать твердое «так надо».

Надя справедливо заподозрила покушение на свою роль и не спускала с режиссера потемневших до сини глаз. Леха мрачно разбирал кипу листов – на большой перемене растиражировал текст. Одна корыстная Кислицына ликовала в надежде на исправление оценки и жизнерадостно лезла к Саньке с вопросом, нужен ли при дуэли доктор. Потом, увлекшись игрой, Санька забыл о безразличной к нему Шелковниковой. Мишка тоже играл с азартом, чем подтвердил суждение, что талантливый человек талантлив во всем. Зрительский восторг дуэт-канону Онегиных был обеспечен.

Лехе понадобилась помощь реквизита. Схватив лопату, поставленную Мишкой в угол, он оседлал ее и заверещал сквозь скрежет железа по полу:

 
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал.
По имени Владимир Ленский,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт!
 

– Ой, не могу! Ой, поэт прискакал! – Юлька пополам согнулась от хохота.

– Ты это Пушкину скажи, – обиделся Леха. – Тут русским языком написано: «прискакал». Тогда авто и шоссе не было, в деревню на лошадях прискакивали.

– Погоди, не «прискакивай» пока, – остановил его терзаемый постановочным зудом Мишка и попросил Надю прочитать Татьянино письмо. Надя с готовностью воскликнула:

– Я к вам пишу – чего же боле?!

– Патетика твоя к чему? – прервал Мишка, не заметив, что попал в размер стиха. – Давай снова.

– Я к вам пишу, – повторила Надя тише, но уловила усилившуюся режиссерскую досаду и смолкла.

– Надь, не обижайся, ты пойми: Татьяна места себе не находит. У нее же первая любовь! Ты должна быть простодушной и в то же время страстной. Внутри страстной, не снаружи, Надь. Не надо скалиться и психованную изображать… Попробуй еще.

– Я… к вам… пишу, – пробормотала она упавшим голосом.

– Вот, смотри, – в уголках Мишкиных губ ямочками обозначилась робкая улыбка, глаза отрешенно уставились в окно. – Поверьте, – выдохнул он, – моего стыда вы б не узнали никогда, когда б надежду я имела…

Надя послушно вытянула губы навстречу окну. Мишка прервался:

– Слушай, Надежда, может, ты Ольгой будешь?

– К тебе, Надя, правда, больше Ольга подходит, – поддержал Санька. – «Глаза как небо голубые», «локоны льняные»…