Глава 4

Десмонд, который не слишком утруждал себя учебой, от природы обладал ясным умом, а благодаря покойному отцу и таким преимуществом, как знание трех языков. Он свободно говорил по-французски и по-испански и даже мог вести беседу, хотя и с некоторой запинкой, на латыни. Десмонд объяснил мне почти извиняющимся тоном, что каждый вечер отец брал его на прогулку в Феникс-парк в Дублине, предварительно строго регламентировав язык, на котором они будут общаться. Перейти на английский было серьезным проступком, не наказуемым, но явно не одобряемым его высокообразованным родителем, известным ученым, которого приглашали подбирать и каталогизировать библиотеки в лучшие дома Европы.

К последнему году обучения в школе уже заранее было понятно, что Десмонд станет обладателем всех языковых призов, тогда как я, приложив максимум усилий, смогу преуспеть в математике, естественных науках и, если повезет, в английском. Уже было решено, что Десмонд продолжит обучение в семинарии в Торрихосе в Испании, а я попытаю счастья получить стипендию Маршалла, которая с учетом моих финансовых обстоятельств является единственно возможным для меня пропуском в Уинтонский университет и медицинский мир.

Мои шансы на получение стипендии, как ни странно, уменьшались в связи с тем обстоятельством, что наша школа одержала череду беспрецедентных побед в чемпионате за Щит шотландских школ. Сей заветный приз еще ни разу не доставался школе Святого Игнатия, и когда мы прошли отборочные матчи четверти финала, оставив за спиной поверженных противников из других школ, отец Йегер, который год назад сделал меня капитаном команды, стал сам не свой от волнения и желания победить.

Чуть ли не через день мы отправлялись в спортзал на продолжительные тренировки, а перед каждой игрой я проходил короткий инструктаж в кабинете отца Йегера.

«Алек, думаю, мы вполне способны это сделать, – возбужденно говорил мне отец Йегер, который, будучи не в силах усидеть на месте, мерил шагами крошечный кабинет. – Мы, конечно, команда молодая, очень молодая, но многообещающая, да, весьма многообещающая. И у нас есть ты, Алек, который, как никто другой, умеет вести мяч вперед, к воротам противника. А теперь запомни…»

Десмонд ходил со мной на все матчи, а потом с видом триумфатора возвращался в Овертон-Кресчент на наши традиционные субботние ланчи, во время которых несказанно радовал мою маму рассказами о моих подвигах, явно преувеличивая мои заслуги.

Теперь, когда его переход в семинарию был делом решенным, он развлекал себя и всю школу на свой особый лад. Для начала он узнал дату рождения отца Бошана, заглянув в справочник «Кто есть кто», и специально к этому памятному дню сочинил, а потом напечатал на машинке великолепное письмо от лица матери настоятельницы соседней монастырской школы, почтенной немолодой дамы, редко появляющейся на людях.

Письмо было следующего содержания:

Мой дорогой, дорогой отец Бошан!

Если бы мне достало смелости, то я назвала бы Вас по имени, произнесла бы Ваше чудесное имя Харольд, поскольку теперь хочу признаться, что уже очень давно питаю к Вам глубокое, трепетное и страстное благоговение. Да, я часто наблюдаю из окна, как Вы стремительной походкой идете по нашей мощеной дорожке, любуюсь Вашей благородной, величественной и дородной фигурой и с замиранием сердца вспоминаю дни нашей юности, так как знаю Вас со времен своей молодости. Когда Вы, увенчанный научными наградами, покидали Итон, я была простой девушкой, учащейся расположенного неподалеку исправительного заведения Борсталь. Какие совместные радости сулило нам будущее. Увы, Господь распорядился иначе. И вот сейчас, приняв постриг, я могу невинно и безгрешно поведать Вам о своей тайной страсти. И в ознаменование дня Вашего чудесного рождения я набралась смелости послать Вам праздничный торт. Интуиция, а может быть, и слухи подсказывают мне, что, несмотря на строжайшие ограничения в еде, предписываемые Вашим орденом, Вы не отказываете себе в удовольствии полакомиться сладеньким.

Благослови Вас Господь, мой ненаглядный!

Я всегда буду воссылать за Вас молитвы – как утешение моей любви.

Обожающая Вас

Кларибел.

Этот шедевр, передаваемый из рук в руки среди учеников школы и каждый раз встречаемый взрывами хохота, был наконец приложен к перевязанной ленточками коробке с огромным шоколадным тортом.

Затем коробку передали веселой маленькой толстушке из школы при монастыре, которую Десмонд привлек к осуществления своего замысла. Именно она раздобыла для него листок фирменной монастырской бумаги, на котором и было напечатано письмо, и именно она в назначенный день позвонила в дверь школы Святого Игнатия и лично вручила подарок отцу Бошану. Коробка была передана на глазах у всей школы, и вся школа затаила дыхание в предвкушении развязки.

Целый день все шло как всегда, то есть никакой реакции не последовало, но в пять часов, когда ученики собрались на вечернюю молитву, появился отец Бошан, который должен был вести службу. Но прежде чем начать, он почти рассеянно произнес:

– Фицджеральд, окажи мне любезность, встань, пожалуйста. – (Десмонд смиренно повиновался.) – Ты Десмонд Фицджеральд?

– Я всегда полагал, что так, сэр. Если я заблуждаюсь, можете меня поправить.

– Довольно! Фицджеральд, ты действительно считаешь меня дородным?

– Дородным, сэр? Это понятие включает множество значений – от избыточного веса до легкой благородной полноты, которая вполне пристала достойному прелату вашего ранга.

– Ах! Полагаю, ты знаешь или, по крайней мере, слышал о достопочтенной матери настоятельнице соседней монастырской школы?

– Кто о ней не слышал, сэр?

– Ты можешь хотя бы на секунду поверить, что юные годы она провела в исправительном заведении Борсталь?

– Сэр, вы ведь, должно быть, и сами прекрасно знаете, что многие наши признанные святые, являющиеся образцом благочестия и набожности, в далекой молодости были нечестивцами и правонарушителями, что не помешало их канонизации. Итак, даже если наша почтенная мать настоятельница и попала по молодости в Борсталь, кто первым осмелится бросить в нее камень?!

По нашим рядам прокатился сдержанный смешок. Мы прямо-таки упивались происходящим.

– Довольно, Десмонд! – По мягкости тона Бошана было видно, что он не меньше нашего наслаждается словесной дуэлью. – Довольно, сэр. Даже если оставить тему Борсталя в стороне, неужели вы считаете возможным, что такая почтенная и безгрешная дама, будет лелеять тайную страсть к мужчине.

– Я ни в коем случае не стал бы отрицать такой возможности, сэр!

– Что?!

– Слово «страсть», так же как и ваша дородность, – тут вся школа, более не в силах сдерживаться, прямо-таки легла от хохота, – имеет множество значений. Оно подразумевает вспышку не только любви, но и страстей, то бишь гнева, который может вас охватить – упаси, Господи! – если я, паче чаяния, осмелюсь вам досаждать. И тогда я вернулся бы к своей дражайшей матушке в слезах и воскликнул бы: «Любезная моя матушка, я вызвал у нашего дорогого отца Бошана, нашего всеми любимого префекта по учебной работе, вспышку страстей, то бишь гнева!» – Здесь Десмонд сделал театральную паузу, чтобы смысл его речи дошел до присутствующих, которые от смеха уже бились в истерике, а потом продолжил: – Или же, сэр, это слово весьма употребительно в случае, когда молодая очаровательная женщина гордо входит в комнату с корзиной роз и говорит своему другу: «Дорогой, у меня страсть к розам. Я их просто обожаю». Или же, напротив, когда муж-подкаблучник заявляет своей супруге: «У тебя прямо-таки страсть к обновкам, будь ты проклята! Ты только полюбуйся на счет от модистки!» А вот еще…

– Довольно, Десмонд! – Отец Бошан взмахом руки утихомирил разошедшихся учеников. – Скажи, это ты написал письмо, приложенное к торту?

– Наводящий вопрос, сэр. И даже в зале суда мне непременно предоставили бы определенное время, чтобы поразмыслить и хорошенько его обдумать либо при необходимости посоветоваться со своим адвокатом… – Неожиданно Десмонд замолчал, почувствовав, что извлек из ситуации все, что мог, чтобы позабавить аудиторию, и если вовремя не остановиться, то можно только испортить полученный эффект, а потому склонил голову и смиренно произнес: – Да, это я прислал вам торт, сэр. И это я сочинил письмо. Я сделал это ради забавы, сэр. Если мой поступок рассердил вас, я приношу свои извинения и готов понести заслуженное наказание. Я уверен, что каждый, кто принимал участие в глупой шутке, сейчас искренне раскаивается. Смею только надеяться, что вам понравился торт.

В зале наступила мертвая тишина. Казалось, было слышно, как муха пролетит. Затем Бошан начал говорить:

– Десмонд, я с большой долей уверенности и без тени сомнения могу предсказать, что ты, если, конечно, не собьешься с пути, закончишь свои дни принадлежащим к ближнему кругу кардиналом в Ватикане. Ты обладаешь необходимым для этого умением дипломатично уходить от прямого ответа, что чрезвычайно приветствуется в сем августейшем органе управления. Тем не менее, поскольку ты, как ученик, все еще находишься под моим началом, то заслуживаешь наказания. Твое наказание будет заключаться в следующем. – Тут Бошан сделал драматическую паузу, и зал замер. – В следующий раз пришлешь мне вишневый торт. Мне он нравится больше, чем шоколадный.

Это был мастерский ход. Бошан знал, как держать в руках мальчишек. Мы в едином порыве повскакали с мест и по знаку Десмонда наградили префекта по учебной работе бурными аплодисментами.

В преддверии близких каникул и учителя, и ученики были в прекрасном расположении духа. Мы только что выиграли матч полуфинала у известной школы Аллана Глена, которая славилась своей сильной командой и встречи с которой мы изрядно опасались. С каким удовольствием я вспоминаю ту памятную игру, проходившую солнечным погожим вечером на поле прославленного футбольного клуба «Селтик», на коротко подстриженной гладкой зеленой лужайке, так хорошо подходящей для нашей стремительной игры, во время которой каждый член нашей команды демонстрировал прекрасную форму. Помню радость победы и приветственные крики во время нашего прохода в раздевалку, где ликующий отец Йегер стиснул меня в крепких объятиях.

Самое большое наше препятствие было устранено, мы вышли в финал. Нашим противником должна была стать малоизвестная команда из начальной школы, так что ни у кого не оставалось сомнений в том, что желанный приз у нас в кармане. Я тогда был в большом фаворе, и даже отец Бошан, человек далекий от спорта, при встрече в школьном коридоре одаривал меня широкой улыбкой.

Экзамены уже были позади, результаты вывешены на доске объявлений. Как и ожидалось, Десмонд прекрасно сдал все экзамены, завоевав половину наград, тогда как вторая половина досталась мне, скромному трудяге. Более того, на доске висело официальное сообщение из университета о том, что я получил, к превеликой радости моей дорогой мамы и моей тоже, стипендию Маршалла. И наконец, на доске объявлений висело приглашение мальчикам из старшего шестого принять участие в ежегодном танцевальном вечере, который устраивали старшеклассницы монастырской школы под строгим контролем матери настоятельницы. Такой обычай, заведенный для двух соседних школ, был направлен, вне всякого сомнения, на организацию встреч мальчиков и девочек, принадлежащих к католической вере, хорошо образованных и обладающих высокими моральными качествами. Считалось, что подобные встречи могут возыметь спасительное и даже благотворное воздействие на подрастающее поколение именно теперь, когда молодым людям, незащищенным и неподготовленным, предстояло столкнуться лицом к лицу с мирскими соблазнами. Мы, естественно, восприняли приглашение как потрясающую шутку.

День решающей финальной встречи неотвратимо приближался. Матч был назначен на пять часов вечера и должен был состояться в Хэмпден-Парке, всемирно известной игровой площадке, и для события школьного масштаба зрителей оказалось на удивление много. Даже сейчас мне трудно без боли описывать то событие, воспоминание о котором до сих пор ранит мне сердце. Начали мы очень даже неплохо и полностью владели мячом, так что в течение примерно семи минут вели в игре и чуть было не забили два гола. А затем произошел неприятный инцидент.

Наш левый защитник, мальчик лет пятнадцати, не больше, имел неприятную привычку бегать – и даже ходить, – растопырив локти, и вот сейчас, во время игры, он случайно блокировал одного из нападающих противника. Локоть нашего игрока лишь слегка коснулся корпуса того мальчика, который, увы, тем не менее поскользнулся и упал. И сразу же раздался свисток судьи. Пенальти!

Удар по мячу, гол в наши ворота – и наша молодая команда утратила контроль над игрой. А потом пошел дождь, и мы промокли до нитки, порывы ветра неумолимо стегали по лицу, из-за безжалостного ливня поле преждевременно окутало тьмой, так что практически не было видно ни разметки, ни самого мяча. Нашим соперникам было не легче, чем нам, но на их счету ведь уже был забитый гол. Время неумолимо бежало вперед. На последних минутах игры я получил мяч на боковой линии, вне зоны пенальти. И я предпринял отчаянную попытку вслепую забить гол в ворота противника. Мои усилия должны были увенчаться успехом, так как мяч летел прямо в верхний угол ворот, но неожиданно, подхваченный сильным порывом ветра, он изменил траекторию, ударился о стойку ворот, взмыл в воздух и исчез.

И тут же прозвучал финальный свисток, мы были разгромлены, причем ни за что ни про что. В раздевалке бедный отец Йегер, пепельно-серый от волнения и внутреннего напряжения, тотчас же пресек поток наших проклятий в адрес судьи.

– Мальчики, вы сделали все, что могли. Нам помешал ливень и… – с горечью произнес он, – тот факт, что на нас были зеленые футболки^[11]. А теперь живо переодеваться, автобус ждет!

Мне не хватило душевных сил присутствовать на организованном для нас обеде, и я спрятался в душевой, покинув ее, только когда шум мотора нашего автобуса стих где-то вдалеке. Тогда я взял свою сумку и вышел под дождь, прекрасно понимая, что мне предстоит сначала долго плестись до трамвайной остановки, а потом еще дольше трястись в трамвае.

Неожиданно я почувствовал чью-то руку на своем плече.

– Дорогой Алек, нас ждет такси. Мне удалось поймать его за воротами стадиона. Дай мне свою сумку. Я не буду комментировать игру и доставлю тебя домой в лучшем виде.

Он подвел меня к машине и помог забраться внутрь. И в этом был весь Десмонд, который в очередной раз продемонстрировал свои лучшие качества. Я благодарно откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Когда мы выехали из ворот и уже направлялись к дому, Десмонд прошептал:

– Алек, ты спишь?

– К несчастью, нет.

– Я не собираюсь обсуждать игру, Алек, но хочу, чтобы ты знал, что я весь матч молился, как сумасшедший, и чуть не умер, когда сорвался твой гол.

– Рад, что тебе удалось выжить.

– Послезавтра я уезжаю в Торрихос, в семинарию, – немного помолчав, произнес Десмонд.

– Так скоро?

– Да. Мама жутко расстроена. Она поедет со мной в Мадрид, но я смогу увидеть ее только тогда, когда приму духовный сан.

– Как жестоко!

– Да, насколько я понимаю, у них там ужасно строгие правила. – В салоне такси снова стало тихо, но затем Десмонд наклонился ко мне и прошептал: – Алек, ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

– Десмонд, слово «любить» звучит слишком категорично.

– Ну тогда я очень-очень люблю тебя и хочу, чтобы ты обещал мне не терять со мной связь. Там, где я буду, письма не запрещены, и я собираюсь часто писать тебе. Не возражаешь?

– Вовсе нет, и я постараюсь отвечать тебе, если, конечно, меня вконец не доконает анатомия Куэйна.

– Спасибо, спасибо тебе, дорогой Алек!

Итак, соглашение было заключено. И именно благодаря этому я могу продолжить свое повествование, не упуская даже малейших деталей, несмотря на тот факт, что иногда мы с Десмондом не виделись годами.

Такси остановилось. Мы подъехали к моему дому.

– Десмонд, спасибо тебе, что ты такой хороший! Иначе я добирался бы сюда больше часа, – сказал я и пожал ему руку; мне показалось, что, когда я вылезал из машины, он хотел поцеловать меня в щеку, но не успел. – Спокойной ночи, Десмонд. И еще раз большое спасибо!

– Спокойной ночи, мой дорогой Алек.