В Лимпопо, в Лимпопо, в Лимпопо!

Перед уроками наглый Дмитриевский развел подозрительную дискуссию о типажах женщин якобы по Чехову. Если это не фейк, то большинство классиков – циники. Женя угодила в группу «ланинская фруктовая». Юля Кислицына шепнула, что Чехов от лица какого-то алкаша охарактеризовал так девчонок, которые пока не… «ну, сама понимаешь». Женя читала у нее в фейсбуке топ с похожим списком определений: «Изменяет – предатель; не изменяет – зануда; вообще ни с кем – задрот…» Девчонки живо обсуждали эту тупость и пошлость.

Легонько дернув за косу, Дмитриевский предположил:

– Шелковникова еще даже ни с кем не целовалась.

В конце фразы слышался вопрос. Женя возмутилась, но ничего не сказала, только косу перекинула на грудь.

– Что ты к ней лезешь? – проворчал Шишкин.

– Не целовалась, – помедлив, нарочно громко удостоверился Дмитриевский. – Да и ты у нас, Мишка, последний российский девственник.

Мальчишки обидно заржали. Шишкин мог бы одной левой раскидать всех по углам, но не успел. Гладков предостерег:

– Класснуха идет!

Ирина Захаровна зашла на фоне трещащего звонка, и по возбужденному Чеховым классу пронеслось: «Коньяк с лимоном…»

Знала бы Ирэн! А она и узнала. Подняв руку, Надя Сорокина спросила, правда ли, что Антон Павлович… и т. д.

– Подобными «классификациями» забавлялись и продолжают баловаться многие поэты-писатели, – усмехнулась Ирина Захаровна. – В институте и мы развлекались, сочиняя наш «ответ» Чехову.

Розовая от восторга Сорокина вылупила голубые глазищи в пол-лица:

– Ой, Ирина Захаровна, прочтите, пожалуйста!

– Почему бы вам самим не пофантазировать на досуге? А мы сегодня освежим наши воспоминания о «Войне и мире».

Женя услышала, как позади беспокойно завздыхал и завозился Шишкин. Кислицына хихикнула:

– Мишка в прошлом году содрал сочинение с инета и плохо проверил, а там девчонка написала: «Если бы я была Наташей Ростовой…»

За урок Шишкин, очевидно, сильно освежил и прочувствовал вину своего плагиата. На перемене он внезапно вышел к доске и, до ушей налившись румянцем, замахал большими руками:

– Народ! Ахтунг сюда!

Одноклассники переглянулись: не в привычке Шишкина было привлекать к себе внимание. А он напрягся, будто набрал полный рот гальки, как ученик древней ораторской школы, и выпалил:

– У Ирэн в Новый год день рождения! (Подумаешь, открытие. Всем известно.) Давайте сделаем ей сюрприз – подготовим спектакль!

Класс отреагировал адекватно бредовому предложению.

– Сам пьесу напишешь, филолух?

– Граф Толстый!

– О! Я уже придумал название: «Если бы Шишкин стал Наташей Ростовой»!

Короче, Остапов понесло.

– Я-то думал, что вы – люди… а вы… эх! – Мишка сокрушенно махнул рукой.

Волну новых реплик на тему «эх» пресекла Ирэн, вернувшаяся вместо ожидаемой математички:

– Больше сегодня уроков не будет. На нижнем этаже прорвало трубу.

11-й «б» радостно загудел, захлопал, как в ладоши, учебниками:

– А завтра, Ирина Захаровна? Завтра тоже не приходить?

– Надеюсь, аварию скоро ликвидируют. Читайте сообщения на школьном сайте.

Внизу в коридоре и гардеробе парило, как в бане. Физрук с мальчишками расстилали доски мостками поверх успевшей натечь воды, и уже носились с какими-то шлангами ремонтники. На улице Женино лицо окатило жгучим морозцем. Пристывая к ступеням, мелко морщилась зеленая ковровая дорожка. Дворник обсыпал песком ледяной наст уводящей в аллею тропы. Крупный коричнево-серый песок взвизгивал под ногами, будто подошвы ступали по забросанному бисером стеклу.

Некоторые звуки болезненно остры и током отдаются в локтях и чашечках коленей. Это особенно неприятно в стужу, когда хочется впасть в анабиоз и не слышать, не видеть ничего, даже сказочной красоты спящих деревьев. Холод с полным правом наказывал Женю за лень: зимнее пальто-пуховик лежало в нераспакованном с переезда чемодане. Говорила же мама: «Сегодня же достань, приведи в порядок», а дочь-бездельница опять не послушалась.

Женя шла в куртке с тонким синтепоновым подбоем и пыталась отвлечься от холода с помощью размышлений. Думала о добром Шишкине, разочаровавшемся в людях класса, и приставучем Дмитриевском. Думала, что в выходные начнется декабрь, а через месяц наступит неведомый год. В этом году из нее, Жени, попрут кошачьи флюиды, и она перейдет в фазу шабли и шато дикем. Должно быть, эти вина (а они точно вина? не лимонады?) чудно пахнут.

Дойдя до супермаркета, Женя окинула оценивающим взглядом Родриго-Игоря. Он был одет в элегантное черное пальто. Темно-синий кашемировый шарф с изящной небрежностью лежал на плечах и спускался за спину. Рука в лайковой перчатке приглашала к двери – welcome… Глаза асфальтового цвета с томным безразличием смотрели в никуда сквозь мягко озаренное стекло витрины. Женя ответила на приглашение – зашла погреться.

Со спины ненастоящий мужчина выглядел не так роскошно. На кукольных волосах блестками отсвечивал иней. В магазине уже продавались елки и сосны, по неколючим веткам из полимера бегали бенгальские искры. Не хватало запаха хвои.

Женя покинула искусственный лес, не прощаясь с Родриго-Игорем. Ему было все равно, приглашать или прощаться.

Хищный холод снова накинулся на Женины руки в перчатках, ущипнул за щеки, закричал в каждой клеточке моментально продрогшего тела: «Ага-а, вот ты где!» Помочь теперь могло только самовнушение. Свежемороженые губы еле зашевелились: «Мне жарко, мне жарко, мне очень жарко! Уф-ф, какая знойная вокруг Африка! Я гуляла в бикини у Нила, в Лимпопо голышом я ходила!» Холод насторожился и, прочухав обман, пощекотал в носу. Женя чихнула с колокольным отзвуком в голове, не выдержала и заскочила в кафе.

Как же мало иногда человеку надо, чтобы почувствовать краткий миг счастья! Душа приняла с чаем блаженство тепла, руки согрелись о горячие бока чашки. Из нее поднимался сладкий пар, с краю уютно свисал хвостик чайного пакетика. Чьи-то глаза расплывчато и дружелюбно мерцали напротив. «Замерзла?» Голос низкий, с приятной, не простудной хрипотцой.

Рядом звенели о чем-то знакомые голоса. Женя оглянулась: за соседним столиком сидели пятеро одноклассников – троица «богатырей» и Кислицына с Сорокиной. Запивали чаем пирожные. Юля увидела Женю, обрадовалась и подвинулась, освобождая место:

– Жень, иди к нам, мы с Надей «ответ» Чехову сочиняем! Поможешь?

Женя засмеялась:

– У мужчин классификация короткая: от четырнадцати до двадцати – пиво, потом – водка.

Сорокина затрепетала ресницами «Макс-фактор»:

– Мы рассматриваем мужчин с точки зрения косметики.

«Мужчины от 16 до 20 – пудры и румяна: то бледнеют, то краснеют. От 20 до 25 – тушь для ресниц: обещают быть пушистыми, но липнут и щиплются», – прочла Женя на листке.

– Это я еще в школе придумала, – гордо сказала Кислицына.

– А дальше?

– Дальше опыта не хватило.

– Шелковникова, по-твоему, опытная? Она же целоваться не умеет, – Дмитриевский почему-то хулигански подмигнул Сорокиной, и на круглый лоб Нади набежали некрасивые морщинки. Только она открыла рот, как Шишкин воскликнул:

– Есть идея инсценировать к Новому году «Евгения Онегина»!

Надя осталась с открытым ртом.

– Теперь я понял, отчего мне всегда казалось, что «идея» – производное от слова «идиотство», – заумничал было Дмитриевский, но Юля его перебила:

– Браво, Миша!

И Гладков одобрил:

– Зачет.

Глаза Дмитриевского посерьезнели, а губы недоверчиво скривились:

– Фанфик, что ли? Типа продолжение – «Онегин вернулся, Татьяна опять влюблена»?

– Зачем? – удивился Шишкин. – Все по роману плюс немного других пушкинских стихов. Вшестером отрепетируем и выступим на вечере. Ты же с нами, Женя?

Она неопределенно пожала плечами. Ленский дома ей надоел.

– Почему обязательно Пушкин?

– По нему легко писать, – пояснил Шишкин. – Стихи даже к рэпу подгоняются.

– Кто будет этим заниматься? – Гладков задал вопрос для проформы. Из всей компании к драматургическому труду годился разве что Дмитриевский, и то с натяжкой.

– Я, – застенчиво улыбнулся Шишкин, сияя глазами. – Уже написал.

– Ху из ху в твоем произведении? – нарушил Дмитриевский паузу, полную общего изумления. – Надеюсь, я не какой-нибудь Пустяков?

– Не кокетничай, Саня, – одернула Сорокина. – Ты Онегин, ты! Больше некому.

Девчонки засобирались. Женя с тоской посмотрела в окно: не прибавили ей настроения ни задумка Шишкина порадовать Ирину Захаровну, ни эти лебяжьи сугробы, обнявшие дворы зимнего города. Какие восторги, какая эстетика у самого неприятного из времен года! Холод за дверью ждал, когда Женя помчится короткими перебежками от угла до угла, как ежик в тумане, – домой, домой…

Юля сунула в сумку листок с началом косметической классификации мужчин.

– «Ответ» сегодня досочиняю. Сестра подскажет, опыта у нее куча.

– Отправь мне вечером на «мыло», – попросила Сорокина.

– И мне для прикола.

– Всем отправлю, – пообещала Кислицына. – Но это же так, шутка юмора. Вот Мишино предложение – суперский супер! Если спектакль получится, Ирэн мне за полугодие, может, четверку на пять исправит.

– Где будем репетировать? – спохватился Гладков.

Проводить репетиции в школе было негде и невозможно – сюрприз бы сразу накрылся. После недолгих споров решили собраться завтра, за два часа до уроков, в недостроенном здании за Новогодним парком.

Хорошо, что Женя живет в одном дворе с мальчишками. Она шла не одна, и холод остерегся тотчас взять ее в плен. Крался по пятам и подслушивал: говорили о нем. То есть о русских морозах, на которые жаловались немецкие ветераны Великой Отечественной. В мемуарах гитлеровцы завидовали советским солдатам, одетым в тулупы и валенки. Женя тоже не отказалась бы сейчас от неэстетичных, зато очень теплых тулупа и валенок.

Шишкин обнаружил специфические познания в области бронетехники: оказывается, в сильные морозы механизмы и двигатели с воздушным охлаждением остывали в наших танках, и машины останавливались. Ночами экипажам приходилось поддерживать костры в вырытых под танками ямах, иначе эти ходячие холодильники к утру бы не завелись.

Мальчишек хлебом не корми – дай поболтать о войне. Правда, о нынешней службе в армии они невысокого мнения. В классе чуть ли не каждый голову ломает, как бы от нее откосить. А Шишкин сообщил, что после школы пойдет отдавать солдатский долг Родине. Отслужит, и только тогда поступит в строительный. Не демонстративно сказал, просто так. На общем фоне прохладного отношения к дымам отечества Шишкин выглядит попаданцем из 40-х и, кажется, не догадывается о своей несовременности.

Гладков промолчал, Дмитриевский непонятно хмыкнул. Ну, он-то наверняка отмажется. Жаль, ему бы пошла военная форма…

На вопрос: «Что такое Родина?» у людей нет точного ответа, а языка перелетных птиц, у которых чувство родины развито лучше всего, люди не понимают. Но Родина – с большой буквы и маленькой – определенно необходима человеку, чтобы ощущать уверенность в себе. Если по-честному, побольше бы в государстве таких Шишкиных.

По железным горкам детской площадки катались румяные дети. Ребятне мороз нипочем. Женя попыталась вспомнить, зябла ли она в детстве. Не получилось. Может, ее тогда грела забота бабушки, и родители больше любили? Говорят, что любовь – греет…

Дом встретил безлюдной враждебностью распахнутых в пустоту комнат. Увидев в зеркале прихожей лицо с покрасневшим носом, Женя пропела: «Где же ты, моя Лимпопо?» Зеркальная поверхность затуманилась от дыхания, и лицо рассердилось. Возможно, на войне низкие температуры предпочтительны для победы над врагом, но не в мирное время и не в квартире! Ртутная стрелка домашнего термометра застыла у отметки 14, в плюсе затаилась сентябрьская осень… Кран в кухне безнадежно плакал. Патриотизм в Жене выстудился в два счета: ей срочно захотелось попросить климатического убежища в любой южной стране без сантехнических проблем.

Мама с папой на работе. Впрочем, они бы ничего не сделали. Мама занята папой и учениками, папа – собой и образом противоречащего Пушкину Ленского. Сидят вечером, кутаются в пледы и терпят всепроникающий холод. Привычка терпеть выработалась у них со времен тотального дефицита. Инициативу придется взять в свои руки…

Женя нашла в телефонном справочнике номер коммунальной службы и решительно позвонила. Бесстрастный голос дежурной на другом конце провода отрекомендовался: «Справочная». Узнав, что кран в квартире такой-то по такому-то адресу требует починки, Справочная позвала: «Петров!» и передала трубку сантехнику.

– Вас, блин, много, а я один, – проворчал сантехник Петров. – Напарник уволился, никто за копейки работать не хотит. Диктуйте, откуда вызов, в течение месяца приду.

Женя подала заявку от имени папы и сказала спасибо. А что она еще могла сказать?

– Все? – осведомился с облегчением Петров.

– Почему в нашем доме так холодно?

– Дом заблинован.

– Что такое «заблинован»?

До сих пор Женя знала два значения слова «блин»: тонкую лепешку и внелитературный эвфемизм, ранее упомянутый сантехником. Теперь, тяжко вздохнув, он ознакомил Женю с неизвестным ей омонимом.

– Блин – это такая шайба для регулировки расхода топлива, чтоб при расчете получалась экономия. Мы заворачиваем шайбы в трубы по распоряжению нашего начальства.

– Значит, люди в заблинованных домах мерзнут по распоряжению вашего начальства?!

– Вот такие кошки-мышки, – туманно сказал разговорчивый Петров и замолчал. Раздалось отдаленное бухтенье дежурной. В обязанности «Справочной» вряд ли входило просвещение жильцов в разделах языкознания и экономии. Женя положила трубку.

На зарядку, пока заваривался чай, ушло пять минут. Десять – на чаепитие с малиновым вареньем для профилактики простуды. Кран капал. Женя поразмышляла о неожиданном перерождении Шишкина из флегматичного добряка в деятельного бодряка. Не влюблен ли он в Ирину Захаровну? Любовь не только греет, но и меняет человека… Еще через десять минут журчащий звук капель перестал угасать в подставленной губке и выбил из головы Мишу с его пушкинской идеей. Спустя полчаса капли и холод выдолбили в душе Жени впадину размером с синичье гнездо, покинутое птенцами. Родриго-Игорь не пожелал посетить невесту, зато вернулась непатриотичная мысль о Лимпопо. Ни синицы в руках, ни журавля в небе… Источившееся терпение натолкнуло Женю на отчаянный шаг.

Позвонив снова в «Справочную», она официальным «взрослым» голосом представилась журналистом Юрьевой (эта фамилия часто встречалась в городской газете «Наши известия»). Ей якобы поручили взять интервью у руководителя микрорайонного ЖКХ.

– По поводу аварии в школе? – встревожилась дежурная. – Морозов-то тут при чем?

– О каких м-морозах… – запнулась было Женя, и до нее доперло: Морозов – фамилия начальника. Символическая, между прочим.

– Владимир Алексеевич не виноват, что в школе трубы худые!

– Нет-нет, я буду писать только о хорошем, – успокоила Женя. – Подскажите, пожалуйста, номер его рабочего телефона.

Дежурная повиновалась с машинальной беспрекословностью.

Вскоре после того как Женя высказала Владимиру Алексеевичу все, что думает о положении дел во вверенном ему хозяйстве, выяснилось, что он знает Юрьеву.

– …заочно, по вашим статьям, – промурлыкал в Женино ухо вальяжный голос довольного жизнью человека. – У вас своеобразный стиль и нестандартная подача тем… Но вот о «блиновании» домов я впервые слышу. Кто внушил вам эту чушь?

– Собачий холод в квартире.

Морозов в конце концов пообещал тепло к вечеру. Взамен он жаждал попасть в положительные газетные герои:

– Так когда мы с вами побеседуем о позитивных сторонах моей работы?

– Я еще позвоню, – уклонилась Женя.

Несмотря на использование эмоционально окрашенного сантехнического термина и свой резковатый тон, разговор показался ей солидным. Она надеялась, что в телефоне Владимира Алексеевича нет определителя номера. А если начальник начнет терроризировать журналистку… Может, Юрьеву позабавит случай с двойником.

К приходу родителей батареи все так же едва фурычили. Женя уговаривала себя не нервничать, верить и ждать, ибо сказано: смирение – добродетель великая. Поддерживать добродетель на высоте некоторое время помогали уроки, и Юля Кислицына отправила в письме файл с веселой классификацией.

Сестра Юли действительно хорошо разбиралась в возрастных особенностях противоположного пола. Папа наглядно демонстрировал поведение мужчин от 40 до 50 – «лаки для ногтей: стойки только на крепкой основе, предохраняются от домашних дел, требуют ухода». Вполне здоровый, он валялся на диване и кутал горло пуховой шалью. Мама, деликатно покашливая в медицинскую маску, бегала на полусогнутых в кухню и обратно. Носилась с подносом, уставленным паровыми котлетками, протертым творогом… горячим чаем, поджаренными хлебцами… печеньем, малиновым вареньем… Приподнимаясь со стонами, папа с аппетитом ел, пил и возмущался профессиональной черствостью врачей. Мама глуховатыми короткими междометиями с французским прононсом разделяла папино негодование.

– К ЛОРу толпа, будто перед Мавзолеем! Куда только наши налоги уходят?

– Да… уж, – как Папанов-Воробьянинов, невнятно откликалась мама.

– …я ему как человеку объясняю: «Вы понимаете – репетиция премьеры, без меня не начнут!» А этот талдычит: «В общую очередь!» В общую! Представляешь?!

Мама сочувственно кивала. Папа, по своему обыкновению, драматизировал личную ситуацию. Женя всякий раз удивлялась его способности извлекать массу художественных переживаний из ничтожного пациентского опыта. В отличие от мамы папа исключительно редко болел.

Жаль, что лежачих не бьют. Тем более пап.

Добродетель Жениного терпения вознаградилась после передачи «Спокойной ночи, малыши». Владимир Алексеевич сдержал слово: батареи медленно налились теплом. Язык чесался рассказать родителям об авторстве улучшения погоды в доме, но прикусился сам собой. Папа снял с шеи шаль, мама к нему приблизилась, а он шарахнулся от нее, замахал руками:

– Не подходи… не подходи к моему горлу!

Как будто в пику Шекспиру репетировал версию вздорной Дездемоны. Женя увидела дождь в маминых глазах, увидела папину пасмурную спину, и в душе ее забушевала гроза. Забил ливень с градом, загрохотал гром! Держать молча буйную стихию в себе не было никакой возможности. Женя нырнула в кровать, не раздеваясь, и выплеснула грозу в подушку.

Наверное, ураганы, смерчи, циклоны – все атмосферные бедствия – происходят от скопившихся в воздухе туч обид и огорчений. От оставленных любовей. Люди говорят о любви «ушла, умерла». Сваливают неприятности на чувство, чтобы не брать вину на себя. В действительности же любовь не может ни уйти, ни умереть. Это человек уходит вперед и не замечает, что оставил ее позади. Он меняется. Вчера ему нравился футбол, сегодня – балет, завтра он предпочтет сидеть на лавочке. Папа давно ушел от любви, мама превратила любовь в обязанность. Один стал как фонарик, в котором вот-вот откажут батарейки, вторая – лампочкой в сто ватт…

Вернуть папе с мамой тепло любви не в силах даже такой волшебник, как начальник ЖКХ (дед) – Морозов. Чудес не бывает. Чудеса остались там, где Женя их покинула, когда ушла вперед, – в детстве.